Карниз прерывался. Провал можно было бы посчитать небольшим - ну что такое четыре метра? Ерунда! Чуть больше двух ростов Шагровского! Уступ, скорее всего, осыпался, причем недавно. Цвет камня на месте свежего скола отличался от оттенка основной скалы. Валентин прекрасно видел продолжение карниза - на уровне его груди начинался широкий и по виду прочный выступ. На него можно было стать двумя ступнями…
Можно. Если добраться…
Речь о прыжке не шла. Прыгнуть на 4 метра в длину и на метр с лишним вверх без разбега - такой цирковой номер Шагровский не смог бы проделать и в здоровом состоянии! А уж с ножом в животе - и подавно! Сидеть здесь и ждать? Чего? Скорее всего, времени на раздумья и ожидание немного, внутреннее кровотечение доконает его буквально за пару часов или еще быстрее!
Он огляделся.
"Стена неровная, есть за что зацепиться. А если сорвусь? Лететь вниз…"
Он посмотрел на воду.
Падать невысоко! Вода не камень, не смертельно! Шагровский перевел взгляд на рукоять кинжала, зачем-то аккуратно тронул шершавый пластик, по которому стекали грязные капли. Ткань рубашки вокруг раны шла бурыми разводами: кровью был залит весь левый бок. Теперь стало понятно, почему невозможно удержать дыхание и каждый шаг дается тяжелее, чем предыдущий!
"Пожалуй, у меня нет даже трех часов… И двух нет."
Валентин вздохнул - осторожно, чтобы лишний раз не потревожить стальную полосу, сидящую в его внутренностях - стараясь не делать лишних движений, надел рюкзак и еще раз оглядел стену, по которой хотел подниматься.
В обычных условиях он бы взлетел по ней, как белка по стволу сосны. Вот уступчик, вот камень, за который легко уцепиться. Потом правую ногу вот на тот выступ, перенести вес на неё, страхуясь … Где? Ага! Вон в тот желобок можно легко вставить пальцы… Даже виснуть не пришлось бы! Вот ступенька для левой ноги. Правда - маленькая, но вполне достойная. Стать на нее, приподняться и все - следующий шаг уже по карнизу! Пять движений - он еще раз проиграл мысленно каждый шаг - нет, шесть! Вот здесь нельзя сразу перескочить. Нужно приставить ногу и только потом…
- Ну? - спросил Шагровский сам себя. - Готов?
Он невольно произнес это вслух и сам не узнал собственного голоса - под сводами пещеры звуки теряли силу и падали вниз, затухая - их поглощал водоворот.
Закрытые на секунду глаза не помогли: под веками кружились желто-зеленые пятна. Надо было приготовится к боли - в том, что боль придет, сомнений не было. Преодолеть этот путь по стене мог только здоровый, физически сильный и подготовленный человек. Подготовка у Валентина была. Всего остального - не было. Но и другого шанса выбраться на ум не приходило.
Шагровский еще раз повторил про себя очередность движений и сделал первый шаг.
Левая нога - вперед, правая рука - вверх! Оторвать правую ногу от опоры, приставить! Левая нога - на уступ…
Мышцы живота напряглись, боль прострелила тело навылет - от раны и до правого плеча, разорванного о камни ущелья. Валентин закричал, но рук не разжал. На коже выступила холодная липкая испарина. Но надо было двигаться дальше - зависнуть на стене означало упасть. Сможет ли он снова проделать этот же путь после удара о воду? Проверять не хотелось!
Проклиная боль и слабость, Шагровский бросил тело вперед.
Только не промазать, не сбиться с ритма!
Два! Три!
Он опять заорал от боли, зацепив рукоятью кинжала о камень. В глазах потемнело. Чувствуя, что теряет сознание, Валентин все-таки завершил четвертый шаг и замер, вцепившись пальцами правой руки в небольшую выбоину в скале. Теперь самое трудное, требующее работы мышц. Ягодицы, пресс, бедра, спина, руки - будет задействовано все.
Теплая струя крови из растревоженной раны текла в паху и по внутренней стороне бедра. Зеленые мухи перед глазами уже не мелькали - водили неспешный хоровод, и эта мерцающая мертвенным светом метель мешала Шагровскому собраться для последнего шага.
Собрав в кулак остатки сил, волю и желание выжить, Валентин кинул себя вверх и вправо. Он слышал, как что-то хрустит внутри, раздираемое беспощадным, острым клинком, как бежит по животу горячая, липкая кровь, но перенес вес на правую ногу и…
Он дотянулся до уступа и вогнал разбитые пальцы в проточенный тысячелетиями желобок. Правую приставить! Приставить! Шагровскому казалось, что воздух сгустился, замерз, превратился в желе, и это желе колышется, сопротивляется его рывку и расходится трещинами под его весом. Шагровский продавил воздух, приставил ногу и замер на карнизе.
Он сделал это. Не умер, не упал - сделал.
Медленно, чтобы не вспугнуть удачу, Валентин развернулся к скале спиной и сполз по камню. Он бы лёг, но лечь здесь не получалось. Хотя бы посидеть. Бурое пятно расползлось по рубашке и было заметно даже на темных, грязных штанах. Из-под рукояти кровь уже не сочилась - текла.
Минуту. Не больше. Сидеть нельзя. Умрешь.
- Я не хочу умирать, - сказал Шагровский пещере. - Слышишь, я не хочу! Я не умру. Я знаю - я не умру.
Он сам практически не разбирал своего полухрипа - полушёпота.
- Я не хочу умирать! - повторил он. - Я выберусь!
Он досчитал до шестидесяти, заставил себя встать и понял, что его качает, как пьяного. Первые два три шага дались Валентину с невероятным трудом: колоды-ноги не желали идти, дальше пошло лучше. Он старался не отрывать глаз от свода пещеры, чтобы заранее найти выход.
Если он увидит выход, то обязательно до него дойдет! Выход - это путь к спасению. Силы найдутся, пусть только появится надежда!
Скала была дырява, как трухлявый пень, но выхода Шагровский не видел. В многочисленных сквозных щелях сверкали молнии, лился нескончаемый дождь. Теперь можно было расслышать рев бури снаружи. Вниз Валентин не смотрел, хотя там бродили неясные тени отражений - это серый свет ненастного дня сочился со свода и падал вниз, в невидимый теперь водоворот.
Левая рука Шагровского постоянно касалась стены, он был готов в любой момент прильнуть всем телом к мокрому камню - единственный способ удержать равновесие. Он старался не думать о том, что будет, если карниз кончится тупиком. На возвращение сил не было, прыжок вниз с такой высоты был все равно, что прыжок на асфальт…
Молния ударила буквально в считанных метрах от него, в навершие скалы, ослепительный свет заполнил пространство, выжигая Валентину сетчатку, и пещера заходила ходуном. Грянул гром, посыпались камни, Шагровский едва не полетел в проем вслед за ними. Часть карниза за его спиной откололась и рухнула вниз вместе с кусками породы. Казалось, купол просел, но пещера устояла, как устояла во многих тысячах гроз, прогремевших над ней за несчетные тысячи лет ее существования. Нога Валентина соскочила с опоры, он судорожно замахал руками, стараясь не отступить от скалы, и ему это удалось. Он так и замер, распластавшись, прижавшись к камню и телом, и выступающей из него рукоятью ножа.
Правая его рука касалась пустоты. Кисть повисла в воздухе, ей было не на что опираться. Шагровский сдвинулся на полметра правее и увидел, что за скалой есть "карман". Вход в него был узок и расположен вдоль стены - этакая каменная ширма, за которую надо зайти - и снизу не просматривался.
Карниз продолжал осыпаться, и сверху все еще летела мелкая крошка. Валентину слышался треск, словно каменный массив над его головой начал покрываться трещинами, и отдельные глыбы стали двигаться, ворочаться, отыскивая новое удобное положение, чтобы простоять нерушимо еще тысячи лет. Или рухнуть через секунду.
Звук был очень неприятный - низкочастотное гудение и хруст, от которого начинало чесаться под кожей. Он проникал в голову, под кожу и скрипел на зубах песком. Хотелось исчезнуть, но для того, чтобы исчезнуть, нужен выход, которого не было. Шагровский по-прежнему висел над водой, прижавшись к скале, из-под ног летели камни, и с каждой каплей вытекающей из раны крови он терял способность двигаться и трезво рассуждать.
Молния и обвал добавили в кровь адреналина, и именно это позволило ему преодолеть следующие несколько шагов. Он спрыгнул с уступа и замер, обессиленный. Сердце билось в горле, стучало изнутри в ребра в ритме диско, и так же пульсировала кровь в висках. У Шагровского вдруг пересохли губы.
Карниз здесь был широким, больше метра, за каменной складкой просматривался еще один провал, узкая щель около полутора метров в высоту, до которой надо было добраться. Дорога к ней была зажата между двумя скалами, свободными для движения оставались сантиметров сорок, не более. Маловато для прохода достаточно рослого мужчины, да еще и с ножом, торчащим из живота.
Шагровский снял со спины рюкзак, который с каждой секундой становился все тяжелее и тяжелее, примерился и боком ввинтился в узкий ход. На втором шаге стенки сошлись, практически зажимая Валентина, но он протиснулся дальше, привстав на цыпочки и вытягиваясь в струнку. Брюшина отдалась пронзительной болью, и Шагровский, понимая, что другого выхода нет, выдрал из раны нож одним отчаянным и быстрым движением. Шаг - и он оказался в каменном проходе, куда более широком, покачнулся и упал на колени. Рана пульсировала в такт ударам сердца, продолжало барабанить в висках.
Здесь было сухо. Дождь остался сзади, но вместе с ним исчез и свет - впереди сгущалась чернильная тысячелетняя тьма. Дно пещеры было неровным: вода, способная отполировать скалу до блеска, здесь не текла никогда. Продвигаться вперед можно было только на ощупь. Шагровский отшвырнул от себя липкий нож и пополз вперед, раздирая колени. Рюкзак он из рук не выпустил, обмотал лямку вокруг кисти и волок за собой, не имея сил забросить за спину.
Вход в пещеру остался позади - серый разрез на фоне темного камня. Вспышки молний изредка заставляли его мерцать, и тогда пещера наполнялась неясным, блеклым и каким-то болезненным светом. Но даже в такие моменты Валентин не мог рассмотреть дорогу дальше, чем на метр-два. Он продвигался почти автоматически, изредка прощупывая пространство впереди себя, чтобы не врезаться головой в препятствие. Более того, он не понимал, зачем вообще куда-то ползти? Ведь нет разницы, где умереть - там, у карниза или в этой пещере. Но инстинкт гнал Шагровского вглубь горы - так забивается в нору раненый зверь, которому природой заказано умирать на виду.
Иудея. Ершалаим
Дом Иова
30 год н. э.
Га-Ноцри закончил кидуш и, омыв руки, окунул зелень в подсоленную воду. И преломил мацу, начав седер песах. Но печален был этот седер. И стол был полон, и были на нем блюда, согласно Закону, но не было жертвы, которую мы должны были вкушать в пасхальную трапезу. Случилось так потому, что время жертвоприношения еще на наступило. Агнец, предназначенный нам, еще не пал под жертвенным ножом, кровь его не окропила алтарь в Храме и ощутить ласку остро заточенного лезвия ему надлежало лишь завтра после полудня.
День праздника в этом году совпадал с субботой и седер песах должен был состоятся на Песах, в вечер пятницы. Но для всех учеников и близких Иешуа ужин был назначен на четверг, и лишь нам, сопровождавшим равви на Масличную гору, было известно, почему.
Трапезная в доме Иова была просторна и легко вместила и стол, и всех нас, собравшихся на праздник. Даже в солнечный день в этой комнате старого дома царил полумрак и прохлада, теперь же, вечером, лишь горящие по углам лампадионы и факелы разгоняли сидящую в углах тьму.
Для Мириам полумрак был спасителен, он помогал скрыть от всех заплаканные глаза и вымученную улыбку. Она наливала вино в кубок Иешуа, она подавала ему блюда, стараясь не показать припухших покрасневших век ни ему, ни остальным. Но я несколько раз замечал, как она украдкой смахивала набежавшую слезу краем накидки.
И Кифа не мог скрыть свою печаль. Он казался растерянным, но, когда наши взгляды соприкасались, я чувствовал исходящую от него ненависть, и даже искренняя душевная боль, которую он испытывал, не могла заглушить этого чувства.
Чувствовал неладное Иоханнан, мрачен был лицом грозный Шимон Зелот, и Левий бар-Маттиаху смотрел на Иешуа, не скрывая тревоги. Дух скорой смерти витал над столом, вокруг которого мы возлежали, и те, кто долгое время ходил рядом с ней, ощущали ее присутствие. Возможно, это кажется мне спустя годы, ведь память умеет оставлять нам не все, что происходило, а лишь части событий. Но есть вещи, которые забыть нельзя. Я не помню деталей, но помню, как время истекало промеж моих пальцев, как мелкий барханный песок пустыни.
Я не мог его удержать.
Я не мог ничего изменить.
Равви же, напротив, казался беспечным - так бывает с теми, кто уже принял какое-то важное решение. Он прощался с нами с легким сердцем, словно впереди его ждала очередная дорога, а не плен и возможная смерть.
Понимаю, все понимаю…
Я много лет искал рациональную причину его беспечности, а потом вдруг осознал: у него не было других причин, кроме веры. Он просто верил! Он верил в то, что выйдет невредимым из всех испытаний, выйдет еще более сильным, чем был. Что Яхве спасет его! Он действительно полагал, что Невидимый протянет свою длань к Елеонской горе и поддержит своего слугу-машиаха в праведном стремлении спасти народ Израиля и изгнать захватчиков с обетованной земли.
Он не был наивен - всего лишь искренен, но если даже Всевышний не видит разницы между этими двумя понятиями, то куда уж это сделать людям?
Мы ели и пили, говорили между собой, слушали, когда говорил он, женщины подливали нам вино… И лишь Кифа, Мириам и я знали - он прощается с нами. Когда я слышал его негромкий смех, у меня сжимало сердце.
Он не думал о смерти. Он думал о победе и о том прекрасном будущем, что ждет впереди его учеников-шалухим и его народ.
Вот Шошанна склонилась с кувшином над его чашей, вот полилось в глиняный сосуд красное вино, так похожее на кровь…
- Друзья мои! - сказал он со своей неотразимой, детской, чуть кривоватой улыбкой. - Вы проделали вместе со мной долгий путь. Я бы никогда не оказался здесь, в Ершалаиме, если бы не мог опереться на вас, на ваши плечи, если бы не ваша готовность всегда протянуть мне руку. И вот настал день, который изменит все. Я говорю вам - следующий раз мы выпьем вино уже в Царстве Божьем! Оно грядет! Оно рядом с нами! Готовы ли вы идти со мной до конца?
- Да… да… да…
Голоса заполнили трапезную, и птицы, дремавшие в оконных нишах под самым потолком, встрепенулись и захлопали крыльями. Казалось, ветерок пробежал по углам, тревожа пламя лампадионов.
- Не задавая вопросов?
- Да… да… да…
- Я назову каждого из вас по имени, и пусть названный встанет, потому что пришло время! Шимон! Тебя, Кифа, я зову первым!
- Да, равви! - отозвался Кифа, вставая. - Я готов.
Он опоясался мечом и шагнул к Иешуа.
- Я иду с тобой, равви!
- Андрей?
- Я с тобой, Иешуа! - сказал Андрей и стал рядом с братом.
- Иаков? Иоханнан?
- Мы с тобой, равви!
- Филипп! Нафанаил! Маттиаху!
Еще трое поднялись с мест, отвечая на его призыв.
- Иаков и Фома бар-Алфей!
Недоверчивый Иегуда бар-Алфей, которого мы звали Фомой, поднялся вместе с братом, ни словом, ни жестом не выразив колебания.
- Фаддей! - позвал га-Ноцри. - Шимон Зелот и ты, Левий бар-Маттиаху, мокес!
- Да, равви…
Он повернулся ко мне.
- И ты, Иегуда… Готов ли ты, пришедший последним, сделать то, что должен?
Я никогда не смогу описать, что делалось в этот момент в моей душе.
Никогда.
Никому.
- Готов…
- Так делай, что обещал, - сказал он ласково. - Через час мы выступаем.
И посмотрел мне в глаза.
С надеждой.
Израиль. Иудейская пустыня
Наши дни
Два раза Валентин падал: руки отказывались держать на весу тело, но снова поднимался и двигался вперед. Колени онемели, и боли в ране он тоже почти не чувствовал. Это был нехороший признак - тело теряло чувствительность, значит, переставали действовать нервные центры. Он полз из пустоты в пустоту, из бесконечности в бесконечность. Раскаты грома были неслышны. Он вообще ничего не слышал, кроме собственного хриплого дыхания.
Потом воздух высох, словно кто-то губкой вымакал из него всю влагу. Звуки стали другими - дыхание зазвучало громче и отчетливей, даже тишина стала звенящей.
И Шагровский услышал эхо.
Где-то, очень далеко, в жестяной умывальник падали капли. Он отчетливо помнил этот звук - звук из далекого детства. Старая раковина в квартире бабушки Ани, желтый латунный кран с потускневшим носиком и барашком наверху, бьющие о железо круглые прозрачные шарики. Сколько помнилось, кран всегда капал и никто не мог его починить (не было какой-то старой прокладки), а менять сантехнический антиквариат на что-то современное бабушка отказывалась категорически. Днем о кране никто и не вспоминал, а вот ночью… Ночью капли ритмично били по дну раковины, и этот звук не могли заглушить никакие закрытые двери.
Кап!
Длинная пауза и снова громкий звук - кап!
Высокий потолок с лепным фризом по краям и вокруг пятирожковой люстры. Окна, выходящие в тенистый двор. Тени от ветвей на полосатых обоях.
Кап!
Шагровский поймал себя на том, что дремлет, уткнувшись лбом в каменный пол.
Он попытался встать на четвереньки и поползти, и у него получилось, правда походка была, как у загнанной лошади - враскачку, на подгибающихся конечностях. Он почувствовал, что проход, по которому он ползет, ведет вниз - теперь его так и тянуло упасть лицом вперед, но зато двигаться стало легче.
Звук падающих капель звучал все отчетливее. Потянуло холодом.
Валентин понял, что попал в другую пещеру, значительно превосходящую по размерам ту, из которой он выполз. Над головой явно появился свод, с которого и летели капли, издававшие тот самый звук "бабушкиного крана". Шагровский лег на спину и начал копаться в карманах рюкзачка.
Несколько раскисших в слизь салфеток, бумажный комок вместо блокнотика. Целая шариковая ручка… Ага! Вот она!
Он несколько раз встряхнул газовую зажигалку. Судя по звуку, газ в ней еще был. Валентин продул кремень, несколько раз крутанул колесико и - о, чудо! - во тьме вспыхнул маленький огонёк.
Газа в прозрачном корпусе оказалось больше половины. Если экономить, то можно вполне растянуть на несколько часов, а то и на сутки. Впрочем, сутки ему не прожить…
Шагровский огляделся вокруг - насколько это было возможно.