- Молчишь? Что ж, думаю, ты опоздал с молчанием, проповедник! Язык уже погубил твоего знакомца, Иоханнана, и теперь ты идешь по его стопам… Значит, ты все-таки покинул свое убежище, га-Ноцри? Тебе не сиделось в Капернауме и ты решил, что пора развращать речами людей в столице? Наверное, Предвечный забрал у тебя разум! Что он говорил здесь, Каиафа? Звал к оружию, как его дружок Окунающий? Проклинал вас, жрецов?
- Нет, тетрарх, - сказал первосвященник, и в его интонациях сквозила злая насмешка. - Нас он не проклинал. Его провинность в том, что он занял место твоего отца. Он - новый царь Иудеи. Может, он не солгал? Посмотри, узнаешь ли ты в нем брата?
Глаза Ирода Антипы при этих словах вспыхнули мрачным огнем. Черты лица исказились, и он на миг стал до жути похож на своего царственного родителя в последние годы жизни, когда тяжкий груз свершенных жестокостей и смертельная болезнь уже начали жрать того изнутри, и вместе с болью к царю вернулись те страшные, неконтролируемые разумом приступы бешенства, во время которых он мог убить или замучить до смерти любого, даже самого близкого человека.
Тот же резкий профиль идумейца с нависающим на верхнюю губу носом, рубленные скулы, выпирающие надбровные дуги… Высокий лоб тетрарха пошел морщинами, рот брезгливо выгнулся. Любой, кто когда-либо видел Ирода Великого во гневе, наверное, ужаснулся бы сходству, но оно, проявившись, тут же пропало. В отличие от отца, Антипа умел превосходно владеть собой. Естественно, когда дело не касалось Иродиады…
- Брат мой… - проворковал тетрарх, и от этого грудного клекота даже у Каиафы по спине побежали мурашки, а старых книжников и вовсе перекорежило. - Возлюбленный брат мой, Иешуа… Что же ты не говоришь со мной? Неужто держишь на меня зло за Иоханнана по прозвищу га-Матбиль? Так верь мне, брат мой, я не мог поступить иначе!
Даже шипение змеи звучало бы более миролюбиво, чем голос Ирода Антипы в эти мгновения. Каиафа остался спокоен лицом, но внутри его все ликовало - одной фразой, безо всяких ухищрений и лжи, он добился от Антипы того, чего хотел: смертельного приговора для ложного машиаха. Одну вещь тетрарх любил чуть меньше Иродиады, но более всего остального на свете - свою власть - и горе тому, кто бы осмелился на нее посягнуть!
- Я должен был убить его дважды, - продолжал Ирод Антипа, продолжая двигаться вокруг арестованного по кругу, словно хищник, готовящий смертельную атаку на обездвиженную ужасом жертву. - За дурные слова о моей возлюбленной жене и за то, что он хотел поднять людей на бунт! А я убил его всего один раз, брат мой! Не мучая, быстро, палач умертвил его одним ударом меча… Совсем не так, как мне хотелось! Я так мечтал убить его медленно. Спустить кожу с его спины и бросить тело на муравейник, чтобы его сожрали изнутри… Или прибить живого к воротам Махерона и глядеть на него, пока боль и солнце будут терзать его часами! Или распять вниз головой, чтобы увидеть, как кровь и дерьмо льются из его поганого рта… Но я всего лишь приказал отсечь ему главу и преподнес ее в дар той, кого он оскорблял и бранил неустанно. Знаешь, брат, я бы простил ему призывы к бунту! Возможно, простил бы… Но простить два преступления сразу было выше моих сил… Неужели ты так и будешь молчать? Неужели ты не простишь меня, своего родственника?
Каиафа внимательно следил за лицом га-Ноцри. На щеках арестованного выступили красные пятна гнева, но он продолжал смотреть перед собой, не поворачивая головы в сторону тетрарха.
- Ничего, Иешуа, - Антипа улыбнулся одним ртом, глаза продолжали светиться ненавистью. - Время все лечит. Ты простишь меня. Обязательно простишь. Мне же рассказывали, что ты призывал простить врага своего, а если тебя ударят по щеке, то подставить другую щеку. Значит, мы обязательно помиримся, как и подобает братьям. Возлюбим друг друга…
Он внезапно шагнул к га-Ноцри, резко, будто бы прыгнул, и прижал пленника к своей широкой груди.
- Что же ты грязен, Иешуа? - спросил он, отстраняя га-Ноцри от себя. - Почему ты не в подобающих царю одеждах? Как ты терпишь такое обращение с собой? Эй! - неожиданно визгливо крикнул он, и тут же в зал вбежали слуги, караулившие за дверями. - Принесите царю иудейскому мой торжественный праздничный наряд!
Слуги бросились прочь, а тетрарх снова приблизил свое лицо к лицу пленника и произнес свистящим шепотом:
- Видишь, как я забочусь о тебе, брат! Никто не сможет сказать, что ты ушел из моего дома в рванине, не получив достойного облачения на Пейсах. Жаль, что нам так и не придется поговорить. Мне всегда было интересно узнать, действительно ли ты так наивен, как хочешь казаться. Или в твоих словах и действиях есть смысл, который мне не дано уловить? Как далеко простирается твоя вера в предназначение, брат мой? Как далеко ты зайдешь, чтобы доказать свою избранность? Ведь нигде не сказано, что машиаха нельзя убить! Готов ли ты, Иешуа, умереть в подтверждение своих слов? Ведь нет обратной дороги с креста даже для царя иудейского…
- Что скажешь, тетрарх? - спросил Каиафа и, несмотря на то, что он старался не показать чувств, голос первосвященника дрожал от торжества. - Виновен ли этот человек?
Антипа взглянул на него мертвыми глазами.
- Виновен ли мой брат? Да ты с ума сошел, первосвященник! Конечно же - нет! Он - Царь Иудейский! Он главенствует над всеми четверовластниками, он соберет страну под длань свою! В чем он провинился в Галилее? Разве только тем, что не пришел ко мне и не сказал, что он плоть от плоти и кровь от крови Давидовой… Не мне он соперник, Каиафа… Он - царь надо мной! Как я могу судить царя? Скажи Пилату - он соперник одному Цезарю! Пусть Цезарь Тиберий признает его или судит, если на то его воля! Только Рим решит судьбу Царя Иудеи, а не братья его!
Улыбка сошла с лица первосвященника. Тетрарх продолжал игру, начатую прокуратором, давал волю своей неприязни к семье Ханнана, ко всем жрецам Храма, ко всему саддукейскому сословию. Он играл с Иешуа, как кот играет с пойманной мышью, не забывая бить когтистой лапой и самого Каиафу! Да будь он проклят!
Первосвященник снова натянул на лицо улыбку, хоть далось это ему нелегко.
- Передам прокуратору слово в слово, тетрарх. Я думаю, он будет рад вашему единомыслию.
Слуги внесли одежду - великолепную белую мантию с окантовкой, настоящую царскую одежду, и расшитый цветной ниткой широкий кушак.
- Оденьте его! - приказал Антипа тоном, не терпящим возражений.
Во дворце хорошо знали, как опасен тетрарх в таком настроении, и указание выполнили незамедлительно. Когда слуги сорвали с арестованного разорванный и грязный после ночной возни кетонет, книжники, ворча недовольно, отвернулись.
В этот момент оба - и Ирод Антипа, и Каиафа, смотрели на унижение га-Ноцри с одинаково довольным выражением лица. Иешуа не сопротивлялся, давая слугам делать дело, и вскоре уже стоял перед тетрархом в новом облачении.
- А тебе идет, - сообщил Антипа, оглядывая свою жертву с головы до ног. - Жаль, нет свободного венца, но ничего… У Пилата тебе что-нибудь придумают! Все-таки - царь… По всему видно, по гордости, по осанке! Не бродяга без роду и племени, не дешевый проповедник - кумир рыбаков, крестьян и прочего отребья… Властитель из рода Давидова! Дай обниму тебя еще раз!
Он снова прижал Иешуа к груди.
- Если останешься жив, брат мой, и тебя занесет в Тивериаду - обязательно навести меня! Не представляешь, как я буду рад! И Иродиада! И дочь ее, Саломея, тоже! Девочка бесподобно танцует, я попрошу ее сплясать для тебя! Уверен, она не откажет! Ну…
Он посмотрел в застывшее лицо га-Ноцри.
- Тебе пора! Каиафа, ты проводишь моего брата к прокуратору? Я бы и сам пошел с ним, но у меня так много неотложных дел в предпраздничный день!
- Благодарю тебя, тетрарх, - сказал Каиафа с нарочитой вежливостью. - Мы проводим его к Пилату. Пусть Господь примет твою пасхальную жертву и будет к тебе благосклонен!
- И тебе хорошего праздника, Каиафа! Передай уважаемому Ханнану мой привет и пожелания здоровья и долгих лет жизни! Особенно долгих лет жизни!
Левиты повели облаченного в царские одежды пленника к выходу, за ними двинулись книжники и последним - Каиафа, с примерзшей к губам гримасой, изображавшей улыбку.
Тетрарх Иудеи и Переи, достойный сын своего великого отца Ирод Антипа дождался, пока стража закроет за гостями массивные двери, и смыл маску радушия со своего лица. Будь проклят этот город, полный шпионов, жрецов и сумасшедших! Будь проклят Каиафа с его выжившим из ума тестем! Какое счастье жить там, где нет вас всех!
В груди клокотал не нашедший выхода гнев.
- Надо будет убить кого-нибудь из рабов сегодня же… - подумал Антипа. - Нет, не убить… Зачем портить имущество? Но выпороть надо… Обязательно кого-нибудь выпороть… Я умру, если сегодня не понюхаю крови…
- Подайте вина, - приказал он хрипло.
Принесли чашу, и тетрарх опорожнил ее одним глотком. Виночерпий, не дожидаясь приказа, налил еще, и Антипа снова приник к сосуду с темной, пахнущей терпким виноградом жидкостью.
Отпустило. Крови больше не хотелось. Вина тоже.
Ирод Антипа швырнул чашу под ноги виночерпию и вышел вон из гостевой залы.
Глава 2
Израиль
Бедуинская ферма в Иудейской пустыне
Наши дни
Утро обещало быть жарким.
Зайд закончил дела в гараже и двинулся в дом - хотелось холодной воды, умыться и немного посидеть в тени и прохладе. Все-таки возраст давал о себе знать - немного ломило поясницу от поднятых тяжестей (а ведь носил на себе раньше почти сорок килограммов амуниции, и мог идти сутками, не теряя дыхания!) и сердце стучало не так ровно, как пару лет назад.
И еще - жара… Жара, к которой он привык с рождения, без которой не представлял себе жизни, начала тяготить его. Не всегда, но… Раньше он наслаждался жгучими поцелуями солнца, теперь же все чаще искал от них убежища.
Увидев его, жена сразу же подала чашку горячего мятного чая, и Зайд, усевшись на покрытый шкурами старый диван, с наслаждением вытянул длинные мускулистые ноги и пошевелил голыми пыльными пальцами.
Домашняя работа на утро сделана, можно и посидеть. Он нащупал пульт телевизора и принялся перебирать каналы. Просто так, программа за программой, чтобы чем-то занять глаза. Когда на экране мелькнуло знакомое лицо, он не сразу понял, о чем идет речь. Пришлось вернуться на новостной канал и добавить громкости.
Жена удивленно посмотрела на него, обычно Зайд смотрел новости без звука. Все происходившее вне дома, за пределами пустыни, мало интересовало ее супруга. Исключение иногда делалось для спортивных программ и передач о животных по каналу Geo Wild, но чтобы муж смотрел и слушал обычные новости…
- Если кто-нибудь из вас увидит этих людей…
Хавва всмотрелась в лица на экране. Парень и девушка, которые приезжали к ним в дом вместе со старым профессором, сослуживцем Зайда. Те, кому он отдал свой пикап.
Взгляд мужа, в котором еще минуту назад читалась усталость и умиротворенность, внезапно стал напряженным, жестким. Она хорошо знала, что означает этот взгляд. Возможно, Зайд был не самым честным человеком и не самым добрым, хотя ей и детям жаловаться особо было не на что, но он всегда был человеком действия.
- Что-то произошло? - спросила она осторожно.
Он кивнул.
- … по подозрению в участии организации теракта в отеле "Царица Савская", произошедшем в Эйлате вчера вечером, - продолжал диктор.
- Ты дал им машину, - сказала она. - Теперь у нас будут неприятности. Ты поэтому волнуешься?
Зайд покачал седой головой.
- Я знаю Рувима сорок лет, я воевал с ним рядом. Он никогда и ни при каких обстоятельствах не сделает зла этой стране. И эти дети не террористы, Хавва. Просто они в беде. Дай мне телефон, я позвоню Якубу.
- Вы уезжаете?
- Да.
- Что тебе понадобится?
- Принеси пистолеты и патроны к ним. И еще - мой нож.
- Хорошо.
- Якуб, - сказал Зайд в трубку пелефона. - Ты мне нужен. Да. Прямо сейчас.
Он посмотрел на экран сотового, потом на панель телевизора (новости закончились и канал начал транслировать рекламный блок) и нажал кнопку отключения на дистанционке. Экран потух, в доме стало тихо.
Некоторое время оба молчали, а потом Хавва спросила:
- Когда вы едете?
- Якуб обещал приехать через час.
- Значит, вы еще успеете пообедать, - заметила она со свойственной ей рассудительностью. - Нехорошо пускаться в путь с пустым желудком.
Зайд снова кивнул, соглашаясь с женой, и встал с лежанки, выпрямившись во весь свой немаленький рост.
- Перед тем, как готовить обед, дай мне пистолеты. Пока приедет сын, я проверю оружие.
- Где ты будешь их искать?
- Я гашаш. И искать - это то, что я хорошо умею делать.
- И что сделаешь, когда найдешь их?
- Об этом я спрошу Рувима. Ему виднее.
- Ты так ему веришь?
- Да, Хавва.
- Пусть его защитит Аллах, - сказала она искренне. - Он хороший человек, если заставил тебя сказать, что ты кому-то веришь.
- Он хороший человек, - подтвердил Зайд. - Великий грех будет бросить его в беде. Я рад, что ты понимаешь это, жена…
Израиль. Иерусалим
Наши дни
- Теперь можешь попробовать звонить, - сказал Рувим, когда они въехали в Иерусалим. - Только надо понять - куда?
- Ясно, что не в полицию, - отозвалась Арин. - Я не знаю, что делать, Рувим…
- Никто не знает. Но план на ближайшие полчаса у меня есть! Минут через десять-пятнадцать будем бросать машину и искать себе другую. Наш арабский друг, наверное, уже рыдает в жилеты полицейским, джип начнут разыскивать. За угон нас не посадят, но не уверен, что в полицейском участке нас не достанут дружки Вальтера. Даже если эта сволочь утонула, у него еще много живых помощников.
- Может, лучше пешком?
- Вопрос не в том, Арин, ходить или ездить. Вопрос - куда теперь ходить или ездить! Боюсь, девочка моя, что на него я ответить не смогу.
Он свернул в переулок, разыскивая место для парковки.
- Нам нужна одежда. Сколько там в кошельке?
В бумажнике Дауда оказалось две сотни шекелей и две стодолларовые бумажки.
- Ну, - протянул Кац с некоторым облегчением, - не сокровища Креза, но все-таки… Если не покупать штанов от Версаче, то на эти деньги можно одеться. Мне с моей подранной физиономией и окровавленной задницей в лавку не сунуться, поэтому пойдешь ты…
Он улыбнулся, и Арин сразу стало легче. Рувим не падает духом, значит, и она не должна!
- Еще не забыла, как умываться?
Он достал из кармана в двери недопитую прежним хозяином пластиковую бутылку с водой.
- Приводи себя в порядок - и вперед! Вот и лавка…
Профессор направил джип двумя колесами на тротуар и остановился.
- Квитанцию за неправильную парковку нам не оплачивать! - пояснил он. - Давай-ка я тебе солью!
Арин кое-как умылась, но вид все-равно получился страшноватый. Стоящие колтуном волосы, из которых даже ливень не вымыл всю глину и грязь, руки с ободранными пальцами и сломанными грязными ногтями…
На бледном с недосыпа, исцарапанном лице горели красные воспаленные глаза.
Она посмотрела на свое отражение в зеркальце солнцезащитного козырька и едва не расплакалась.
- Не все так плохо, - попытался утешить ее Рувим. - Главное, что мы оба живы. И я уверен, что и Валентин жив. Он обязательно найдется! Ну, не мог мой родной племянник утонуть! Не мог - и все! Ты верь мне, девочка! Главное, чтобы все были живы, а остальное… Остальное можно перетерпеть. Так что вытри свои красивенькие глазки! (Арин всхлипнула). Всё, всё, всё, всё… Никаких слез! У нас нет времени на слезы! Если нас поймают сейчас, не успеешь даже носом шмыгнуть! Слушай меня, девочка! Соберись! Идешь и покупаешь одежду на нас двоих. Обувь спортивную, самую простую. На что денег хватит. Сандалии не бери, нужны закрытые пальцы. Носки хлопковые, подлиннее. Это в первую очередь. Остаются деньги - берешь очки от солнца, бейсболки. Очки покупай большие, на пол-лица. Понимаешь, зачем?
Арин кивнула и проглотила слезы.
Нет, решительности и мужества она не потеряла, но чужая изможденная женщина из зеркальца напомнила ей, как же она устала! Силы были на исходе. И никто в целом мире не мог сказать, чем это закончится и закончится ли вообще.
- Умница, - похвалил Кац, роясь в подлокотнике. - Все понимаешь, значит, моя девочка на месте! Давай, дуй на шопинг, Арин. У нас времени в обрез!
Хозяин лавки - пожилой араб с грустными глазами и острым подбородком - при виде девушки приподнял бровь, но ничего не сказал. В лавке пахло кальяном и слежавшимися вещами, но зато цены были доступными. Профессор явно не знал, сколько может стоить товар в таком магазинчике, иначе бы точно обрадовался. На званый ужин в таких нарядах было не сунуться, но слиться с толпой туристов на многолюдных иерусалимских улочках - вполне!
Арин остановилась на просторной светлой футболке с эмблемой Калифорнийского университета, беспородных джинсах китайского происхождения и кроссовках "Меррел" явно не первый год стоявших на распродаже из-за неходового размера. Ей же обувка пришлась почти впору - ходить в обуви на пол-сантиметра больше, чем надо, удобнее, чем в одном ботинке. Второй ботинок слетел с ноги Арин еще в ущелье и, наверное, сейчас уже плавал в Мертвом море.
Она оделась за ширмой (араб пытался подглядывать за ней, но заметил, что она все видит, и ретировался за прилавок), и продолжила рыться в ворохах шмотья, лежащих вокруг. Поиски ее завершились успешно. Для профессора сгодились китайские матерчатые кроссовки, хлопковая клетчатая рубаха на мелких пуговках и синие льняные брюки с распродажного лотка. Все вместе хозяин продал за тридцать долларов да еще сделал скидку на очки и шапочки, так что денег у беглецов осталось еще немало.
Рувим переоделся на заднем сидении, кряхтя и постанывая - болела простреленная ягодица. Ни у него, ни у Арин не было возможности сменить повязки, но пока спасали антибиотики. О том, что будет, когда раны начнут гнить, профессор Кац не хотел и задумываться. Будет день, будет пища… Тут уж не до жира!
Они бросили джип с незапертыми дверцами и ключами в замке зажигания.
- Мы с тобой капиталисты, - Рувим подсчитал наличность и остался доволен. - Причем бессовестные, нажившие состояние грабежом беднейших прослоек арабского населения! Если верить моему другу Бене Борухидершмоеру - утихомирить совесть легче, чем чувство голода. И он таки прав! В ресторан пригласить тебя не могу, не одет, а вот в местной забегаловке нам самое место. Не знаю, как ты, а я умираю от голода! Перекусим, а в процессе и решим, к какому берегу нам прибиться…