В Старом городе небольших ресторанчиков почти столько же, сколько сувенирных лавок. Здесь, буквально в двух шагах от главных туристических маршрутов, было сравнительно тихо и, если не обращать внимание на детали, то вполне можно окунуться в атмосферу настоящего старого Иерусалима. Харчевня, которую облюбовала Арин, убери из нее пластиковую мебель, допотопный телевизор в углу и холодильник, вполне могла бы существовать лет двести-триста назад. И хозяева, пожилая арабская чета, соответствовали этому впечатлению. Он - толстый, весь поросший черной шестью, словно камень мхом, остро пахнущий потом, чесноком и еще какими-то специями. Она - маленькая, высохшая, морщинистая, с руками - птичьими лапками и птичьей же головкой на тонкой веточке шеи.
Вид беглецов не вызвал у них удивления. Меню в харчевне обнаружилось только на арабском и занимало один лист крупным почерком, зато готовили здесь вкусно, а стоила еда дешево. Через несколько минут весь стол был заставлен тарелками и пиалами с разнообразными закусками из овощей и мяса, вид, вкус и названия которых привели бы в недоумение любого европейца.
Только управившись с большей частью принесенного толстяком-хозяином, профессор и Арин почувствовали, насколько были голодны, а через несколько минут - насколько вымотались. Сказать, что их начало клонить в сон - это ничего не сказать. Рувим заказал кофе по-арабски, и хозяин тут же принес щербатые старые чашки с густым напитком, испускавшим оглушительный аромат. Древний телевизор в углу бубнил неразборчиво, по экрану стекала выцветшая картинка, бежали помехи, над остатками еды закружились голодные весенние мухи, счастливо избежавшие развешенных по углам "липучек".
Профессор Кац не сразу понял, что именно рисует немощный от возраста кинескоп, а когда понял, кофе потерял для него вкус, а съеденное мерзко зашевелилось в животе.
Канал был арабским, но такие новости транслировались лицензированными станциями в обязательном порядке.
- Твою мать… - сказал Рувим на языке страны, в которой родился. - Твою ж в бога в душу мать!
Арин идиому поняла частично, но, повернувшись к экрану, сама охнула от неожиданности и страха.
На весь Израиль показывали ее фотографию (взятую из армейского личного дела) и фотографию Валентина. Текст можно было не слушать. По нижней кромке картинки бежали строкой телефоны, мигала красным надпись "немедленно сообщить".
- Спокойно, - сказал Рувим, обращаясь не столько к девушке, сколько к себе самому. - Спокойно, Арин! Пока еще ничего не произошло, а у нас, кажется, варианты появились… Во-первых, теперь я знаю, кому мы позвоним и как это сделаем. А во-вторых, у нас есть возможность сдаться!
- Кому сдаться?
- Властям, - Кац показал подбородком на телеэкран. - Если все сделать правильно, у нас будет защита. Но давай смотреть на такой расклад как на крайний случай.
- А какой случай не крайний?
- Пелефон с тобой?
- Да.
- Давай-ка сюда.
Рувим взял трубку и бросив быстрый цепкий взгляд на бегущую строку, набрал номер.
- Считай до сорока пяти, - приказал он Арин. - Тихо, но вслух… Давай!
На том конце линии подняли трубку.
- У меня есть информация о нахождении Арин бин Тарик, - произнес профессор по-арабски.
Голос у него изменился до неузнаваемости, задребезжал по-старчески, просел. Толстяк-хозяин уставился на Каца в недоумении, потом посмотрел на экран своего антикварного телевизора, снова на Каца, опять перевел взгляд на Арин и тут же спал с лица. Щеки у него обвисли, словно бока у пробитого футбольного мяча.
В пелефоне загудел чей-то баритон.
- Нет, - проскрипел профессор, - вам я не скажу ничего. Я перезвоню по этому же номеру через полчаса и хочу говорить только с Ави Дихтером. Ты слышишь меня, парень - только с Ави Дихтером. Скажи ему, что старый египтянин скажет ему то, что нужно! Понял? Я знаю, что он в отставке. Ну и что?
- Тридцать… - сосчитала Арин, не сводя с профессора глаз.
Голос в трубке заворковал, стал мягче - говорящий явно пытался уговорить Каца стать по покладистее.
- Тридцать пять! Тридцать шесть! Тридцать семь!
Рувим кивнул - я все слышу и тут же показал кулак хозяину, который начал приставным шагом двигаться прочь из залы. Толстяк побледнел еще больше и замер, прислушиваясь к разговору.
- Вам нужно найти девку? - спросил Кац у ласкового собеседника. - Тогда дайте мне поговорить с Ави. Иначе я больше не позвоню. Полчаса!
- Сорок три, сорок четыре…
- Все, - отрезал Рувим и отключился.
- Иди сюда! - приказал он перепуганному ресторатору. - Иди сюда и слушай меня, хадратек.
Хозяин не двинулся с места. Он выглядел так, будто бы в его кафе только что попала молния.
- Мы сейчас уйдем, - продолжил Кац. - Просто уйдем. Мы никому не хотим зла. Ты получишь деньги за еду и еще чуть-чуть. За молчание. Понял? И молчать ты будешь до полудня. Потом говори сколько хочешь, ничего тебе за это не будет.
Рувим встал, и Арин встала вместе с ним. Толстяк сразу стал ниже ростом. Жена-птичка на миг мелькнула в дверях кухни, но ничего не заметила и исчезла внутри помещения.
- Но… если ты откроешь рот до полудня, - сказал профессор, приблизившись к хозяину вплотную, - то я вернусь, чтобы ты закрыл его навсегда!
Рувим был на голову ниже араба и глядел на него снизу вверх, но выглядело это так, будто бы Кац навис над ним Пизанской башней, могучий и страшный.
- Руку дай! - приказал профессор, сверля араба недобрым взглядом.
Он сунул в протянутую потную руку кучу мятых шекелей и, ухватив Арин под локоть, выскользнул в двери, сразу оказавшись на кривой и нечистой улочке, выходящей к рыночному кварталу.
- Бегом! Бегом! - торопил он Арин, на ходу разбирая телефон на части.
Батарейка полетела в сторону и Рувим с размаху ахнул трубкой о камни тротуара. В стороны брызнули цветные осколки, зазвенели металлические детальки.
- Уходим!
Поворот, короткий проулок…
Кац шмыгнул в задние двери какой-то лавки.
Тесный проход между тюками с товаром, комната с какими-то людьми (профессор крикнул: "Мы уже уходим!" и люди прянули в стороны, испуганно косясь на странного незнакомца с женщиной, прикрывающей лицо), снова лавка с коврами, сумками, полудрагоценными камнями в плетеных корзинках и разноцветными кальянами на полу…
Они выскочили на рынок, врезались в разгоряченную многотысячную толпу, бредущую по тесным улочкам Старого города в поисках сувениров и святости.
- Закрой лицо! - скомандовал профессор. - Очки, кепка, но голову не опускай!
Арин среагировала мгновенно.
Толпа приняла их в свое чрево. Здесь было бы почти безопасно, но установленные повсюду камеры слежения были более внимательны, чем сотня соглядатаев. Они постоянно снимали толпу, сканировали лица, попавшие в поле зрения объективов, и отсылали полученные фото в дата-центр, где мощный компьютер обрабатывал тысячи полученных кадров, сравнивая их с базой из фотографий известных преступников, террористов и лиц, находящихся в розыске.
Фото Арин и Шагровского были введены в систему поиска чуть больше часа назад, и стоило кому-нибудь из них "засветиться" перед камерами, как службы, выставившие "флажок", спустя несколько секунд получили бы сигнал с указанием точного местонахождения объекта розыска. Остальное было бы делом техники.
Но широкий козырек бейсболки и солнцезащитные стекла закрывали почти 60 процентов лица девушки, а достоверность сравнения в таком случае невысока и система не поднимала тревогу. Рувим и Арин двигались в том же ритме, что и толпа вокруг них, но профессор знал, что почивать на лаврах не стоит. Проблема заключалась в том, что такие камеры в Иерусалиме были установлены во многих местах и оказаться в поле их зрения можно было совершенно неожиданно. В тот момент, когда тебя начинают искать, есть только один способ не попасться - лечь на дно и не отсвечивать. Причем о твоем убежище в идеале никто не должен знать, в твоем холодильнике обязан храниться запас продуктов на несколько месяцев, ты не должен никуда выходить, общаться с соседями, звонить по телефону и даже траффик твоего компьютера должен быть таким, чтобы не вызвать интерес у контролирующих Сеть структур. Увы, мало кому удается выполнить все необходимые условия. Если тебя серьезно ищут, то рано или поздно найдут, как бы слаб ни был след. Поэтому задачей Каца и Арин было не спрятаться (тем более, что места для организации "лёжки" у них не было), а успеть обезопасить себя до того, как они услышат окрик: "Стоять! Руки за голову!".
- Теперь - купить пелефон, - сообщил профессор девушке вполголоса, - смотри любую лавку с мобильными трубками! Нам нужно позвонить через двадцать минут.
- Ты думаешь, твой знакомый будет с нами разговаривать?
- Если они найдут его, а они его найдут… Тогда будет.
- И он сможет помочь?
Кац улыбнулся, но как-то невесело, хотя, наверное, пытался изобразить оптимизм.
- Во всяком случае, он точно попытается… разобраться. У нас с тобой есть первоочередная задача - не попасть под удар за оставшиеся двадцать минут. И второстепенная… Ага, а вот и то, что нам нужно!
В небольшом магазинчике они купили дешевую "нокию" и стартовый пакет "Оранжа". Потом зашли в сувенирную лавку и бродили между прилавками до тех пор, пока не настало время звонить.
Рувим Кац набрал по памяти номер, подождал, пока на том конце сняли трубку, и снова изобразил голос старого араба.
- Я звонил вам по поводу Арин бин Тарик, - проскрипел он. - Вы нашли Ави Дихтера?
Человек из "Шабак" явно ждал его звонка.
- Подождите на линии…
На мгновение в динамике "нокии" воцарилась полная тишина, профессор даже подумал, что трубка выключилась, но спустя секунду он услышал знакомый голос:
- Дихтер слушает! Это ты, Египтянин? Вот уж не думал, что когда-нибудь ты будешь искать меня таким способом!
- Прости, Ави, - сказал Кац своим обычным голосом. - Рад тебя слышать, старина! Веришь? Ну, не было у меня возможности дозваниваться к тебе через секретаря. Минутка найдется?
- Шутишь?
- Пытаюсь.
- Я так понял, что у тебя проблемы?
- Не просто проблемы. Большие проблемы.
- Ну, что ж… Встретимся - обсудим? Ты где?
Глава 3
Иудея. Ершалаим
Дворец Ирода Великого
30 год н. э.
Прокула догнала Мириам у самого выхода.
- Погоди!
Мириам остановилась, обернулась на окрик. Лицо ее было мокрым от слез, глаза потухшими, почти мертвыми, но на самом дне их плескалась такая боль, что Прокуле захотелось обнять иудейку и заплакать вместе с ней, уткнувшись лицом в ее плечо. Жена прокуратора была незлым человеком и умела сочувствовать чужому горю. Иногда даже больше, чем могла себе позволить по положению.
Прокула остановилась в нескольких шагах от просительницы и сделала знак сопровождавшей страже отойти в сторону.
- Тебя зовут Мириам?
- Да.
- Арестованный - твой муж?
- Человек, ближе которого у меня нет.
- Значит, муж.
- Пусть будет так, госпожа.
- Называй меня Прокула.
- Пусть будет так, Прокула.
- Ты ненавидишь прокуратора? После того, как он приговорил твоего мужа к смерти?
Мириам внимательно посмотрела ей в глаза.
- Твой муж любит смерть, Прокула. Он дарит ее с удовольствием.
- Он воин, Мириам, - сказала Прокула, будто оправдываясь. - Смерть всегда с ним рядом. Поверь, он не может преступить закон. Единственное, что бы он мог сделать, это отправить твоего мужа в Рим. Но это бы ничего не изменило. Я слышала… Закон об оскорблении величия. Даже будь он римским гражданином… Даже будь он сенатором! Наказание одно - смерть.
Они стояли друг напротив друга - высокая, плотная римлянка с забранными в красивую прическу светлыми волосами, прикрытыми тончайшим покрывалом - рикой, в богатой, с золотой канвой тунике-столе и расшитых александрийским жемчугом башмачках, и иудейка - почти на полголовы ниже, смуглая, темноволосая, в платке, одетая в достаточно простой, хоть и цельнотканый кетонет и греческие сандалии.
- Ты защищаешь своего мужа, я - своего. Что ты хочешь от меня, Прокула? Чтобы я сказала, что прощаю прокуратора? Я никогда не прощу его, но ему не нужно мое прощение. Что ему до нас? Он правит здесь, но это не его страна. Он тут гость, хоть и незваный. Один из многих. Все они рано или поздно уходят, а страна остается…
- Он не виноват в том, что закон суров, - повторила Прокула с какой-то обреченной убежденностью. - Не Пилат приговорил твоего мужа к смерти, а закон, который тот нарушил. Понимаешь? Меч отсекает голову… Но разве можно винить в чем-то меч?
- Что ты хочешь от меня, римлянка? - голос Мириам дрожал, как натянутая тетива, по лицу снова потекли слезы. - Зачем ты пошла за мной? Ты же не можешь уговорить своего мужа нарушить закон, так зачем ты мучаешь меня? Твой муж - меч? Он - разящий пилум? Стрела, пущенная из лука? Он убивает потому, что создан убивать? Ты любишь его таким - так утешься этим! Мой муж - просто человек, и сегодня палач прибьет его к кресту. Скажи мне, как может сын плотника из Иудеи оскорбить величие римского Цезаря? Что он должен сделать, чтобы его распяли? Он просил Бога помочь ему стать освободителем моего народа, но Бог не услышал его просьбы. Этой провинности достаточно, чтобы приговорить моего мужа к смерти? Лишить его жизни за произнесенную молитву? За сказанные слова?
- Таков закон, - произнесла Прокула, задрав подбородок и глядя на Мириам сверху вниз. - Рим - это закон. Он стоит на том, что существуют законы, и Пилат не придумывает их, а лишь следит за их соблюдением. Ты права, иудейка, я не могу уговорить своего мужа отменить казнь. Никто не может. Я шла за тобой не для того, чтобы насладиться твоим горем или дать тебе ложную надежду. Я могу попросить мужа о двух вещах - дать осужденным вино с рошем и смирной да сократить их муки ударом пилума. В этом он мне не откажет. Я не хочу, чтобы ты умоляла меня об этой милости. Я хочу, чтобы ты знала, что тронула мое сердце и я сделаю это для тебя. Он умрет быстро, еще до наступления сумерек. Примешь ли ты такое милосердие?
Мириам на несколько мгновений спрятала лицо в ладонях, а когда отняла их, глаза ее были сухими и та боль, что плескалась на их донышке, превратилась в бурлящий шквал.
- Принимаю, римлянка и благодарю тебя от его имени.
- Может быть, ненависть твоя к моему мужу уменьшится, хоть на малую долю…
Мириам покачала головой.
- Пусть попросит прощения у ваших богов - они будут к нему благосклоннее.
- Ты говорила правильно - ему прощение не нужно, ему нужна уверенность в правоте. Но оно нужно мне, Мириам.
- Я бы предложила тебе вино с рошем и смирной, …но вряд ли вино поможет. Ты добрее игемона, смирись с этим. Или возрадуйся - мне все равно.
Мириам пожала плечами, даже не пожала, а передернула, словно здесь, в тени, ее вдруг настиг порыв ледяного ветра, и продолжила:
- Значит, мой муж умрет быстро. Что ж… Еще раз благодарю тебя за милость, римлянка. Каждый дает, что может. Кто-то - жизнь, а кто-то - смерть. А теперь… Прощай.
Иудейка повернулась и пошла прочь, из тени галереи на яркое, жгучее солнце. Спина у нее была совершенно прямой и от этого, удаляясь, она казалась выше ростом.
Прокула смотрела ей вслед и думала, что такое самообладание перед лицом неизбежной потери делает этой чужой женщине честь. Сама она, наверное, расплакалась бы навзрыд… Дала бы волю чувствам! Вела бы себя совсем не так сдержанно и гордо!
Если бы жена прокуратора могла в этот момент видеть лицо Мириам…
Та шла по залитому беспощадным голодным солнцем двору с перепачканным кровью и слезами лицом. Кровь из прокушенной губы капала на грудь Мириам, растекаясь коричневыми пятнами по ткани кетонета, но плечи ни разу не дрогнули от рыданий. Ни разу, пока ее еще можно было видеть из галереи, ведущей на лифостратон.
Израиль. Пригород Тель-Авива
Наши дни
- Есть! - Хасим быстрым движением почесал лоб под самыми волосами и пробежался пальцами по клавиатуре ноутбука. - Это точно он! Минуту назад прошло соединение с мобильной трубки "Оранжа" на телефоны, указанные в оповещении. Это Старый город. Арабский рынок.
- Если он говорит с колл-центром "Шабак", - голос собеседника Хасима раздавался из динамиков лэптопа, разговор проходил по "скайпу", - то, скорее всего, собирается сдаться.
Человек говорил на арабском.
- Дай координаты.
- Это город, - пояснил Хасим. - Там трудно запеленговать с точностью до метра, но они здесь…
- Квартал?
- Да.
- Уверен?
Компьютерщик пожал плечами.
- Пока да, но через пять минут…
- Мои уже выехали…
Человек с иронией хмыкнул.
- Постарайся и через пять минут их не потерять…
- Я стараюсь, - сказал Хасим. - И ты постарайся.
- Они уже мертвые, - произнес собеседник спокойно. - Старик и девушка… Что за проблема?
- Знаешь, Таха, - ответил Хасим, не отрывая глаз от экрана, где на карте Иерусалима пульсировал маленький красный маячок, - я не от тебя первого слышу слова о том, что этот старик и его спутники - не проблема. За последнюю неделю я слышал это не один раз и от разных людей. Теперь у всех, кто так думал, появилась общая черта, Таха.
- Какая? - спросил Таха, не скрывая иронии.
- Все они мертвы.
Израиль. Хайфа
Наши дни
Человека, который ждал их возле пикапа "мицубиси", они узнали по присланной вчера фотографии. На снимке он выглядел куда как моложе, зато в жизни куда как дружелюбнее.
Никакой тебе бритой головы, ни серьги в ухе, ни колючего взгляда светло-светло голубых, практически бесцветных глаз. Впрочем, взгляд все-таки оставался неприятным именно из-за бесцветности радужек, казалось, что глазницы заполнены подтаявшим грязноватым льдом. И татуировки никуда не делись - торчащие из футболки не очень накачанные руки были сплошь покрыты причудливой чернильной вязью, уползающей под ткань. Неумное увлечение - расписывать свое тело, особенно при такой профессии.
- Поль, - представился татуированный.
- Христо, - протянул ему руку блондин.
- Анри, - перед тем, как пожать крепкую ладонь встречающего, стриженый поставил на мостовую спортивную сумку.
- Как все прошло? - спросил Поль, открывая крышку кузова.
- Отлично, - отозвался блондин и кривовато усмехнулся. - Мы же шли пустые.
- И хорошо, - сказал татуированный, подхватывая сумку того, кто назвался Анри. - Все здесь.
- То, что мы просили? - спросил Христо.
- То, что мне загрузили, - ответил Поль. - Об остальном я не в курсах. Давай свой рюкзак. Ну, и имечко тебе дали! В жизни не встречал похожего на тебя болгарина!