- Не пиши книги о Нем, Мириам, не надо. Никогда не пиши. Никому не говори, что твой Иосиф - это его сын, пусть он будет только твой, и Господь пошлет вам обоим долгую и счастливую жизнь, полную благодати.
- Ты грозишь мне? - спросила Мириам.
- Ну, что ты… - отозвался Шаул. В голосе его послышалась укоризна. - Как можно? И зачем? Эфес - спокойный город. В нем так приятно жить, воспитывать внуков, стареть. Дай мне время, и даже здесь Его имя будет звучать на каждом шагу. Ты так хотела сохранить память о Нем, Мириам. И она будет сохранена.
Шаул улыбнулся. Улыбка получилась невеселой.
- Это я тебе обещаю.
- Он бы не стал проливать кровь… Как это сделал ты сегодня! - Мириам шагнула вперед, ближе к Шаулу, и тут же на ее движение отозвался человек в черном кетонете. Иегуда мгновенно оказался между ним и нею, но оружие не достал, закрывая Мириам плечом от возможного удара.
- Не уверен, - вымолвил Шаул, делая кистью предостерегающий жест, на который человек в черном отреагировал немедля - снова отступил в тень. - Тебе страшно оттого, что опасность грозила твоему сыну. Но если бы Иосиф не был мастеровым, если бы он не забыл веру своих предков и не лил из серебра ложных кумиров, разве было бы в твоем сердце столько боли и страха? Разве ты бы не была душой со своими братьями-минеями, выступающими против колдовства, за новую веру? Сегодняшняя кровь удобрила здешнюю почву, и теперь, вместо отсеченных гнилых на ней вырастут свежие побеги. Сегодня минеи показали свою силу и отныне с ними придется считаться! Разве не об этом мечтал Иешуа? Он тоже призывал к неповиновению, к бунту против римлян - было ли это разумно? Не умри Он на кресте - и народ, восставший по Его слову, попал бы под римские мечи. Сколько крови пролилось бы тогда в Ершалаиме? Послушай, Мириам, я знаю, что ты не любишь меня, но дело, которому я посвятил жизнь - это и твое дело. Просто мы делаем его по-разному. Скажу тебе, как гражданин Рима - Рим непобедим! Но скажу тебе, как миней, как верный последователь нашего Учителя: то, что нельзя победить в открытом бою, можно одолеть изнутри. Там, где железо бессильно - действует слово. Он поспешил. Но у тех, кто верит в Него, впереди вечность. Мы одолеем Рим, Мириам, но не мечом и не с помощью Неназываемого. Мы одолеем его Словом Божьим. Когда-нибудь здесь, в Эфесе, и следа не останется от храма язычников, но Его церковь будет стоять вечно. И в Риме, в городе тех, кто казнил Его, будет возведен Храм в честь Иешуа, и храму этому не будет равных в Ойкумене…
- Он редко молился под крышей, Шаул, - сказала она. - Он любил небо над головой. Он говорил, что там, где двое собрались для молитвы - третий между ними Бог.
- Его давно нет, Мириам, - ответил Шаул, вставая. - Кто знает, что Он имел в виду? Люди верят в то, во что хотят верить. Мы с тобой уже учили этот урок. Он воскрес и вернется. И, если я не прав, обязательно простит мне ошибки и направит меня по верному пути. А пока - мне не у кого спросить совета. С тех пор, как Он говорил со мной по дороге в Дамаск, я не слышал от Него ни одного слова и вынужден действовать по своему разумению.
Он воткнулся в лицо Иегуде своим пронзительным взглядом, присмотрелся и спросил:
- Кто этот человек, что пытался закрыть тебя грудью?
- Мое имя Дарес, - отозвался Иегуда.
- Мой старый друг… - добавила Мириам.
- Ты не грек, - сказал Шаул, продолжая пристально глядеть на него. - Хоть и носишь греческое имя. Ты иудей, могу поклясться чем угодно. Но иудей, давно покинувший родину. Можешь все отрицать, но я вижу то, что вижу. Ты смелый человек, Дарес, ты был готов отдать за нее жизнь. Уверен, что ты не из Эфеса. И ты не миней? Это так?
Иегуда молча кивнул головой.
- Жаль, - продолжил Шаул на арамейском. - Будь ты эфесским минеем, я был бы уверен, что Мириам в надежных руках. Но по твоим глазам я вижу, что тебе предстоит долгий путь. Почему мне кажется, что я знаю тебя?
- Ты не знаешь меня, - ответил Иегуда по-арамейски. - Мы никогда не встречались, иначе бы я тебя запомнил.
- Да, - согласился Шаул. - У меня прекрасная память на лица и голоса. Мы действительно никогда не встречались. Но я следил за тем, как ты слушал наш с Мириам разговор… Ты знал Его, Дарес. Его имя для тебя не просто звук. И, в отличие от многих, кто повторяет сейчас Его слова, ты действительно понимаешь, что они значат.
Он помолчал, не сводя с Иегуды глаз, а потом добавил:
- Пожалуй, я знаю, кем ты можешь быть…
- Лучше тебе этого не знать, - откликнулся Иегуда. - Что толку? Кто умер - тот умер. Кто остался жить - пусть живет и здравствует. Представление давно закончилось, роли сыграны - зачем ворошить прошлое? Предположение, которое нельзя ни опровергнуть, ни подтвердить, не стоит ничего. Мы с тобой незнакомы, Шаул, и никогда не сталкивались. Я грек, меня зовут Дарес, я старый друг Мириам и готов защитить ее от опасности любым способом. Чтобы ты хорошо меня понял, повторю главное слово - ЛЮБЫМ. В молодости я служил наемником в Иудее, оттуда знаю арамейский, там же меня научили ловко управляться с мечом, кинжалом и копьем. Это все, что тебе надо знать… Тем более, что ты видишь меня в первый и последний раз.
- Жизнь так длинна, Дарес, - возразил Шаул. - А мы оба путешествуем по тесной Ойкумене. В следующий раз я узнаю тебя сразу, будь уверен… Мне пора, Мириам. Я рад, что мы познакомились и поняли друг друга. Знаю, что ты по-прежнему будешь душой общины и не забудешь о моей просьбе. У тебя много дел - следить за могилой Его матери, заботиться о своем сыне и ждать, когда Он снова придет в наш мир… Об остальном подумаем мы.
Человек в черном стал рядом с ним, из предрассветной прохладной мглы выскользнули еще несколько темных теней, но не приблизились, остались в стороне.
- Прощай, Мириам! Прощай, Дарес!
И утренний туман поглотил его с сопровождающими, съел вместе со звуками шагов и чьим-то горьким плачем, еще мгновение назад доносившимся с противоположной стороны площади. Агора казалась обезлюдевшей, серые клубящиеся струи стекали по ее бокам в тесные улочки, плескались в колоннаде торговых рядов.
У дверей дома Иосифа, склонив голову к плечу и обняв крепкую дубину, словно девичий стан, сладко спал один из подмастерьев.
- Я не стану заходить, - сказал Иегуда негромко, чтобы не разбудить юношу. - Пойду к себе. Я слишком задержался в Эфесе, Мириам. Слишком. Теперь, когда я сделал то, что хотел…
- Тебя больше ничто не держит, - закончила она начатую им фразу.
- Все еще держит, - не согласился он.
- Ты можешь остаться…
Иегуда вздохнул, глядя на Мириам сквозь утреннюю дымку. Туман снова сделал ее молодой, а желанной она была всегда. Желанной, но недосягаемой. Понимать это было мучительно.
- Наверное. Но я не останусь. Иегуда бы остался, но его давно нет. Это была длинная ночь, Мириам. Спасибо, что провела ее со мной.
- Могу ли я освободить тебя от слова?
Он покачал головой.
- Я ведь давал его не тебе, Мири. Шаул прав. Ничего нельзя изменить. Есть Он. Есть ты. Есть ученики. И есть предатель. Пророчество уже сбылось. И что тут поделаешь? Я знал, на что иду.
- Мне жаль, - сказала она тихонько. - Мне так жаль, Иегуда!
- Тс-с-с! Меня зовут Дарес, Мири. А тот, кого ты вспомнила… я сам вынимал его из петли.
Она шагнула вперед, обняла Иегуду и тут же отстранилась, словно испугавшись прикосновения. От ее волос пахло гарью и цветочным благовонием.
- Ты действительно пишешь книгу о Нем?
Мириам кивнула. Растрепавшиеся волосы закрывали ее глаза, но Иегуда все же увидел влажные дорожки на ее щеках.
- И не перестанешь ее писать?
Она помотала головой.
- Я бы очень хотел прочесть ее.
- Ты сможешь это сделать, если вернешься.
- Через двадцать лет?
- Даже через двадцать лет.
Они помолчали несколько мгновений, пытаясь отсрочить неизбежный миг расставания.
- Знаешь, Мири, - сказал Иегуда, протянув ей руку, и Мириам без колебания вложила в нее свою. - Я бы тоже мечтал написать книгу, но не только о Нем - обо всех нас. О том, как мы жили до того, как встретились с Ним. И как жили после того, как Его не стало. Обо всех - о друзьях и недругах, о тех, кто пытался Его спасти, и тех, кто в конце концов, погубил Его. Я бы рассказал о наших ночных бдениях у костра, о тысячах дорог, которые мы прошли - от первой, в которую Он взял меня, до той, самой последней… Мы успели поговорить о многом, жаль, что не обо всем, но если бы меня попросили назвать самые главные слова, которые он сказал мне за все время, что мы провели вместе, я бы ни на секунду не задумался. Это то важное, чему он научил меня, Мири. Меня - убийцу-сикария, несостоявшегося апостола и своего предателя. Никто не говорил такого до него - Бог был грозным, безжалостным, строгим, справедливым, гневным. Он должен был пугать, насылать мор, сжигать небесным огнем! Мне с детства говорили, что миром движет страх, что люди остаются людьми только потому, что над ними висит неотвратимое возмездие. А это не так… Вся книга о нем может состоять из этих трех слов - остальное будет лишним. И поменять это не сможет никто - даже Шаул.
Иегуда склонился над ее рукой и едва коснулся губами перепачканной ладони. Это был не поцелуй - именно прикосновение, теплое дыхание, на миг коснувшееся кожи.
- Бог есть любовь, - прошептал он, и исчез в рассветной дымке.
Навсегда.
Израиль. Хайфа
Наши дни
Обстоятельства подарили профессору и его команде всего сорок минут передышки, но вовремя взятая пауза решает очень много проблем. Пока Рувим и его команда, не подозревая, что их дислокация уже передана террористам, мылись, ели и получали квалифицированную медицинскую помощь, в штаб-квартире "Шабак" успели расколоть Хасима.
Гениальный хакер лопнул, как гнилой помидор, после первой же внутривенной инъекции хлорида кальция. Хасим много слышал о методиках допроса применяемых израильтянами, но человек, даже самый умный, не может знать всего. Разлившийся по венам жидкий огонь в сочетании с замирающим сердцем и стоящим рядом дефибриллятором сработали эффективнее "сыворотки правды" - компьютерщик и думать забыл о том, что он мужественный и отважный борец за идею, и с перепугу запел соловьем.
Длина пароля имеет значение всегда, кроме тех случаев, когда в руках профессионалов находится тот, кто эти пароли вводил. Вадиму Горскому не пришлось применять свои выдающиеся способности взломщика чужих кодов, осталось только слить массив информации с жестких дисков Хасима. Информации было много - терабайты. О судьбе "языка" теперь можно было не волноваться, его преданность новым хозяевам - "Шабаку" - тоже была вне подозрений. С этого момента вне стен контрразведки Хасим не протянул бы и десяти минут.
За эти сорок минут бойцы спецназа, вызванные настойчивым Ави Дихтером, успели не только прилететь в Хайфу на двух вертолетах, но и подтянуться к району, где должен был разыграться финал затянувшейся охоты. Будь у спецназа на пятнадцать минут больше, профессору не пришлось бы вступать в бой с нанятыми покойным Шульце террористами. Но такой милости Фортуна не проявила - наверное, сорокаминутный подарок и так показался ей достаточно щедрым.
Камеры слежения, оставшиеся возле дома Криницких-Флейшеров со времен работы Марины в разведке, передавали на монитор в гостиной картинку с улицы, а боевики особенно не скрывались. Минибусы выкатились прямо на тротуар, из них на асфальт посыпались вооруженные люди. Людей было много, слишком много для небольшого пятачка перед входом в сад. Казалось, что из "фольксвагенов" вышли как минимум полсотни человек, но на счастье тех, кто находился в доме, террористов было гораздо меньше. На миг перед объективом мелькнуло изображение смуглой рябоватой физиономии, и вслед за тем на калитку (кстати, бронированную!) обрушился тяжелый удар.
Предупреждения Каца не прошли впустую. Несмотря на внезапность происходящего, Криницкая сходу "врубилась" в ситуацию.
- А вот и твои гости, - сказала она практически спокойно, но Рувим заметил, что по щекам Марины разлилась несвойственная ей бледность. - Быстро же они на нас вышли! Кац, ну, почему ты никогда не можешь просто зайти на чай? Тебе кто-нибудь говорил, что ты приносишь несчастье?
- Дверь в дом бронирована? - спросил Рувим быстро.
- Да, - отозвался Арон.
Он оставался совершенно спокойным, как будто это не к нему ломились вооруженные головорезы.
- И в дом, и в подвал, - подтвердила Криницкая. - В подвале бомбоубежище - построили перед первой войной в Заливе - маленький запас продуктов и есть вода.
- Марина, - приказал Кац голосом, не терпящим возражений. - Берешь Шагровского и Арин - и быстро вниз. Баррикадируетесь и ждете помощи. Бегом!
- Еще чего! - возмутилась Марина и привычно повела грудью, предъявляя оппоненту самый убедительный аргумент. - У себя в университете будешь командовать! Здесь пока я хозяйка! Арон! Берешь раненого и девушку - и вниз!
Муж посмотрел на Криницкую с удивлением, и Кац заметил, что взгляд у Флейшера вовсе даже не коровий, покорный, а вполне такой твердый, мужской плотоядный взгляд.
- Никуда я не пойду, тебя не брошу. И не кричи, голос сорвешь! Пока давайте закроем двери и окна, у нас противовандальные ставни - так просто им сюда не войти!
За калиткой грохнуло - в замок саданули из помпового ружья. Металл загудел, выдержал, но стрелок попался упорный: от второго выстрела из 12-го калибра дверь перекосило. Было ясно, что либо с третьего, либо с четвертого-пятого выстрела калитка таки вылетит и толпа боевиков хлынет в сад, прорываясь к дому. На счастье, забор вокруг сада строили на совесть - высокий, с острыми металлическими пиками по верху, лезть через него было просто опасно. Все это давало осажденным фору по времени, небольшую, но все-таки фору.
Все, кроме Шагровского, который после перевязки все еще лежал на диване, забегали, готовясь отразить атаку. Арин захлопнула входную дверь, накинула засов. Криницкая опускала тяжелые жалюзи - от взлома они, возможно, и спасли бы, но от обстрела не спасали никак, только мешали нападающим вести прицельный огонь! Арон открыл сейф с оружием, стоявший в подвале, и вытащил в гостиную несколько пистолетов, автомат и коробки с патронами.
Рувим присел на корточки рядом с племянником.
- Придется посидеть внизу, Валентин, - сказал он негромко, виновато улыбаясь. - Прости, что втравил тебя во все это… Ну, кто мог знать, что обычные раскопки…
- Глупости, дядя, - перебил его Шагровский. - Это еще кто кого втянул!
Он все еще был плох, даже хуже, чем в госпитале перед побегом. Тяжелая дорога, свежая послеоперационная рана, психологическое напряжение последних дней - такое могло положить на лопатки и более крепкого человека. Валентин же держался молодцом, только землистый цвет лица и глубоко запавшие глаза выдавали чудовищную усталость. И еще - тембр голоса. Он стал гораздо ниже, чем обычно, просел, наполнился нездоровой хрипотцой.
Со звоном лопнуло оконное стекло.
Арин как раз опускала жалюзи на фасадном окне и от этого щелкающего звука прыгнула в сторону, словно испуганная кошка. Пуля, влетевшая в гостиную, просвистела буквально в миллиметрах от ее виска, расколола фарфоровую вазу на столе, пробила столешницу и разбила плитки пола.
- Снайпер! - крикнул профессор. - Прочь от окон! Сверху стреляли!
Арин, прижавшись к стене, продолжала опускать жалюзи, но их перекосило, ручка провернулась, скрипнул механизм…
Еще одна пуля ударила в проем и с визгом срикошетировала от пола.
Рувим, пригнувшись, бросился к выбитому окну, и в тот же момент от нового выстрела из штурмового ружья вылетела калитка, сорвалась с петель и рухнула на камни дорожки. Сад наполнился топотом. Боевики прорвались к дому.
- Назад! Рувим! - крикнула Криницкая, но профессор уже выбил прикладом автомата остатки стекла и несколько раз ударил по погнутой металлической ламели внизу противовандальной занавеси. Из-за густых жасминовых кустов выскочил смуглый араб в полосатой футболке, напоминавшей тельняшку. В руках у "морячка" был видавший виды АК-76 и судя по тому, как справно он его держал, парень был не новичком. За доли секунды профессор сообразил, что этот шустрый парень сейчас опаснее снайпера и развернуть ствол в сторону "морячка" уже не успеть. "Морячок" это тоже понял, глаза его сверкнули торжеством, он осклабился - и в этот миг лоб его лопнул, словно от удара кувалды, часть кости просто испарилась, лицо разорвало в клочья и он рухнул наземь ничком.
Рувим рванул свободной рукой застрявшую планку жалюзи и тяжелая металлическая занавесь наконец-то поехала вниз, а Кац выпрыгнул из проема, успев дать короткую очередь по шевелящимся кустам и, если судить по крикам, попал.
По дому - по окнам, стенам, дверям - ударили из десятка стволов. И если пистолетные пули только корежили металл занавесей, то очереди из АК прошивали противовандальный щит насквозь.
- Они нас выкурят! - крикнула Марина.
Два фасадных окна уже напоминали дуршлаг.
- Арон! Раненого вниз!
На этот раз Флейшер без спора подхватил Шагровского под мышки и потащил вниз в подвал-бомбоубежище. Криницкая прыгнула вперед кошкой, мгновенно захлопнула тяжелую дверь и замкнула врезной замок двумя оборотами ключа.
- Прости, - сказала она вполголоса. - Так надо…
А потом повернулась к Рувиму.
- Какие будут соображения?
Она мало напоминала воительницу: ростом не вышла, а бюстом слишком превзошла. Стрелять из лука у нее бы не получилось, но времена изменились, и с автоматом она справлялась отлично.
- Я думаю, что Арон будет недоволен, - предположил Кац.
- Плевать! Главное - будет живой! Ты не о моем браке думай! Думай, как нам отсюда выбраться, пока они не взорвали под домом атомную бомбу!
Стрельба за окнами вспыхнула с новой силой. Жалюзи на фасаде ходили ходуном, стрелки начали дырявить и остальные занавеси. Через десятки пулевых отверстий в полумрак гостиной врывались солнечные лучи, врывались и резали сизый дым, наполнявший комнату.
- Через пять минут нас можно будет расстрелять, не входя в дом! - сказала Арин, задыхаясь от противной гари с металлическим привкусом. - Занавеси просто распадутся!
- Значит, - резюмировал Кац, - нас не должно быть в доме через четыре минуты. Соображения, барышни, простые и примитивные, как у примата. Надо съеб…вать! В гараже наш джип. Он большой и тяжелый. Можно таранить их машины, в случае чего. Так что, дамы, прорвемся! Ворота у вас тоже противовандальные?
- Да.
- То есть - если не откроем, не выдавим?
Марина кивнула.
- Что ж, значит наши шансы уменьшаются, но незначительно…
- Здесь у нас шансов нет, - возразила Арин.
- Будем пробовать… Дамы, на улице снайпер. Он, правда, какой-то странный, своих стреляет, но я бы на его гуманность не рассчитывал.
Кац тряхнул мокрым от душа хвостом. Лицо у него было покрыто ссадинами, синяками, но почему-то веселое. Даже не веселое - отчаянное. Казалось, профессор сбросил добрый десяток лет.