- Ну, жаркий денек! - заговорил он, улыбаясь, показывая, белоснежные зубы. - А каковы наши десантники? Огонь ребята! Однако, товарищ полковник, с некоторыми из них я не могу справиться. Человек, понимаете ли, серьезно ранен, и ему необходимо немедленно следовать в тыл, но он не желает уходить с поля боя. Таких я уже свыше десятка насчитал. Как же быть с ними?
- Оказать медицинскую помощь и оставить в строю. После боя вы сообщите мне их фамилии.
- Все же это непослушание и непокорство.
- Нет, Иван Иванович, это высокий пример!
Неподалеку от нас в балочке остановилась санитарная машина. Рослый санитар легко подхватил раненого и передал в кузов другому. Он захлопнул дверцу, по-видимому собираясь уезжать, но девичий голос задержал его:
- Подождите, еще трое раненых…
Я узнал ее, это была Машенька. Запыленная, в изорванной шинели, она осторожно несла с подругой раненого офицера.
Как-то неуловимо изменилось ее лицо: строгая морщинка пролегла меж бровей, глаза смотрели напряженно и сурово.
Охлобыстин подошел к девушкам, помог им поднести раненого к машине и, прикоснувшись к плечу Машеньки, спросил:
- Сколько сегодня вынесла?
Машенька выпрямилась:
- Десять… Трех от самой реки.
Охлобыстин внимательно осмотрел ее с головы до ног и обернулся ко мне:
- Товарищ комбриг, на минутку… Посмотрите на ее шинель!
Он наклонился, взял изорванную полу шинели, потом легонько повернул сандружинницу вполоборота ко мне.
- Семь пулевых пробоин! Да, Машенька, крепко тебе везет. А все-таки жаль новенькую шинельку, да еще подобранную по фигурке, совсем проклятые фашисты испортили. Придется тебе, Машенька, заказывать новую шинель.
Почему-то девушка очень смутилась: виновато опустив голову и словно извиняясь, она сказала негромко:
- Я это поправлю, товарищ полковник… Только закончится бой, все прорехи заштопаю. Иголка и нитка всегда при мне.
- Пустяки, девочка. Главное, что ты сама цела. А пишет ли дядя?..
Глаза ее радостно засияли.
- Вы помните моего дядю?
- Еще бы не помнить двух добровольцев-разведчиков из Мышеловки! Мы тогда крепко накрыли фашистскую артиллерию, и это благодаря вашим сведениям. А тебе довелось побывать дома после боя?
- Довелось… Только нашей голубятни теперь уже нет.
Она произнесла эти слова так печально и так совсем по-детски, что я невольно подумал: ребенок… И этот ребенок умеет воевать!
Запыхавшись, к нам подбежал командир батальона и спросил:
- Значит, вы сами разыскали ее, товарищ полковник?
- Нет, я никого не искал.
- Но вы спрашивали, кто указал позицию пулеметчику. Это она, Машенька из Мышеловки! Она помогала ему тащить пулемет, и они вместе вели огонь по переправе.
- Фамилия пулеметчика?
- Рядовой Иванов…
- Да, это был Иванов, - сказала Машенька. - Сначала он не соглашался. Говорил, что очень далеко. А потом как жахнули мы по фашистам, так лодки и закувыркались посреди реки.
Я удивился Машеньке. И было чему удивляться. Она совершила подвиг, маленькая киевлянка, и не ведала об этом.
Наверное, в эту минуту я очень внимательно посмотрел на нее, и она смутилась.
Ее шинель была пробита пулей и на груди, и лишь сейчас она заметила эту восьмую прореху. Поспешно прикрыв ее рукой, она повторила чуть слышно:
- Вот беда… Штопки на целый вечер…
За время войны я видел много трогательных сцен, однако, пожалуй, впервые я был так глубоко тронут всем обликом этой девочки на переднем крае, смущенной и опечаленной тем, что не успела заштопать пробитую фашистскими пулями шинель.
- Спасибо тебе, Машенька из Мышеловки, - сказал я. - Спасибо, родная, что идешь ты с нами трудной этой военной дорогой. Спасибо за наших раненых воинов, которых ты спасла. Родина и твой родной Киев не забудут твоей отваги и твоей сердечной доброты, славная девочка наша, дочь бригады…
В тот же день я подписал реляцию о награждении орденами пулеметчика Иванова и санитарки Марии Боровиченко.
Ночной рейд
В конце октября после непрерывных боев с пехотой, танками и моторизованными частями противника наша бригада снова заняла оборону на реке Сейм, в районе села Шумаково.
Враг наседал, и мы яростно отбивались в ожидании, пока наши саперы починят подорванный мост.
Я находился среди саперов у моста, когда подкатила грузовая машина и с нее спрыгнул стройный, подтянутый офицер.
Было уже темно, однако я сразу узнал начальника оперативного отделения штаба бригады - капитана Зайцева. Этого отважного офицера я хорошо знал: Зайцев не раз ходил в разведку и дважды оставался в наших группах заслона, которые должны были стоять насмерть, удерживая заданный им рубеж.
Я заметил, что Зайцев чем-то взволнован. Мы отошли в сторонку, и я спросил:
- Есть новости?
- Очень интересные новости, - прошептал Зайцев. - Только необходимо ваше разрешение…
Мы присели на откосе берега на бревно, и капитан рассказал, что прибыл от начальника штаба бригады Борисова… Вчера перед вечером к Борисову пришли трое штатских ребят комсомольского возраста. Все они действительно оказались комсомольцами из села Гутрово и предъявили комсомольские билеты. И по документам и по внешности эти ребята не вызывали подозрений. Они сообщили, что в их селе и в соседнем селе Букреево фашисты останавливаются на ночлег. Сейчас в этих селах скопилось множество машин, груженных продовольствием, обмундированием, боеприпасами и бочками с бензином. Уверенные в полной безопасности, фашисты пьянствуют, объедаются и спят, почти не выставляя охраны.
Я слушал капитана, еще не понимая, к чему он сообщает мне все эти подробности: ведь каждому нашему бойцу было известно, как безобразничают фашисты в занятых ими селах и городах. Но Зайцев продолжал увлеченно:
- Да, понимаете, у них почти никакой охраны; правда, ходят по селу два солдата, посвистывают, иногда постреливают, словом, пугают мирных жителей. Все водители машин ночуют в крестьянских домах, а офицеры заняли здание школы.
Теперь я понял, к чему вел разговор капитан Зайцев: очевидно, он задумал совершить рейд в тыл противника. До сих пор, ведя оборонительные бои и отходя в глубь страны, мы таких рейдов не предпринимали. Правда, наши смельчаки разведчики не раз проникали через боевые порядки врага, и им приходилось иногда драться с патрулями фашистов, нападать на их обозы, на штабы. Но разведчики имели задания выяснять силы противника, пути их продвижения и замыслы и только в случае крайней необходимости вступать в бой. А Зайцев задумал другое - специальный рейд, чтобы напасть на противника в его тылу.
Я понимал, что в случае успеха такого рейда в тылу противника будет надолго посеяна паника. Это соответствовало нашим расчетам: постоянно тревожить врага, не давать ему покоя, изматывать его нервы и отвлекать силы для охраны тылов. Я спросил:
- Итак, вы беседовали с начальником штаба… Что предлагает Борисов?
- Начальник штаба предлагает организовать отряд из смелых и физически закаленных бойцов. Этот небольшой отряд должен скрытно проникнуть через линию фронта и быстро достичь села Гутрово. Комсомольцы из Гутрова дали согласие быть проводниками. Они хорошо знают местность и проведут наших бойцов прямо к автоколонне противника. Есть шанс захватить несколько машин с бензином и вернуться на этих машинах через линию фронта.
Предложение капитана выглядело очень заманчиво. В последние дни мы экономили каждый литр бензина, и, если бы нам удалось захватить этот драгоценный груз, положение бригады стало бы намного легче.
Взволнованность капитана незаметно передалась и мне. В самом деле, почему бы не рискнуть? Я знал, что добровольцев для любого смелого дела в бригаде хоть отбавляй. Но какой переполох поднимется в тылу противника! О, это будет фашистам памятный урок.
Не медля, мы тут же разработали план ночного рейда. Начальнику штаба Борисову поручалось отобрать группу наиболее отважных воинов в сорок человек, включив в нее восемь шоферов и трех местных комсомольцев. Командиром группы Зайцев предложил старшего лейтенанта Сабодаха, и я согласился. Офицер Сабодах - тихий, улыбчивый парень - был известен в бригаде железной выдержкой и бесстрашием. Ему уже не раз поручались самые рискованные задания, и он выполнял их с поразительной находчивостью и отвагой.
Было решено, что бойцы отряда уйдут в поход налегке, без вещевых мешков, саперных лопат, котелков и другого имущества. Вооружение - автоматы, винтовки и ручные пулеметы. Кроме того, каждый боец должен был получить холодное оружие - нож или клинок, по три ручных гранаты и по две толовых шашки. Эти шашки нужны были на случай, если бы пришлось что-либо подрывать.
Уже через десять минут старший лейтенант Сабодах принялся отбирать бойцов для ночного рейда. Рискованная задача пришлась ему по характеру: он сказал капитану, что давно уже томился по настоящему делу.
Как и следовало ожидать, добровольцев оказалось множество. Но Сабодах отбирал воинов очень строго: только тех, кого лично знал по боям, в ком ни капли не сомневался.
Свой отряд он разбил на группы и назначил старших групп. Бывалый разведчик, он предусмотрел даже отделение тыла, в которое вошли четыре бойца и санитарка.
Через час после моей беседы с Зайцевым отряд был построен в неглубоком овражке у реки, и его командир доложил мне об этом. Я подошел к строю и осмотрел воинов. Одетые в легкие десантные куртки, с ножами и гранатами на поясах, все они выглядели отлично - статные, крепкие парни, как на подбор. Только на левом фланге виднелась маленькая, словно бы случайная фигурка. В сумерках я не рассмотрел лица этого солдата и подошел ближе. Оказывается, это была Машенька из Мышеловки!
- Послушайте, старший лейтенант, - обратился я к Сабодаху, - вы решили взять в рейд и Машеньку? Правда, отбор бойцов для этой операции полностью доверен вам, но девушке будет, пожалуй, не по силам…
Сабодах тряхнул головой и улыбнулся:
- Нет, это не случайно, товарищ полковник! Машеньку из Мышеловки я назвал первой. Она уже два месяца в разведроте, и в ней я уверен, как в себе.
Чуточку взволнованный звонкий голос спросил:
- Разрешите?
Я кивнул Машеньке:
- Слушаю…
- Очень прошу вас, товарищ полковник, оставить меня в отряде. Я знаю, что буду нужна.
- Что ж, Машенька, желаю успеха. Только запомни, это не близкий путь: двадцать километров до села, двадцать обратно. А главное - бой.
Я сказал бойцам напутственное слово и каждому пожал руку.
В девять часов вечера отряд двинулся в путь. Осторожно и бесшумно ступая по следам командира, они повернули цепочкой за излучину оврага и вскоре исчезли в ночи.
С этой минуты время как будто стало идти медленнее. Ночь была темная и сырая. На переднем крае, как обычно, то возникала перестрелка, то устанавливалась настороженная тишина. Противник запускал осветительные ракеты, и холодный, мертвенный огонь плескался по взгоркам, по оврагам, по зябкой ряби реки.
Я старался заняться очередными делами, но мысленно все время возвращался к отряду Сабодаха: где сейчас сорок наших воинов, как обстоят у них дела?
По расчетам, путь в двадцать километров они должны были проделать за три-четыре часа. Но сколько времени займет бой, нападение на школу, в которой разместились фашистские офицеры, и на автоколонну?
Сабодах прикидывал, что эта операция продлится полчаса. Впрочем, возможно, и больше. В таком походе нельзя все предусмотреть, как нельзя забывать о хитрости и коварстве врага.
Если нашим бойцам удастся захватить автомашины, они должны примчаться еще ночью. Если машины не захватят, - еще три часа на обратный путь. Значит, отряд нужно ждать не раньше четырех часов утра.
С отрядом Сабодаха ушел и мой водитель Миша Косолапов. Прощаясь, он говорил:
- Машину выберу самую большую, семитонную. Есть у них семитонки, итальянской марки "СПА". Как-то довелось мне на такой трофейной "СПА" ездить, - огромная, как сарай. Вот этакий "сарайчик" и мечтается мне "подцепить", да чтобы обязательно с бензинчиком!
Где он был теперь, бойкий и веселый Миша Косолапов? Все ли предусмотрел в ночном походе Сабодах? А вдруг три сельских паренька ошиблись и не заметили фашистских патрулей у школы и у автоколонны?
Ночью наши саперы закончили починку моста, и бригада стала переправляться через Сейм на его северный берег. К четырем часам утра отряд Сабодаха не возвратился. Не было слышно о нем ни к шести, ни к семи утра…
Фашисты подтянули свежие силы и бросили их в бой, стремясь овладеть мостом. На южном берегу реки мы оставили группу смельчаков, которая продолжала держать оборону, пока бригада займет новый рубеж. Связь с этой группой на некоторое время прервалась, так как вражеский снаряд оборвал провод. Поэтому я лишь в девятом часу утра получил из отряда Сабодаха первую весточку. Ее доставил шофер Иван Денисенко.
Он оказался самым удачливым в отряде, рослый, кудрявый, синеглазый донбасовец Денисенко. Он привел в бригаду грузовую трофейную машину с тремя тоннами немецкого бензина.
Как закончился ночной рейд отряда, Денисенко не знал. Он мог рассказать только о первой половине операции.
- Поначалу все шло как по маслу, - рассказывал Денисенко. - И ночка темная, хоть глаз коли, и ветер шуршит - шаги скрадывает. Добрались мы до фашистских окопов неприметно: спят они, клятые, как барсуки. И время раннее, а спят. Видно, перед атакой отсыпаются. "Ну, спите, думаем, харцызяки, чтоб вам не проснуться и через год!" А тут не по плану получилось: кто-то из наших впотьмах на фашиста наступил. Фашист, как видно, подумал, что свои, ругаться начал, с кулаками полез… Пришлось его, конечно, приколоть, чтоб и другие не проснулись и лишнего шума не было. А другие - без внимания, лишь бы на них не наступили.
Трое ребят, комсомольцы из Гутрова, каждую кочку в поле знают: прямо к школе нас привели. Смотрим, окна в школе завешены и свет сквозь одеяла пробивается. Значит, не спят… Ближе подползаем, песню стало слышно: орут кто в лес, кто по дрова, да еще губные гармошки, будто колеса немазаные, поскрипывают.
А на улице полно машин, большие и малые, и все брезентом поверху затянуты. Груз, видно, важный, но охрана пустяковая - правду ребята говорили, два часовых на улице топчутся.
Залегли мы на огороде, притихли, ждем, пока эти "рыцари" нагуляются. В двенадцать часов ночи стало вроде бы тише… Тут старший лейтенант приказ по цепочке передал: у каждого окна по два бойца должны стать, а у дверей - пять автоматчиков.
Школа одноэтажная, деревянная, шесть окон и одна дверь.
Условие такое: по свистку командира десантники выбивают окна и швыряют в классы по гранате и по толовой шашке. Автоматчики врываются в здание и открывают огонь.
Но еще первая наша задача нерешенной осталась: надо было точно узнать - двое часовых у колонны или больше. Тут эта девушка, Машенька, в разведку пошла. Смелая дивчина и легонькая, как тень… Ждем ее пять минут, десять. Двое часовых посреди улицы стояли, а потом ближе к машине отошли.
Я рядом с командиром у забора лежал. Прикоснулся он к моему плечу, шепчет:
"Будешь машину гнать - запомни: у въезда в село часовые стоят".
Тут Машенька вернулась: я даже не заметил, как она проскользнула под забором огорода.
"Точно, товарищ старший лейтенант, говорит, часовых двое, но в машинах, в кабинах и в кузовах фашисты храпят".
"Придется им побудку устроить", - будто сквозь смех ответил Сабодах и щелкнул три раза пальцами. Это был сигнал: трое десантников, еще в пути им отобранные, двинулись ползком к автоколонне…
Денисенко увлекся рассказом, и я его не прерывал: мне было интересно знать все подробности операции.
- Доложу вам, товарищ полковник, что эти трое бойцов, Сабодахом отобранные, очень ловкие пластуны. Ползут - ни шороха, ни дыхания, ни самого малого звука. А через минуту докладывают:
"Порядок… Часовых нет".
Тут Сабодах негромко скомандовал:
"Пошли…"
Он первый около дверей очутился. Рядом с ним я и Машенька из Мышеловки. Азартная девчонка, все время впереди… Все у нас шло до сих пор по расписанию: школа окружена, ребята с гранатами у окон. Однако - сверх программы какой-то пьяный фашист вдруг из двери вывалился. Как видно, свежим воздухом захотел подышать. Сабодах подхватил его на руки и мертвого к стенке бросил. Машенька по ступенькам метнулась - и в коридор.
Теперь Сабодах скомандовал:
"Шоферы - по машинам…"
Кинулся я к первой машине и уже на бегу услышал короткий свист. Грянули гранаты и шашки, затрещали автоматы… Правду сказать, я не оглядывался: мое задание - машина, и каждая минута дорога. Рванул я дверцу трехтонки, и она свободно открылась, но там в кабине фашист развалился и храпит. Ну, дьявол, только с тобой и возиться: схватил я его за шиворот и коленом под ложечку, а сам за руль.
Не видел я и не знаю, а лишнего не скажу, как дальше наши дела повернулись. Мотор мой сразу же завелся, и я давай скорость набирать. Дорогу хорошо помню, мы ведь совсем недавно дрались за это село, но только на окраине она перекопанной оказалась. Ехал бы я тише - наверняка застрял бы, а тут я с правилами не считался и только позже понял, что канаву перелетел…
- А как же на переднем крае противника, - спросил я Денисенко, - не пытались вас задержать? Не стреляли?..
Он удивленно развел руками:
- Признаться, переднего края немцев я не заметил. Кто-то закричал, кто-то из-под машины шарахнулся. Да все это полбеды - тут в небе загорелась ракета, и я увидел мост. Ну, если мост, - значит, дома. Бензин, доложу вам, первый сорт, да еще бочка тормозной жидкости оказалась. А что касается машины, на счетчике у нее пять тысяч километров… Новенькая, и нам она в самый раз!
- За бензин и машину спасибо, Денисенко, - сказал я. - Но ваши товарищи до сих пор не вернулись.
Красивое лицо солдата побледнело.
- Вот оно что… Я думал, они давно уже отсыпаются. А все-таки они вернутся. Иначе не может быть.
- Почему вы уверены?
- С таким командиром, как Сабодах, не пропадешь.
Денисенко ушел к своей трофейной машине, а я еще раз позвонил в первый батальон. Мне снова ответили, что отряд Сабодаха из ночного рейда не вернулся.
Нет, уверенности Денисенко я не мог разделить. Я знал, что на этот участок фронта противник подбросил свежие силы. Теперь на каждого нашего бойца приходилось три-четыре фашиста. Пройти через боевые порядки врага среди бела дня было почти невозможно.
И все же надежда на счастливый исход оставалась. Она никогда не покидает на войне. Я видел немые вопросы во взглядах офицеров, когда они обращались ко мне по разным текущим делам. Все они знали о рейде отряда и ждали о нем сведений. Но я ничего не мог им сказать. Единственное, что нам оставалось, - ждать.