- Белые ночи - и то счастье. Темноты настоящей не будет, только сумерки.
- Да, да, конечно! - воскликнула Нина Васильевна так, будто эти белые ночи могли спасти Славку.
А проводник все возился с собакой и, казалось, не то расчесывал ей шерсть, не то шептал ей что-то. Он брал Славины чулки и курточку и снова подносил их к черному собачьему носу.
Серый приподнял умную морду, встал на ноги, порыскал по сторонам, натянул поводок и ринулся в глубь леса.
В эту пору сумерек лес словно насторожился и приумолк: ни птичьего голоса, ни свиста ветра - тишина. Только наши шаги, хруст ветки под ногой и дыхание идущего с тобой рядом.
А тьма густела так, будто нет ей дела до белых ночей: в трех-четырех шагах уже еле-еле видно.
Теперь проводник, а за ним мы трое почти бежали. Я только жмурился, чтобы ветками не выколоть себе глаза.
На маленькой полянке Серый остановился и тявкнул.
- Вот он! - сказал проводник. - Серый, к ноге. Хорошо, Серый, хорошо!
И вдруг я увидел, что у проводника передний зуб металлический. Это он впервые за все время улыбнулся.
Славка сидел, зарывшись в сухие листья. Протирая кулаками заспанные глаза, он бросился к матери. Очков у него не было. Потерял, наверное.
- Мама, мамочка! Что же ты плачешь?! Я же нашелся! Вот я! - говорил Славка, обнимая Нину Васильевну. А потом тихо так попросил: - Пить.
А мы-то и забыли, что он третий день был без воды и без пищи.
47
Нина Васильевна со Славиком шли теперь чуть впереди. Мы, то есть Яков Павлович, проводник и я, не сговариваясь, чуть приотстали, чтобы оставить их вдвоем. Хотя никаких разговоров, которым мы могли бы помешать, не было. Они шли обнявшись: Нина Васильевна держала Славкины руки в своих, а потом вдруг нагибалась, брала его за щеки и целовала. И они все время шли держась за руки, словно боясь, что снова могут потерять друг друга.
А проводник говорил Якову Павловичу и мне негромким своим голосом:
- Да, валдайцы подарили нам отличного пса. И вот, в Валдае же, он получит самую дорогую запись на своем личном счету.
- На счету? - удивился я.
- Ну да. У нас, в розыске, каждая собака имеет свое личное дело, и там же записывается, на какую сумму она нашла. Ну, скажем, магазин ограбили, а собака все отыскала. И вот уже у нее на счету найденные десять тысяч, то есть я хочу сказать - стоимость найденного товара. Есть у нас собаки-миллионеры, такие они крупные дела раскрывают и возвращают украденные ценности. Цифра к цифре, и, глядишь, - миллион.
- Ну, - сказал я, - сегодня Серому никаких денежных сумм не прибавилось, хотя поработал он отлично.
Проводник потрепал Серого по загривку:
- Это уж работа у нас такая, что душа должна быть при деле. А что денежный счет у Серого не вырос - не беда. Есть кое-что и подороже денег, ценнее любых миллионов.
Мы вышли на полянку, где совсем недавно встретили двух молодых доярок - учениц Архипкиной. Только сейчас я заметил, как здесь красиво. Молодые березки казались шелковистыми, стволы их чуть разрумянились от предзакатных лучей, словно раскраснелись от радости, что Слава спасен.
48
Мне осталось досказать немногое. Как выяснилось из Славиного рассказа, попав в лес, он очень скоро сбился с тропинки, которая, как ему сказали, вела на мельницу. Хлеб и сахар были съедены в первые же часы блуждания по лесу. Потом, только однажды, ему попался малинник. Но этим нельзя было утолить голод. А есть хотелось все сильнее и сильнее. Особенно сосало в желудке в то время, когда Слава привык обедать. Потом чуть отлегло. Но желудок, как будильник, напоминал о себе точно-точно, теперь уже в час ужина.
- А ты не смотрел на солнце? - спрашивал я потом Славу.
- Смотрел. Только потом в глазах темно было. И потом я не знал, где солнце и где Валдай. Надо было заметить, когда вышел из города, а я не заметил.
Славка шел и шел по лесу, пока было светло. Иногда ноги его заплетались в траве, он спотыкался, падал. Но поднимался и снова шел вперед. Только беда была в том, что он не знал, вперед ли идет, к Валдаю, а может быть, кружит по одним и тем же местам или идет в глубь леса, удаляясь от города.
Как только стемнело, Славка улегся под большим деревом на мягкую подстилку из опавших листьев и хвойных игл и крепко уснул.
На второй день он снова пошел разыскивать дорогу, но, видимо, уходил все дальше и дальше от города, и потому ягод попадалось побольше. Это и было теперь его завтраком, обедом и ужином.
А как только начало темнеть, он снова забился в целый ворох сухих листьев и хвои, не думая о том, что невольно замаскировался так, что стал почти что невидимкой.
- Ну, и очень страшно было? - спросил я Славку.
- Очень. Только я не плакал. А что толку плакать, когда все равно никто и не увидел бы. Так тихо-тихо было. Жуть! Только два раза страшно гудел самолет. Он летел низко-низко, ну прямо над деревьями. А деревья густые. Прошумел со страшной силой, и от него тень пошла.
- А ты испугался?
- Ага.
- Так он же, самолет этот, тебя искал.
- Ну?! - удивился Славик. - Меня - самолет? Нет, вы шутите…
Да, лесной путешественник быстро оправился. Когда его нашли, сначала ему дали из термоса теплый сладкий чай с сухарем. А спустя полчаса мы встретили Маргариту Павловну, и тут пригодился шоколад из ее чемоданчика. Лекарства же, шприц и всякие врачебные принадлежности так и не понадобились.
Славка просил:
- Дайте поесть побольше.
Но много поесть ему сразу не давали.
В тот же день полетели телеграммы и телефонные сообщения - в Аэрофлот, в лесхозы и по всему городу Валдаю:
"Мальчик нашелся!"
49
Назавтра мы втроем - Слава, его мама и я - уезжали из Валдая. Нас провожали Кира Матвеевна, Галочка и Юра Федотов. Кира Матвеевна принесла нам в дорогу пакет, который с одной стороны чуть лоснился промасленной бумагой.
- Что там? - спросил Славик. - Зачем?
- Ой, Славик, какой же ты, - с укором сказала Галочка. - Вечно не слушаешься. Бери! В дороге обязательно проголодаешься. Ты же три дня совсем не ел.
- Да он сегодня завтракал за троих, - вставила Нина Васильевна.
Тут неожиданно вмешалась в разговор Кира Матвеевна:
- Бери, Славик. Там есть пирожок с луком и картошкой. Ты такого вкусного, наверное, и не ел никогда. Это жена мельника прислала. Я была у нее вчера, когда тебя искали.
- Жена мельника? - Славка задумался. - А Мишка…
- Ну что - Мишка? Жив-здоров твой буян. С Машкой по сараю бегает, кувыркается. А рычит теперь так, что за километр слышно.
- Кира Матвеевна, а ему хорошо там, на мельнице? Его не обижают?
- Кто же его обидит! Лишь бы он сам кого-нибудь не обидел. Теперь с ним шутки плохи. Медведь. Можно сказать - взрослый. Ну, чего насупился? Ты же мальчик, мужчина.
- Ой, какой же ты, Славик, - сказала Галочка. - Думаешь, я по Машке не скучаю. Еще как!
- Да, скучаешь! - Слава говорил теперь запинаясь, будто прихлебывая горячий чай. - Вы все тут остаетесь, совсем близко от мельницы, а я в Москву уезжаю.
- Ну и что, что тут, - вставил Юра. - А все равно мы их навещать не будем. Нельзя уже с ними играть. Понял?
- Поехали! - Слава взял пакет с пирогами и быстро зашагал к воротам.
Вот машина поднялась на гору, урча, точно медвежонок. Теперь перед нами был широкий и прямой путь на Москву.
Мы проезжали райком. В доме на горе все окна были раскрыты. В одном из окон я увидел Якова Павловича, который разговаривал со стариком, тем, что приносил ему бракованные грабли.
Мне захотелось на прощанье погудеть Федотову. Но я не сделал этого. Час назад мы попрощались с ним дома.
Вот уже и каменный медведь остался позади. Пролетают мимо сосны, ели, километровые столбики и телеграфные столбы. Дорога стремительно бежит под колеса.
50
А все-таки Слава добился своего - увиделся напоследок с Мишкой. Вышло все это, казалось бы, случайно, но я думаю, что, не подвернись случай, Слава так или иначе все равно не отстал бы и повидался бы со своим любимцем.
А началось все с колеса. Едем, и чувствую - заносит машину. Затормозил, вышел - смотрю, заднее колесо чуть приспущено. Достал насос, начал качать. Ну и Слава тут же - возле вертится:
- Дайте я помогу. Дайте разок качнуть. Ну разочек, только один разок.
- Отстань, - говорит Нина Васильевна. - Ты же мешаешь работать. Пойди вон цветов нарви.
- А, - махнул рукой Слава. Он, видимо, не был любителем цветов.
В это время резко скрипнули тормоза, рядом с нами остановилась грузовая машина, и я услышал:
- Засели, значит. Загораете!
Это был Тихон Ильич. Он высунулся из кабины и протянул руку к Славе:
- Этот?
- Тот самый, - сказал я.
- Так, значит, и не повидался с приятелем? - спросил Тихон Ильич.
Слава молчал. Он насупился и смотрел себе под ноги так, будто его обидели.
Но это была не обида. Я уже второй день стал замечать, что Слава стыдится своего побега к Мишке и казнит себя за то, что за этим последовало. И каждое напоминание об этой истории больно ранит его.
Я уже подкачал колесо и прятал в багажник насос. Слава о чем-то говорил со сторожем подсобного, но слов я не слышал - громыхал инструментом. Когда же я захлопнул багажник и обошел машину, Слава бросился ко мне, да так, что чуть было не сшиб меня с ног.
- Он едет к Мишке!
- Кто - он? - спросил я.
- Этот дядя на грузовике. Поехали - это совсем близко. Вот поворот. Ну я прошу. Пожалуйста.
Тихон Ильич молчал. Но все его лицо - широкое, доброе - и глаза, казалось, говорили: "Не отказывайте парню. Уж очень ему хочется увидеть своего косолапого друга".
Я было уже согласился, но вспомнил, что с нами ведь Нина Васильевна и последнее слово остается за ней. Это последнее слово она сказала не сразу. Однако в конце концов сдалась. Очень уж жалостливо упрашивал ее Слава.
И мы поехали: Тихон Ильич впереди на грузовике, а мы за ним следом.
Лесная дорога вывела нас к низине около речушки, перегороженной плотиной. Здесь не было никаких признаков человеческого жилья, кроме побуревшей от времени водяной мельницы.
Две сосны стояли прямо и неподвижно, будто часовые у входа на мельницу. Было душно, и пахло цветами, ягодами и мукой.
У грузовой машины загорелся красный фонарик, и мы тоже притормозили, остановились. Тишина. Только птицы спрашивали нас:
"Чьи вы? Чьи вы?"
Из травы слышалось стрекотание кузнечиков. И вдруг: "Ырры! Ы-р…р…р!"
Рев шел из рубленого, бревенчатого сарая, и Славик, выскочив, бросился туда так стремительно, будто им выстрелили из пушки. Но он не пробежал и двадцати шагов, как попал в охапку к Тихону Ильичу.
- Стоп! - сказал сторож. - Остановка, значит.
- Дяденька, пустите!
- Пущу, но в свое время.
Тут подошли и мы: Нина Васильевна, шофер грузовой машины и я.
- Славик, ты что? - строго сказала Нина Васильевна. - Мало мы все из-за тебя переволновались, а ты еще хочешь, чтобы тебя медведь загрыз. Перестань вырываться, слышишь?
- Так там же Мишка, Мишенька!
- Не Мишенька он теперь, - вставил Тихон Ильич, - а Михаил Топтыгин. Так, значит… Привет мельнику.
- Привет вам, коли не шутите. - Это сказал низкорослый человек в очках. И добавил: - Была мельница и сплыла. К зиме закрываем ее, и все. Отработала свое старушка.
Медвежьи голоса утихли и совсем смолкли.
- А вы не из нового мелькомбината будете? - спросил меня мельник.
- Мы к Мише, - опередил меня ответом Славик. - Это он рычал? Да?
- Ну что ж - пошли, коли так. - Мельник взял Славу за руку. - А ты не боишься медведя?
- Мы с ним давно знакомы, - сказал Славик. - Я его еще совсем маленьким знал. Он был ну совсем как игрушечный.
- Старое знакомство, - произнес как бы про себя, ни к кому не обращаясь, мельник. - С медведем дружись, а за ружье держись. Коли не шутишь.
Мы пошли к сараю всей гурьбой. По дороге мельник рассказал нам, что произошло за это время в жизни двух медвежат.
51
Это был уже не сосунок, не меховой шарик с зубками как зернышко риса. На мельницу привели совсем другого - выросшего Мишку. Да и Машка за это время стала уже совсем не та.
В первый день мельник привязал брата и сестрицу к колу, вбитому в землю в лесу метрах в ста от сарая. Звери, особенно Мишка, вначале нервничали - рычали и пытались разорвать веревку. Но потом смирились и, словно козлята, паслись вокруг кола, насколько позволяла веревка. Мельник на веревку не поскупился, чтобы зверям совсем не соскучиться.
Мишка съел вокруг кола всю землянику, причем он хватал красные ягодки вместе с зелеными листочками - без разбора. Вообще говоря, в первые дни медвежата вели себя вполне пристойно. Уже на второй день Мишка перестал фыркать на своего нового хозяина, а Машка радостно поуркивала, когда видела, что мельник несет им еду. Она ведь и в раннем детстве была на редкость ласкова и покладиста.
Мельник приносил сразу две миски и давал их медвежатам. Они ели по-разному. Машка - не торопясь, нагнувшись к миске, которая стояла на траве. А Мишка становился на задние лапы, передними обхватывал миску, будто руками: он ел громко - сопел и причмокивал и все время косил глаза на Машку. А потом протягивал мельнику пустую посудину, прося добавки.
Так продолжалось два дня, а на третий, когда мельник пришел с мисками к медвежатам, он увидел одну только Машку. Она стояла пригорюнившись, и в глазах у нее нетрудно было прочесть тоску по брату. Рядом валялся кусок перегрызенной веревки. Убежал Мишка. Бросил сестру и двухразовое питание с добавками и унесся в лес, где никакой дисциплины и главное - нет веревки, которая, хоть и длинная, ограничивает весь мир десятью шагами.
Мельник дал двойную порцию еды Машке, но та съела только свою часть, а от Мишкиной отказалась. И вообще в тот день Машка была очень грустной. А на рассвете следующего дня мельник услышал спросонья, как кто-то ломится к нему в дверь. Кто бы это мог быть? Мельница, можно сказать, доживает свой век. А в те дни мельничное колесо, так же как в день нашего приезда, вообще не работало.
И кому же могла понадобиться мельница, да еще в такую рань?
Мельник подошел к двери, спросил:
- Кто там?
Молчание.
Открыл дверь и увидел Мишку с обрывком веревки на шее. Да, видно, малиновый салат с листьями - еда не очень питательная. Медвежонок за одни сутки как-то осунулся и был весь в репейнике.
А тут еще Мельникова собака подоспела. Она наседала сзади на Мишку, припадала к земле, будто готовилась к прыжку, и так отчаянно лаяла, как никогда за всю свою собачью жизнь. Во всяком случае, мельник не знал за своей собакой такой прыти. Бедный Мишка даже не огрызался. С собакой он знаком не был: мельник ведь сразу увел медвежат в лес и там привязал к колу. А теперь Миша присел на задние лапы и прятал морду в передние. Это голод, видимо, сделал Мишку робким и безответным.
Мельник с трудом отогнал собаку, впустил Мишку в избу и дал ему поесть. Мишка уткнулся носом в миску и вмиг опустошил ее и всю вылизал. Вторую миску он ел медленно и долго. А потом поднял глаза на мельника: "Дай еще".
Да, это теперь был не тот Мишка, который довольствовался молоком в маленькой бутылочке. И, не успев ее выпить, тут же засыпал с блаженным выражением на мордочке. Теперь он никак не мог насытиться, а почувствовав, что голод утолен, стал громко рычать. И, попадись ему в это время собака, думаю, что ей бы несдобровать.
В то же утро мельник отвел Мишку в сарай и туда же привел к нему Машку.
- Вот они теперь там и озоруют вовсю, - сказал мельник, когда мы подошли к сараю, из которого не доносилось ни звука, словно и не было там никого.
Сознаюсь, что у меня в это время сильнее забилось сердце. Неужели сейчас вот я увижу Мишку, с которым не виделся почти полгода? Какой он? Как встретит нас?
Славик спросил мельника:
- А он сильно вырос? Большой стал? Да?
Мельник не ответил. Он гремел огромным ржавым замком и, должно быть, не расслышал Славиного вопроса.
52
Открыв скрипучие двери сарая, мельник сказал:
- Вы погодите тут, а я войду.
Но Славик рвался вперед, и я удерживал его за руку.
Дверь сарая осталась чуть приоткрытой, и Славик так изогнулся, что мы заглянули внутрь. Я тоже мог увидеть, что в сарае, но мешала темнота. Мы стояли на свету и в первое мгновение ничего не могли различить в сумраке сарая.
Неожиданно Слава, поднявшись на носки, зашептал мне на ухо:
- Они спят.
Теперь и я стал различать, что на земляном полу сарая лежит огромный медведь. Он показался мне величиной с корову.
Я невольно отскочил и дернул за руку Славу. Но тот, видимо, понял, что испугало меня, и сказал:
- Что вы? Их же там двое, а кажется, что один.
Я оглянулся. Глаза попривыкли к сумраку, и теперь я увидел, что это лежат калачиком два медвежонка, уткнувшись носом к носу. В такой же позе я увидел их впервые полгода назад. Но все равно и половина медвежьей шкуры, которую я принял за одного медведя, была велика. Мишка и Машка здорово выросли.
Мельник вынул из кармана два куска сахара и протянул две руки к медвежьим носам.
Мишка - ам! - сцапал сахар и, как мне показалось, открыл один только глаз, мутный и сонный. А Машка благодарно уркнула, вытянула одну заднюю лапу, потом другую, отряхнулась, затем разинула огромную пасть и сладко зевнула.
Нет, нельзя было мне засматриваться на медвежат. Я ведь совсем забыл, что держу за руку Славу и держать его надо крепко. Он же, воспользовавшись тем, что я отвлекся, вырвался и был уже в сарае.
- Ай! - только успела крикнуть Нина Васильевна.
Мне вдруг стало как-то холодно и жарко в одно и то же время. Но страхи наши оказались напрасными. Мишка уже подсунул свою голову под руку Славы, а тот гладил его, обнимая, повторяя одно только слово:
- Мишенька, Мишенька, Мишенька!
А Машка при этом, как ни странно, только зевала.
Потом медвежат вывели из сарая.
- А они не убегут? - спросила Нина Васильевна.
- Если ваш сынок побежит, они за ним потопают, - сказал мельник. - А так чего же им от игры убежать? Дети еще - играть охота.
Они и вправду играли.
Мишка с размаху налетел на Машку, сбивая ее с ног. Когда он оставлял ее, Машка налетала на брата, но, как мне казалось, больше для порядка: играть ей было лень - она зевала, явно не выспавшись.
Потом Мишка, переваливаясь с боку на бок и смешно поворачиваясь всем своим туловищем (он заметно похудел), гонялся за бабочкой. Медвежонок догнал ее, поднял лапу и - хлоп по пеньку. Потом заковылял к Славе и жалобно зауркал: "Больно!"
Да, должно быть, больно было хлопать по жесткому и шершавому пню мягкими подушечками лапы. И, главное, увидеть, что бабочка выпорхнула из-под лапы и снова летает как ни в чем не бывало.
Услышав жалобные нотки в голосе братца, Машка подошла к нему и, подвалившись бочком, хотела погладить его бочок своей шерсткой. Так, во всяком случае, показалось мне. Но что подумал на этот счет Мишка - кто знает? Он зарычал и ухватил Машку за ухо. Та взвизгнула и тут же получила такой удар лапой, что свалилась на спину. А Мишка оскалил пасть, обнажил клыки - и какие! - и кинулся на Машку.
- Держите парня! - крикнул мельник.
Но Славик и сам, видимо, понял, что игры и шутки кончились. Летели клочья шерсти, медвежата злобно рычали и, видно было, дрались всерьез.
Славка стоял рядом со мной и сам держался за мою руку.
Мельник притащил откуда-то из-за сарая ведро воды и окатил медвежат. Потом он разнимал их вдвоем с Тихоном Ильичом. Делали они это очень ловко, но все равно смотреть страшно было. Сильны стали звери: друг друга одним ударом валят с ног и так же человека свалить могут…
Мы попрощались с мельником и Тихоном Ильичом и уехали, когда Мишка был заперт в сарае, а Машку привязали к колу в лесу.
Больше мишек мы не видели. Говорят, что и шалуна Мишку и тихую Машку уже отдали в Зооцентр (есть такой главный распределитель зверей для зоопарков). А оттуда куда-то увезли. Куда - неизвестно. Так что теперь, бывая в зоопарке и видя симпатичного медведя, я думаю: "А не наш ли это Мишка?"