Глава 3. Мама, Коля и Маркиз
Ещё поднимаясь в лифте, Коля уже с радостью думал о том, как, придя домой, вытащит из-под подушки "Голову профессора Доуэля" и прямо за ужином дочитает её всю до последней точки. Книгу эту дала маме на работе сотрудница и очень просила не задерживать. Но разве может задержаться у Коли интересная книга! Одно плохо: хорошие книги, даже самые толстые, очень быстро кончаются. А когда закрывается последняя страница, то становится совсем грустно. Будто стоишь один на пустой платформе и смотришь вслед поезду, на котором уехал твой лучший друг.
В дверях своей квартиры Коля увидел Тычкина - соседа, проживавшего этажом ниже, - и маму.
- Я вас, Татьяна Николаевна, в последний раз предупреждаю, - сердито выговаривал Тычкин. - Я ведь могу и в суд подать. И будете компенсировать! Сколько можно с вами цацкаться! Вы меня уже третий раз заливаете. А у меня, между прочим, на этой стенке картина висит. "Девятый вал"!
Мама, прижав руки к груди, нервно сжимала ладони и виновато улыбалась.
- Но ведь ко мне вчера приходил слесарь, - робко оправдывалась она.
- Уж я не знаю, кто там к вам приходил, но у меня опять на обоях потёки. В общем, я вас категорически предупредил! А там пеняйте на себя.
И Тычкин, сердито сопя и бормоча что-то, пошлёпал к лифту.
- Почему ты разрешаешь этому Затычкину так с собой разговаривать? - сердито спросил Коля.
- Но, Коленька, мы же действительно виноваты, - отвечала Татьяна Николаевна. - Только ты, ради бога, не включай пока воду на кухне. Но каков этот слесарь, а? Три минуты повозился и, разумеется, ничего не сделал. Да ещё перед уходом заявляет: "Я вам пока временную прокладку поставил". Я ему говорю: "Геннадий, а нельзя ли какую-нибудь постоянную прокладку поставить?" Так ты знаешь, что он ответил? "Ничто, - говорит, - так не постоянно, как временное". Надо же, философ!
- Никакой он не философ, - сказал Коля. - Халтурщик он самый настоящий.
- Ладно тебе, не ворчи. Посмотри лучше, какие я симпатичные обои купила. Недорогие, но, говорят, очень модные.
Татьяна Николаевна вынула из сумки рулон и, развернув, с гордостью показала сыну.
На обоях была изображена кирпичная кладка в натуральную величину. Между кирпичами, как и положено, пробегали полосы грязновато-серого раствора. Горожанину девятнадцатого века сама мысль оклеить такими обоями жилище показалась бы, наверное, дикой. Все равно что, если бы ему предложили ходить в пальто, вывернутом наизнанку. А жителю Петербурга они бы непременно напомнили неуютные казематы Петропавловской крепости. Но давно перестала быть страшной Петропавловка, весело гудящая голосами экскурсантов. А красный глиняный кирпич напоминает обитателю крупноблочных коробок нечто старое, крепкое и доброе.
- Как ты думаешь, сумеем мы с тобой сами оклеить прихожую? - спросила Татьяна Николаевна.
- Конечно сумеем, - ответил Коля. - Но ведь потом кирпичи нужно будет штукатурить. А это сложнее.
Татьяна Николаевна засмеялась и ласково потрепала сына по волосам.
- Иди ешь, всё на плите. А мне нужно работать. Я обещала Паукову к утру напечатать статью. Представляешь, он мне сегодня говорит: "Вы, Танечка, единственная, кто разбирает мой почерк".
- Хитрый жук твой Пауков. Просто он знает, что ты быстрее всех печатаешь. Да и лучше всех.
- Ну, зачем так говорить. Кондрат Вульфович - очень порядочный, культурный человек. Без пяти минут доктор наук. Через неделю он улетает в Версаль на симпозиум. Вот он и торопится.
Татьяна Николаевна вздохнула и направилась к старенькой "Оптиме", под которую в три слоя был подложен войлок от изношенных валенок. С этой подкладкой машинка не так сильно стучала и не будила сына, когда ей приходилось засиживаться допоздна.
"Улетает в Версаль", - повторила она про себя. Трудно было поверить, что можно вот так просто купить билет, захватить в дорогу варёную курицу, "Огонёк" с кроссвордом и улететь в Версаль. Вообще, ей представлялось, что Версаль - это озорная выдумка писателя Дюма. Там сверкают на солнце фонтаны, плетут интриги кардиналы, мушкетёры беспрерывно дерутся на дуэлях, а капризные людовики отравляют жизнь несчастным королевам. Симпозиум же таксономистов и систематиков никак не вписывался в эту картину.
Самой Татьяне Николаевне не приходилось ездить дальше Бердянска, где она три года назад провела отпуск вместе с сыном. Из поездки запомнились только длинные очереди в столовые и дикое количество склизких медуз, которыми в тот год было богато Азовское море. Татьяна Николаевна привычным движением вставила бумагу в каретку и раскрыла рукопись пауковской статьи с интригующим названием: "Ревизия закавказских клопов-щитовиков близких родов". Но прежде чем взять первый аккорд, она обернулась и крикнула:
- Колюня, покорми Маркиза! Рыба стынет на балконе.
Третьим и последним членом семьи Скородумовых был огромный сибирский кот с роскошной дымчатой шерстью и грустными жёлтыми глазами. На груди у него имелся аккуратный белый треугольник с тёмной полосой у горла. Имя Маркиз придумал для кота Коля. И надо думать, удачно. С одной стороны, оно отражало благородство его кровей и степенность характера, с другой - имя было удобно в употреблении и быстро пришлось по душе самому коту.
- Маркиз, Маркиз, Маркиз-кис-кис! - позвал Коля, заходя в свою комнату. Маркиз чинно сидел на письменном столе, положив роскошный хвост на учебник математики. Жёлтые, немигающие глаза кота смотрели на Колю со строгой грустью.
- Извольте, ваше благородие, откушать мойвы, - сказал Коля, жестом приглашая кота на трапезу. Ноздри Маркиза затрепетали. В отличие от других котов Маркиз никогда не суетился, не бежал с угодливой поспешностью на кухню, задрав хвост и тыча носом в пятки хозяина. Через некоторое время после приглашения он сам являлся к месту обеда, неторопливо обнюхивал миску и степенно принимался за еду.
Коля вынул из-под подушки "Голову профессора Доуэля", и ему вдруг с удивительной ясностью представились золочёные корешки библиотеки приключений. "А что, может, всё и получится, - подумал он. - Найдём мы с Ляпой этого человека и тогда…" Коля мечтательно вздохнул и углубился в чтение. Но едва он успел прочесть, как несчастная профессорская голова открыла глаза и зашевелила губами, как на балконе нервно затряслась консервная банка, привязанная к перилам. В ней со звоном запрыгали шайбы, винтики и прочая слесарная мелочь. От банки вверх тянулся тонкий нейлоновый шнур. Коля с сожалением закрыл книгу и, бросив на ходу: "Мам, я сейчас!", выскочил из квартиры.
Звенящая банка была сигналом. Сигнал же этот означал, что Саша призывает друга по срочному, важному, а может быть, даже и тайному делу.
Надо сказать, что ребята жили в одном доме и в одном подъезде. Только квартира Скородумовых находилась на десятом этаже, а квартира Оляпкиных - на пятнадцатом. В обеих квартирах имелись телефоны. Но в разговорах по телефону было что-то скучное, обыденное и даже казённое. Одно дело - снять трубку и спросить, какой параграф задан по истории, или выяснить, как пишется слово "винегрет". И совсем другое, когда тебе нужно срочно сообщить, что крючок от вешалки сделан из магниевого сплава и что, превратив его в опилки, можно устроить замечательный фейерверк. Да и вообще, в прыгающей банке было что-то живое и весёлое…
Глава 4. Все в дыму
Если Коля Скородумов беззаветно любил книги, то Саша Оляпкин любил всё. Едва ли в городе нашёлся хотя бы один кружок, который бы он когда-то не посещал. В разное время он играл на турецком барабане, собирал монеты и пуговицы, выпиливал лобзиком, производил химические опыты, изобретал вечные двигатели, искал клады, улавливал мысли на расстоянии и даже вышивал гладью. Ещё вчера он стоял на голове по системе хатха-йога, пил носом воду и умолял друзей закопать его на три часа в землю. А сегодня он уже сидит на крыше и жадно смотрит на звёздное небо в театральный бинокль. Ах, как хочется увидеть хотя бы одну "чёрную дыру" или на худой конец "белого карлика"! Ведь накануне по телевизору объявили, что Вселенная разбегается в разные стороны. Значит, нужно торопиться, а йога может и подождать. К счастью, вскоре выяснилось, что Вселенная разбегается не слишком быстро. Ну, а раз так, то и с "чёрными дырами" не надо пороть горячку. "Что-что, а Вселенная от меня никуда не убежит", - резонно сказал сам себе Саша и бросился в волшебный мир фокусов. Он хорошо научился втирать в щёку пятак, угадывать карту, извлекать из уха серпантин и даже занял второе место на конкурсе магов и чародеев третьего отряда пионерлагеря "Еловый бор". Правда, его мечта - распилить на новогоднем концерте в школе круглую отличницу и красавицу Аллу Тыжных - так и не сбылась. Последней Сашиной любовью была резьба по кости. На выставке детского творчества он увидел костяные фигурки, присланные чукотскими пионерами. Композиция "Медведь на льдине" пленила его. Друзьям и близким он сообщил, что хочет остаток жизни посвятить резьбе по кости. Правда, сразу же возникли трудности с костями. Говяжьи мослы, выловленные из борща, оказались совершенно непригодны. Свиные, бараньи и куриные - тоже не годились. Нужны были бивни мамонтов или на худой конец рога северных оленей. Наконец Саше удалось раздобыть довольно крупный обломок оленьего рога. Этот рог он пилил, резал и полировал почти месяц. По мере уменьшения исходного материала менялись и творческие планы. В конце концов Саша создал нечто похожее на зубочистку. Только больших размеров. Коля осмотрел творение друга, долго думал, потом сказал: "А знаешь, Ляпа, эта штука похожа на швейную иглу неандертальцев. Такими иглами они сшивали шкуры мамонтов". Объяснение пришлось творцу по душе. Он изготовил прекрасную деревянную дощечку-подставочку, укрепил на ней своё произведение и приклеил табличку с надписью: "Игла швейная. Неандертальская".
Итак, Коля по срочному зову друга выскочил из квартиры, вбежал в лифт и нажал кнопку пятнадцатого этажа. На полированной стенке кабины он прочитал выведенную мелом надпись: "ЗИНИТ ЧИМПИОН". Коля поморщился и с негодованием стёр каракули. Нет, конечно, "Зенит" станет чемпионом, но зачем же так безграмотно! На противоположной стене в лучших традициях было выцарапано: "Здесь был Костя". Подобные надписи - Коля знал - существовали ещё в Древнем Риме. Так, при раскопках легендарных Помпей археологи обнаружили следующую надпись: "Гай Пумпидий Квадрат здесь был за пять дней до октябрьских нон". Как бы, наверное, обрадовался этот Гай Пумпидий, доведись ему проехаться в этом лифте.
Дав поочередно два коротких и два длинных звонка, что на языке азбуки Морзе означает букву "я", Коля подозрительно втянул носом воздух и явственно уловил запах гари. Дверь распахнулась, и на пороге в клубах едкого дыма возник силуэт друга. Силуэт хрипло кашлял и отчаянно размахивал руками.
- Опять бездымный порох изобретал? - спросил Коля.
- Нет, дымовуха сработала, - вытирая глаза, ответил Саша. - Случайно, понимаешь. Я не хотел. Я думал, плёнка негорючая, а она ка-ак фукнет! Ну, меня мать убьёт, если дым учует. Сам знаешь, цветы… Помоги скорей дым разогнать.
- Что ж я тебе, пропеллер? Открывай живо все окна, двери, устрой сквозняк!
- Ты что - сквозняк! Цветы не выносят сквозняков.
- Ай, ничего с ними не случится. Делай, что говорю!
Квартира Оляпкиных была до предела заполнена цветочными горшками. Горшки стояли на подоконниках, столах, тумбочках, книжных полках и даже на стульях. Со стен лениво свешивался перистый аспарагус, томно цвела гортензия, прикреплённая к балконной раме, а неприхотливый шотландский плющ обнимал молочные бока холодильника. На полу по углам стояли горшки с чем-то посаженным, но ещё не взошедшим. В целом квартира напоминала оранжерею ботанического сада, и потому присутствие в ней дивана, телевизора, стола и прочих бытовых вещей казалось неуместным.
Цветы разводила Сашина мама. Она работала экскурсоводом и за день так уставала от людей, суеты и даже от собственного голоса, что цветы, как она считала, были её единственным спасением. Они безмолвно росли в своих горшках, никуда не двигались, не спешили и, что самое главное, не спрашивали, почему у Медного всадника босые ноги и когда закрывается "Гостиный двор".
Окна и двери были раскрыты, но едкий дым не спешил покидать квартиру.
- Тяги мало. Надо чем-нибудь помахать, - на свою беду решил Саша и, недолго думая, сдёрнул с дивана большой клетчатый плед. На пол полетела книга, из которой выпорхнули очки. Очки ударились об горшок с африканским бальзамином, а затем повисли на листьях влаголюбивого циперуса. Это были любимые очки Сашиной мамы, которые она привезла из поездки в ГДР. У них были замечательные цейсовские стёкла, темневшие на ярком свете и, напротив, светлевшие в темноте. В народе такие очки называют "хамелеон".
Сердце невезучего Саши провалилось куда-то в желудок. Он нервно сдёрнул очки с циперуса и с ужасом обнаружил, что одно стекло безнадёжно разбито.
- Всё, - сказал он, опускаясь на диван. - Мать меня убьёт.
- Пожалуй, - задумчиво сказал Коля, рассматривая трещины на стекле. - Надо же, как интересно разбилось. Букву "щ" напоминает.
- Да положи ты их! Не трави душу. Придумай лучше что-нибудь.
- Одно спасение, - сказал Коля. - Надо сообщить твоей маме что-то ошеломляющее. Ну, чтоб она сразу про очки забыла.
- Как, как ты говоришь? - оживился Саша. - Ошеломляющее?
- Ну да. Приходит, скажем, она с работы, видит разбитые очки и только тебя убить собирается, а ты говоришь: "Мама, а я сегодня государственную премию получил. За домашнее сочинение".
- Да ну тебя! - обиделся Саша. - Я его серьёзно спрашиваю, а он со своими дурацкими шутками…
- Если серьёзно, то лучше всего - чистосердечное признание. По крайней мере, тебе не влетит за дымовуху. Даже если мама чего и унюхает. Очки, сам понимаешь, перевешивают.
- Ещё как перевешивают, - согласился Саша, закрывая окно.
Тут энергично щёлкнул дверной замок, и в квартиру, нагруженная сумками и сетками, вошла Сашина мама Александра Ивановна.
- Шурик, почему дымом пахнет? - ещё с порога грозно спросила она. - Цветы мне хочешь загубить?!
- Хорошо, что ты пришла, - сказал Саша, криво улыбаясь. - Я как раз хотел тебе сообщить что-то ошеломляющее…
Александра Ивановна поставила сумки и опустилась на тумбочку для обуви.
- Что сообщить?
- То есть нет, наоборот, - несколько сбился Саша. - В общем, там на диване твои очки лежали… Ну эти, из Германии…
- Так. И ты их разбил, - обречённо докончила Александра Ивановна.
- Только одно стекло, - поспешно уточнил Саша, будто этих стёкол было по крайней мере десять. - А второе совершенно цело. Можешь убедиться. Я, это, дым хотел разогнать покрывалом. А в книге почему-то очки оказались. Вечно у тебя ценные вещи где попало… Лежат…
- Всё ясно. Ты просто хотел разогнать дым.
- Ну да! Дыму было полно. Но это ерунда. Очки, сама понимаешь, перевешивают.
- Я понимаю, - тихо сказала Александра Ивановна и, помолчав, покорно добавила: - Вандал. Удивляюсь, Коля, как ты можешь дружить с этим дикарём.
- Да вы не расстраивайтесь, Александра Ивановна, - сказал Коля. - Он не хотел. И вообще, когда что-нибудь бьётся, это к счастью.
Александра Ивановна вздохнула и занялась поливкой цветов. Поняв, что гроза прошла стороной, Саша спросил:
- Мам, ты не знаешь, случайно, у кого тут поблизости говорящий попугай есть?
- Попугай? - рассеянно повторила Александра Ивановна. - Нет, про попугаев я ничего не знаю. Но вот я вчера была у Серафимы Владимировны, так у неё на подоконнике вырос лимон. И что самое удивительное - уже дал плоды! Два таких, знаешь, малюсеньких лимончика. Вот чудо-то! Нам бы надо попробовать.
- Тогда уж лучше посади ананас, - сказал Саша и потащил друга в свою комнату. Здесь произрастали только кактусы и фикусы - растения, как известно, способные пережить любые бедствия.
- А ты знаешь, почему я за дымовухой-то не уследил? - спросил Саша. - Мне, понимаешь, показалось, что по улице идёт тот коренастый, с усами.
- Да уж, конечно. С пятнадцатого этажа усы хорошо видны.
- Ну, может, я и ошибся. Но пока я вглядывался, дымовуха так разошлась, так стрельнула, что ой-ой-ой!
- Ладно. Ерунда всё это. Завтра я иду к Сэру Дюку. Или, как там его по-человечески, Сердюк, что ли.
- А я? - спросил Саша.
- Нет, Ляпа, лучше я один схожу. Тут дело тонкое. А вот к старику послезавтра вместе пойдём.
Ночью Коля видел во сне голову соседа Тычкина. Голова угрожающе шевелила бровями и сердито выкрикивала: "Вы опять залили мою библиотеку приключений! Я на вас в суд подам! У меня библиотека под цвет обоев подобрана!" - "Но ведь у нас был слесарь", - говорил Коля. "Ха, ха, ха! Слесарь! - гремела голова. - А говорящего попугая вы ему за ремонт дали?!" И Коля беспокойно крутился на своём диванчике. Одеяло сползало на пол, а из-под подушки вываливался потрёпанный томик Беляева.