* * *
Полковник Каблуков, Иван Николаевич, был настоящим военным. Начал службу рядовым красноармейцем в 1940 году, да так и остался в армии на всю жизнь. Войну он встретил уже бывалым сержантом… Три раза был ранен и лежал в госпиталях. За смелость и мужество получал боевые награды и новые воинские звания. Туг же, на фронте, встретился Иван Николаевич со своей будущей женой…
Кончался 1944 год. Три с половиной года страшной войны остались позади. В новогоднюю ночь собрались офицеры в землянке командира дивизиона гвардейских минометов капитана Каблукова. Только капитан хотел провозгласить тост, как вдруг дверь распахнулась, и в клубах пара появился человек.
- Кто такой? - строго спросил командир.
- Разрешите доложить?! - раздался звонкий девичий голос, - Товарищ гвардии капитан, санинструктор младший сержант Сбитнева прибыла в ваше распоряжение!
- Вольно, младший сержант. Пожалуйста, ваши документы.
Небольшого росточка, в белом полушубке, перетянутом ремнем, она смахивала на Колобок, что "от дедушки ушел и от бабушки ушел". Круглое девчоночье лицо. Испуганные большущие серые глаза. На лоб выбилась светлая прядка волос. Носик пуговкой.
"Сколько же этой малявке лет? - подумал капитан. - Восемнадцать? Не поверю! И как таких на фронт берут? У нее, небось, кукла в вещмешке. И больше всего на свете хочет конфет".
Она никак не могла вынуть документы: пальцы застыли. Ожесточенно дернула и вывернула карман. На снарядный ящик, служивший столом, вывалилась солдатская книжка, пакет из сануправления, крохотный флакончик одеколона, и покатились зеленые горошины леденцов… Девушка смутилась до слез:
- Ох, господи! И надо же…
Гости капитана засмеялись и принялись собирать леденцы.
- Как вас зовут? - спросил капитан, глянув в документы.
- Сбитнева! Олимпиада Трифоновна! - громко отчеканила девушка. Снова засмеялись офицеры. Не выдержал и капитан - фыркнул. Глянул на часы:
- Садитесь, Сбитнева. А ну, потеснись, кавалеры. Э-э-э! Да так мы и Новый год прозеваем! Три минуты осталось. Ну, за наступающий, за наступательный Новый год! Чтоб аж до самого Берлина! Гвардейцы, ура!..
Веселиться пришлось недолго. Зазвонил телефон. Капитан выслушал. Сказал короткое "Есть!" и приказал:
- Проверить боекомплект. В два ноль-ноль выступаем. Брать, все. Назад не вернемся.
Землянка опустела.
- Вы, санинструктор, едете с машиной лейтенанта Жихарева. Ординарец вас проводит.
Олимпиаду солдаты приняли сразу всерьез. Нескладное имя скоро переделали в короткое - Оля. Старшие просто называли ее "дочка". А про отчество ее никто никогда не вспоминал. Зато она никогда не забывала той первой новогодней ночи в землянке и рассыпанные леденцы, из-за которых она долго не могла смотреть в глаза, командиру.
Капитана Каблукова уважали и любили все в дивизионе. Полюбила его и санинструктор Оля. А знаете вы, что значит уважение и любовь фронтовика? Это значит, когда нависла смерть, заслонить, собой от нее командира. Ведь у них и дела, и мысли - все общее. До последнего смертного часа. А дела-то какие - война. А мысли какие - победа.
Много столбиков с красной пятиконечной звездой оставил за собой дивизион капитана Каблукова. Где-то плакали вдовы и напрасно ждали отцов мальчишки и девчонки. На смену погибшим приходили другие и клялись нерушимой солдатской клятвой отомстить врагу и не дрогнуть в бою, дойти до победы.
И вот наконец Берлин. Всего несколько дней осталось до окончания войны. Но для скольких тысяч бойцов стали они последними днями жизни. Сколько из них не увидело Красного знамени над разбитым фашистским рейхстагом.
Шли последние дни штурма. Над головой и рядом все ревело, грохотало, рушилось, горело от взрывов мин, снарядов, бомб. Капитан Каблуков, в поисках более удобных огневых позиций для своих "катюш", вбежал во двор, заваленный обломками разрушенного дома. Следом - ординарцы. Обследовали нижний этаж. Срезали из автомата притаившегося у окна фашиста с фаустпатроном. Капитану двор понравился. Широкий. И одна стена низкая. Мешать не будет.
- Свиридов! - приказал он. - Аллюр три креста! Живо, чтоб все хозяйство здесь было.
Ординарец скрылся в проломе стены. Второй побежал подыскивать удобный наблюдательный пункт в разбитом доме. Капитан прошелся по двору. За грудой кирпича, у открытого водопроводного люка, уткнувшись головой в розовый от крови кусок штукатурки, лежал маленький солдат в немецкой форме. Рядом валялась пилотка. "Совсем мальчишка, - подумал капитан, глядя на тоненькую птичью шею, худые ноги в грубых, не по росту, сапогах с широкими голенищами. - Совсем птенец. Ему бы учиться. А Гитлер воевать заставил, приказал убивать. Но убили его…"
Капитан задумался. Большие потери понес дивизион в последние дни.
Маленький солдат за его спиной, чуть приподняв голову, осмотрелся. Бесшумно, как ящерица, переполз к обломкам стены, выдернул припрятанный автомат.
- Schmutziges russischen Schwein! - задыхаясь от ненависти и упиваясь своей безнаказанностью, выкрикнул гитлеровский выкормыш, и автомат затрясся, выплевывая свинец в спину человеку.
…Очнувшись на двенадцатые сутки во фронтовом госпитале, Каблуков первой увидел Олю. Ее лицо на фоне глубокого майского неба. И, услышал самую чудесную музыку на земле - тишину мирного послевоенного дня.
А потом он стал поправляться. И они поженились.
Шли годы. Давно уже Ивана Николаевича Каблукова называют "товарищ полковник". Его часто переводят из одной воинской части в другую. И Оля, бывший санинструктор, а теперь просто Олимпиада Трифоновна, всегда едет вместе с ним.
И растут у них две дочки - Соня и Клава.
"Разрешите обратиться"
Рано утром к Ренате влетела восторженная Клава:
- Папа приехав! Насовсем! Подарков привез всем…
Ренате хотелось подробнее расспросить подругу про ее папу. Но Клаве не сиделось.
- Я побегу… Я потом еще приду. А то папа все самое интересное пораскажет. - И убежала.
В тот же день, за ужином, Рената спросила:
- Папа, а есть правда?
- Странно, - сказал папа, - а разве ты сомневаешься, что она есть? Разве я или мама тебя обманывали?
- Нет, пап. Я про другое говорю. Вот Клаву обижает Сонька. Сама что-нибудь наделает, а на нее свалит. И мама ее накажет, а Сонька смеется. Говорит: "Если ты меня слушаться не будешь, то хоть разорвись, а тебе никто не поверит". А это не по правде. Ведь Сонька врунья. А Клава хорошая. И Клаву мама наказывает за Соньку. Что ли, так делают?
- Может быть, она слишком верит своей старшей дочери. Или…
- А что сделать, чтоб она поверила, что Клава хорошая? И чтоб Соньке не верила?
- Ну, Ренка. Это дело сложное. Нужно доказать… Ты думаешь, что все видят, кто хороший и кто плохой? В жизни все было бы в сто раз проще, если бы люди знали, кто какой. Плохой сам любому глаза выцарапает, чтобы доказать, что он хороший. Соврет, подлость любую сделает. А хороший ведь подлость не сделает, не соврет, да и вообще стесняется хорошее о себе говорить… Значит, друзья должны защитить…
- Ладно, папа, я защитю!
- Не "защитю", а "защищу", - поправила мама.
- Ну, все равно, пусть все по правде будет! - сказала Рената.
* * *
Поговорить по правде с Клавиной мамой не удалось. Ренату попросту выставили за дверь. А Ренкиной маме Олимпиада сказала:
- И слушать не хочу. Своей занимайтесь! А то она у вас просто уличная девчонка…
Тогда Рената решила поговорить с Клавиным папой и рассказать ему всю правду. Вечером она поджидала полковника у своего подъезда. И только повернулась на минутку, чтобы отогнать серую кошку, которая охотилась за воробьями, как увидела, что Клавин папа уже поднимается по ступенькам крыльца.
- Дя-дя-а! - крикнула Рената.
Он оглянулся, помахал ей рукой и скрылся за дверью.
Рената чуть не заревела от досады. А потом стала думать: "А почему он не подождал? - Еще немного подумала и решила: - Он же военный! А разве полковникам говорят "дядя"! Надо у папки разузнать". И, перешагивая через две ступеньки, заторопилась домой.
Папа помогал маме на кухне чистить картошку. Рената примостилась рядом на корточках:
- Папа, а ты генерала видел?
- Видел, - не поднимая головы, ответил лапа.
- А полковника?
- И полковника.
- И он говорил с тобой?
- Вот чудная. Конечно. Если по делу. И обращаться по форме.
- А как это - по форме?
Отец улыбнулся. Велел принести его фуражку и, став по стойке "смирно", отрапортовал:
- Товарищ каперанг! Глав-старшина Бикбаев по вашему приказанию прибыл!
- Здорово, папка! А если не по приказанию?
- Товарищ каперанг. Разрешите обратиться с личной просьбой?! - браво повторил отец.
- Папка! - удивилась Рената. - Ты же говорил, к полковнику. А сам говоришь "пират"?!
- Не пират! А ка-пе-ранг. Это так сокращенно на флоте говорят: капитан первого ранга. А это все равно что полковник. Ну, поняла?
- Еще как поняла, папка! - засмеялась довольная Рената и выскочила из кухни.
- Стоп! А зачем тебе это надо?
Но Рената не слышала папу. Она уже была в комнате и примеряла черные тренировочные штаны, кофточку-матроску. На синий берет прицепила красную пластмассовую звездочку. Покрутилась перед зеркалом и нашла форму в полном порядке…
* * *
Полковник Каблуков, не торопясь, шел по бульвару, отдыхая после трудного дня. Разглядывал акации и тополя, одетые в молодую листву, причудливые облака. Он щурился и прикрывал глаза рукой от солнца. Вдруг кто-то загородил ему дорогу.
- Товарищ полковник, здравствуйте! Разрешите обратиться?!
Перед ним по всем правилам строевого устава стояла черноволосая смуглая девчонка в матроске, держа руку у берета со звездой. Темные глаза смело смотрели на него.
- Пожалуйста, товарищ матрос, - улыбнулся полковник.
- Можно с вами поговорить о Клаве… И как Сонька на нее наговаривает, а мама ей верит. А она не виновата.
- Вольно! - скомандовал полковник. - Давайте-ка лучше присядем на эту скамеечку да поговорим в неофициальной обстановке.
- А матросам можно с полковниками сидеть? - недоверчиво спросила Рената.
- Можно, можно. А потом - я же сам тебя прошу. Я ведь не на службе. А тебя зовут, если не ошибаюсь…
- Рената!
- Точно! Так это о тебе у нас столько разговоров? А скажи мне, Рената, кто тебя научил так вот, по уставу, обращаться?
- Папка. Он был самым главным старшиной на эсминце "Отважном". Только вы не подумайте, это я сама решила. Нужно очень.
- Ну и молодец! Раз нужно - решила сделать. А раз решила - взяла и сделала. Так, что ли?
- Ага. Только я не сразу решила. Я сначала думала долго.
- Так. А знаешь, называй меня просто: дядя Ваня. Ведь так удобней?
- Ага. Дядя Ваня, Клаве совсем плохо жить стало. Плачет она чуть не каждый день… - и Рената рассказала все.
Говорила она долго. Солнце уже зашло. Стало темнеть. Полковник Каблуков сидел молча, прикрыв глаза. Рената даже подумала, что он заснул. Но он, будто подслушав ее мысли, вдруг сказал:
- Нет-нет, Рената. Я не сплю. Я все слышал и теперь думаю, как быть… Вижу, что ты любишь мою Клаву. Ты настоящий товарищ…
Полковник еще немного посидел на скамеечке и резко поднялся:
- Так, морячка, решено! Нечего в долгий ящик откладывать. Идем к нам домой, там все и решится.
Сонька-артистка
Сонька пришла из школы веселая:
- Красота! Нас отпустили на все лето!..
Бросила портфель и отправилась путешествовать по комнатам. Заглянула в холодильник, в кухонный шкаф, в ниши.
- Компотику хочется. Я открою банку.
- А мама не велева. Компот в ховодильнике есть.
- Фу, кислятина! Я хочу из баллончика. Мы возьмем немного. А потом опять закроем. Она и не заметит, - не слушая возражений Клавы, она поддела открывалкой крышку двухлитрового баллона.
- Во! Классно! На, попробуй… Ну и дурочка! Все равно, если узнает, я скажу, что это ты… Пей!
Клава знает, что Соньке ничего не стоит наговорить маме. И мама ей почему-то верит, а Клаве - нет. Может, потому, что пока Клава скажет пять слов, Сонька натараторит сто? Или потому, что маленькая?…
Сонька уже не первый раз делает такое с компотом. Отопьет и опять крышкой прихлопнет. Правда, в двух баллонах компот прокис. Мама очень удивилась: почему? А попробуй скажи! Самой же еще и ремня дадут…
Сонька все дразнит Клаву. И пьет, и пьет. Спохватилась, когда в баллоне осталось меньше половины. Что делать? Забегали Сонькины зеленые глаза: испугалась. Кинулась к чайнику - пустой. В графине - кипяченой воды на донышке. Тогда она схватила баллон и побежала к крану.
- Что ты деваешь?! - закричала Клава. - Опять же прокиснет! Мама варива, варива.
Сонька тянется к крану. А Клава оттаскивает ее за хвост платья.
- Отстань, дурочка! - кричит Сонька. - Скоро мама придет…
Выпустила Клава Сонькин хвост. А она - цок! Баллоном по крану. Смотрят обе, а из трещины розовый компот льется в раковину. Завизжала Сонька:
- Видишь! Видишь, что наделала, гундосая!..
В прихожей раздался звонок. Сонька показала кулак и прошипела:
- Молчи! Я сама что-нибудь придумаю.
Клава слышала, как еще в прихожей Сонька начала сочинять на ходу:
- Ой, мамочка! Какая ты румяная!.. А нас на каникулы отпустили! Знаешь, мамочка, у нас что случилось? Просто ужас. Этот Пугач…
- Что? Опять этот хулиган?
- Ага. Он это… разбил баллон с компотом.
- Как? - изумилась мама. - Он был здесь?!
- Да. Нет. Он это… как даст по баллону… из рогатки…
- Постой. Я ничего не пойму. Ведь баллоны стоят в нише!
- Конечно. В нише. Я же и говорю. Я взяла баллон…
- А кто тебе разрешал?
- Ой, мамочка! Я же хотела тебе приятное сделать, - лисой крутилась Сонька, - и стала вытирать пыль на полке… А их на окно поставила. А Пугач как даст из рогатки. И разбил. А я схватила их и давай назад скорей ставить… А то бы он все побил! А он как стрельнет еще. Чуть мне в глаз не попал! - Сонька уже не могла остановиться. - А эта… ну Ренка, еще стоит рядом и смеется…
- Ах он бандит! Ну, теперь я до него доберусь! - завопила Олимпиада Трифоновна. - Самый мой любимый компот. А ты, Клавка, опять к этой Ренке бегаешь! Чтоб ноги твоей там не было! Нашла подружку!
- Неправда! - сама неожиданно для себя закричала Клава. - Пугач не бив! А Ренки близко не быво! Это Сонька сама все!
Недаром девочки в классе называли Соньку артисткой. Лгать, наговаривать и притворяться она умела, как никто другой. Сонькины глаза стали круглыми от удивления и обиды. Она повернулась к маме, и та увидела: Соня вот-вот заплачет. Тонкие губы ее дрожали. Она закрыла лицо руками.
- Клавка! Ты опять?! - закричала мама. - Да как ты смеешь! Из-за каких-то хулиганов на сестру родную наговаривать!
- Она врет, врет, - безнадежно оправдывалась Клава. Все убедительные, нужные слова куда-то подевались. Она понимала, что мама поверит не ей, а Соньке. Она и сама бы поверила, если бы не видела всего своими глазами. И все-таки Клава твердила: - Она врет… врет…
Но мама уже не слушала ее. Быстрая на расправу, она больно отшлепала Клаву и поставила на колени в угол:
- Стой тут, дрянь! Пока не признаешься, что наврала…
Уже час стоит Клава на коленях в углу. Больно коленкам. Очень больно. И еще больно где-то в середине, в груди. Слез нет - все выплакала. Потом ноги занемели, и уже стало не больно. А та боль, что внутри, бьет ее мелкой дрожью, дергает за плечи, вырывается наружу тяжелыми всхлипами, стучит молоточками в висках: тук-тук-тук. Голова стала тяжелой, и все сделалось безразличным. Все равно никто не верит. Никто не любит ее. Губы шепчут:
- Вот… Вот заболею и… и умру… тогда… тогда узнаетею…
- Хватит тебе ныть-то! - кричит из кухни мать. - Ишь, моду взяла: свое устанавливать! Я из тебя эту дурь выбью. Признавайся, что наврала. А-а-а, молчишь?! Ну и стой, дрянь, хоть до утра.
- Это ее Ренка учит! - просунула в кухню голову Сонька. - Сама хулиганка. А Клавка, дурочка, ее слушает. Ренка ее и красть научит…
* * *
Дверь в квартиру оказалась не запертой. Полковник вошел в комнату. Рената остановилась в темной прихожей. Сонька кинулась к отцу с новостью:
- Папа! У нас каникулы на все лето!.. А Клавка на коленях целый час стоит и не признается.
- А в чем ей признаваться? - тревожно спросил он.
- Вот полюбуйся на свое чадо, - закричала, выходя из кухни, мать. - Как осел, упрямая! Но я из нее эту дурь выбью!
- Постой, Олимпиада! Вы что? С ума посходили? Столько стоять. Да у нее же ножки… - неестественно тихим, пугающим голосом; сказал отец и, не раздеваясь, прошел в комнату.
Сонька трусливо шмыгнула в кухню. Она знала: раз отец назвал маму не Олей, как всегда, а полным именем, Олимпиадой, значит, дело плохо.
- Клава. Доченька. Вставай.
Клава вскинула на папу глаза. Хотела встать и застонала тоненько:
- У-у-у-у-у, не могу. Не поднимаются.
Отец подхватил ее на руки. Снял чулки и стал растирать белые-белые, занемевшие ноги. Теплые папины руки погнали по жилам кровь. Боль сотнями иголок вонзилась в колени, в икры, в стопы. Из больших светло-серых Клавиных глаз сами катились слезы.
- Папа, я правду… Я правду, а мама не верит… А Соньке верит, - шептала она.
- Ты что там бормочешь?! Жалуешься? - рассердилась мать. - Да я тебе!..
Полковник опустил Клаву на диван. Лицо его стало страшным. Покрылось багровыми пятнами. Щека и губы вдруг перекосились, потянулись куда-то вверх и задрожали от напряжения. Он шагнул вперед и незнакомым, властным голосом, от которого у Ренаты по спине побежали мурашки, хрипло сказал:
- Сержант Сбитнева! Кругом марш!.. И чтоб не видел!.. Пока не позову… Сплет-ни-цы!
И тут произошло чудо. Олимпиада, полная, крикливая, не терпящая возражений, вдруг как-то съежилась. Стала маленькой и жалкой. Глаза ее испуганно забегали. Губы побелели. И она залепетала чужим, испуганным голосом:
- Что вы, товарищ гвардии полковник… Ваня… Ванечка… успокойся… ради бога. Я сейчас… Я… - и бочком, вслед за Сонькой шмыгнула в дверь, скрылась на кухне.
Полковник сбросил китель с четырьмя рядами разноцветных орденских ленточек и сел на диван, закрыв руками лицо. Успокоился немного и потребовал:
- Рассказывай, Клава, правду…