Почему-то именно в эту минуту Поллианна впервые за много недель вспомнила одну случайно обронённую Нэнси фразу. Она обиженно вскинула подбородок:
– Если вы полагаете, что водить дружбу с призраками – это лучше, чем осчастливить ребёнка, то я с вами категорически не согласна! – заявила она.
– С призраками?!
– Да! Нэнси рассказывала мне, что их у вас здесь хоть пруд пруди!
– Что… Что за…
Мистер Пендлтон вдруг откинулся на спинку кресла и захохотал. Смеялся он от души – да так, что испуганная и недоумевающая Поллианна разразилась слезами. Увидев это, он мигом опомнился. Лицо его стало серьёзным.
– Подозреваю, что вы правы, Поллианна. Более правы, чем вы себе представляете, – ласково сказал он. – Я и сам знаю, что ребёнок – это намного лучше, чем мои призраки; однако… мы не всегда готовы решиться на подобный обмен. Порой людям тяжело расставаться с призраками! И всё же, может быть, вы мне расскажете, кто такой Джимми Бин?
И Поллианна ему рассказала.
И то ли смех оказал своё очищающее воздействие, то ли сама история Джимми Бина в устах Поллианны звучала очень трогательно, но сердце Мистера Пендлтона смягчилось. В тот вечер, уходя домой, Поллианна несла с собой приглашение, из которого следовало, что не далее как в следующую субботу после обеда в огромном доме на Пендлтон Хил будут с нетерпением ожидать её и Джимми Бина.
– Ах, как я рада! Я просто уверена, что он вам понравится, – вздохнула, прощаясь, Поллианна. – Мне так хочется, чтобы у Джимми был дом и родня… которой не наплевать, понимаете?..
Глава 22
Дрова и проповеди
Как раз в тот день, когда Поллианна рассказала Джону Пендлтону о Джимми Бине, преподобный отец Пол Форд, взобравшись на холм и бродя по Пендлтонскому лесу, тщетно надеялся, что благословенная тишь и красота созданной Творцом природы помогут ему унять воцарившееся в его душе смятение, причиной которому были неправедные деяния неразумных Его чад.
Преподобный отец Пол Форд окончательно упал духом. Весь год, месяц за месяцем, дела в его приходе шли хуже некуда. Везде, куда бы ни обратил он свой взор, ему приходилось сталкиваться лишь с бесконечными пререканиями, клеветой, завистью и оскорблениями. Порой он спорил, порой уговаривал, порой порицал и обличал, а порой пытался делать вид, что ничего не происходит; но каждый божий день несмотря ни на что он молился – с верой и надеждой. Однако сегодня он был вынужден с глубокой печалью признать, что дела его не только не идут на лад, но, напротив, день ото дня становятся всё более и более плачевны.
Двое из его викариев были на ножах из-за такого пустяка, который возвести в степень можно лишь будучи сумасшедшим! Три наиболее активные прихожанки ушли из дамского благотворительного комитета лишь потому, что какие-то мелкие, едва тлеющие угольки ничтожной лжи были раздуты досужими языками во всепожирающее пламя скандала! Церковный хор раскололся из-за споров о том, кому следует поручить исполнение сольной партии. Даже Общество христианской взаимопомощи погрязло в интригах и сплетнях! С тех пор, как двое из членов его правления публично друг друга оскорбили, брожения в нём стали обыденным делом. Однако последней каплей стало прошение об отставке, поданное директором и двумя учителями воскресной школы. Собственно говоря, именно это событие и привело вконец измученного тяготами своей жизни священника в Пендлтонский лес, где можно было молиться и размышлять в тишине.
Здесь, под сенью вековых деревьев, преподобный Пол Форд наконец решился взглянуть правде в глаза. А правда, по его мнению, состояла в том, что дела его церкви пришли в полнейший упадок. Необходимы были срочные меры. Ибо всё, решительно всё зашло в тупик. Народ не шёл ни на воскресные службы, ни на молитвенные собрания, устраиваемые по будним дням, ни на благотворительные чаепития, ни даже на ужины и приёмы. Правда, некоторые из его помощников пока ещё не потеряли совесть. Однако их старания почти всегда были несогласованны, и к тому же, они вечно оглядывались на всех этих вездесущих бездельников, которые только и умели, что чесать языки!
Преподобный Пол Форд отлично понимал, что всё это наносит непоправимый ущерб не только церкви, городу и ему самому как священнику, но и христианству вообще! И ущерб этот будет лишь неуклонно расти, если он не…
Ясно, что требуются безотлагательные меры. Но какие?
Нахмурившись, пастор медленно извлёк из кармана набросок предстоящей воскресной проповеди. С великой суровостью в лице он внушительным голосом прочёл вслух избранные им в этот раз библейские строки:
"Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что затворяете Царство Небесное человекам; ибо сами не входите и хотящих войти не допускаете."
"Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что поедаете домы вдов и лицемерно долго м олитесь; за то примете тем большее осуждение."
"Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что даёте десятину с мяты, аниса и тмина, а оставили важнейшее в законе: суд, милость и веру; сие надлежало делать, и того не оставлять."
Пришёл час, наконец, обличить их пороки! Здесь, в лесной чаще, низкий и звучный голос пастора буквально брал за душу. Даже птицы и белки притихли, как будто охваченные благоговейным трепетом. И преподобный отец живо представил, как прозвучат эти слова в воскресенье, когда в священной тишине храма он произнесёт их перед своими прихожанами.
Перед своими неразумными братьями и сёстрами! Сможет ли он? Осмелится ли говорить? Но и молчать – осмелится ли? Уже сами по себе эти обличительные слова вызывают ужас! Даже если от себя он совсем ничего не прибавит…
Он всё молился и молился. С глубокой верой в сердце он умолял Господа о помощи, умолял послать ему совет. Более всего на свете он желал принять перед лицом постигших его несчастий единственно верное решение. Да, но только будет ли это верным?
Священник медленно собрал свои листы и положил их обратно в карман. Затем, со вздохом, похожим на стон, он в полном изнеможении опустился на землю да так и остался сидеть под деревом, закрыв лицо руками.
Именно здесь и увидела его возвращавшаяся от Мистера Пендлтона Поллианна. Тихо вскрикнув, она тотчас подбежала к нему.
– Ах! Ах, Мистер Форд! Надеюсь, вы ничего не сломали? – взволнованно спросила она.
Священник открыл лицо и взглянул на склонившуюся над ним девчушку. Он попытался улыбнуться.
– Нет, дитя моё, ничего… Я просто… отдыхаю.
– Ах! – с облегчением вздохнула Поллианна. – Тогда всё в порядке. Видите ли, когда я однажды вот так же случайно наткнулась на Мистера Пендлтона, оказалось, что он сломал ногу! Правда, он лежал, а не сидел…
– Не беспокойтесь, Мисс, я ничего не сломал. Ничего из того, что в силах исцелить… земные лекари…
Последние слова прозвучали очень тихо, но Поллианна их всё же расслышала. Лицо её тотчас сделалось необыкновенно серьёзным, а глаза зажглись живым сочувствием.
– Я знаю, о чём вы. Что-то вас гложет. С моим папой такое тоже часто бывало. Наверное, это у всех священников. Видите ли, на них возложена такая огромная ответственность…
Преподобный Пол Форд изумлённо обернулся.
– А разве ваш папа тоже был священником, Поллианна?
– О да, сэр. Разве вы не знали? Я думала, это всем известно. Он женился на сестре тёти Полли – ну, то есть, на моей маме…
– Да, я понял. Но, видите ли, я здесь пастором всего лишь несколько лет и не могу знать всего, что происходило в городе в прежние годы.
– Нет, сэр – ну, то есть, конечно, сэр, – улыбнулась Поллианна.
Последовала долгая пауза. Всё ещё сидевший под деревом священник, казалось, напрочь забыл о присутствии малышки. Он вновь вынул из кармана свои бумаги; но он их не читал. Вместо этого он смотрел на лежащий поодаль на земле листок – а ведь листок этот даже не был красив! Он был сухой и бурый. Поллианна, посмотрев на пастора, почувствовала смутную жалость.
– Погожий денёк выдался, правда? – с надеждой в голосе начала она.
Сначала священник не ответил; однако уже через мгновение, вздрогнув, поднял на неё взгляд:
– Что? Ах! Да-да, очень погожий!
– И совсем не холодно, хотя уже и октябрь, – воодушевившись, заметила малышка. – У Мистера Пендлтона в камине горит огонь, но не для тепла, а просто чтобы смотреть. А вы любите смотреть на огонь?
В этот раз ответа не последовало. Немного подождав, Поллианна решила попробовать снова – на этот раз зайдя с другой стороны:
– Скажите, сэр, а вам нравится быть священником?
На сей раз преподобный Джон Форд мгновенно поднял на неё взгляд.
– Нравится ли мне… Какой странный вопрос! Что вас заставило его задать, дитя моё?
– Ничего… Разве что ваш невесёлый вид! Я вспомнила папу. Он тоже иногда… бывал таким.
– Правда? – тон его был весьма учтив, однако думал он о своём. Глаза его вновь обратились к увядшему листу.
– Да, и я, бывало, спрашивала его так же, как вас, нравится ли ему быть священником.
Сидящий под деревом человек грустно улыбнулся.
– И что же он вам отвечал?
– Ах, он, разумеется, всегда говорил, что да, но часто добавлял, что не стал бы оставаться им ни минуты, если бы не стихи радости.
– Если бы не – что? – преподобный Пол Форд оторвал взгляд от листка и с интересом взглянул на оживлённое личико Поллианны.
– Ах, ну это папа их так называл, – засмеялась она. – Конечно же, в Библии они так не называются. Но это все те, в которых говорится: "радуйтесь и веселитесь", "радуйтесь, праведные", "да радуются и веселятся", "да веселится" и всё такое. Ну, вы знаете, их очень много. Однажды, когда моему папе было совсем невмоготу, он решил их сосчитать. И их оказалось целых восемьсот штук!
– Восемьсот штук!
– Да! Восемьсот стихов, которые велят нам радоваться и веселиться! Именно поэтому папа и называл их "стихами радости".
– Вот, значит, как!
На лице священника появилось несколько странное выражение. Взгляд его упал на первую строку библейского текста, с которого он собирался начать свою проповедь: "Но горе вам…"
– Выходит, ваш отец очень любил эти "стихи радости"? – пробормотал он.
– О да! – с воодушевлением кивнула Поллианна. – Он говорил мне, что в тот самый день, когда он решил их сосчитать, ему тотчас стало легче! А ещё он говорил, что коль скоро Бог взял на себя труд целых восемьсот раз повторить нам, чтобы мы радовались и веселились, то наверняка Ему угодно, чтобы мы хотя бы иногда это делали! И папе стало совестно, что прежде он так мало радовался! Но начиная с того дня, когда он их сосчитал, они всегда служили ему утешением. Ну, например, когда дамы в благотворительном комитете принимались грызться, как собаки… Ну, то есть, когда между ними возникали определённые разногласия, – поспешила уточнить Поллианна. – А ещё папа рассказывал, что именно благодаря этим стихам он придумал нашу игру. Конечно, для меня игра началась с костылей, но для него – со стихов радости!
– И что же это, позвольте узнать, за игра? – поинтересовался священник.
– Это игра, в которой требуется во всём находить радость! Как я уже сказала, для меня она началась с костылей.
И снова Поллианна рассказала свою историю. На этот раз ей повезло встретить по-настоящему внимательного и благосклонного слушателя.
Вскоре они с пастором вместе, держась за руки, спускались с холма. Лицо Поллианны сияло. Она любила поговорить, а священник всё расспрашивал и расспрашивал её обо всём на свете: и об игре, и о папе, и о её прежней жизни и прежнем доме на Западе.
У подножия холма они попрощались, ибо Поллианне предстояло идти одной дорогой, а священнику – другой.
Настал вечер, и преподобный Пол Форд удалился в свой кабинет. Он сел за письменный стол и глубоко задумался. Прямо перед ним лежало несколько разрозненных листков – заметки к предстоящей проповеди, а чуть поодаль виднелись другие, ещё совершенно чистые листы – сама будущая проповедь. В руке он держал карандаш, однако мысли его были совсем о другом. Воображение перенесло его в далёкий западный городишко, где бедный, немощный, снедаемый множеством житейских тягот и почти совсем одинокий в этом мире священник корпел над Библией, чтобы узнать, сколько же раз Отец его Небесный повелел ему "радоваться и веселиться".
Некоторое время спустя преподобный Пол Форд очнулся от своих мыслей и обратил взгляд на лежащие перед ним листы.
"Глава 23, стихи 13–14 и 23 от Матфея" – написал он, но затем вдруг нетерпеливым жестом отбросил карандаш и принялся листать случайно оказавшийся на столе журнал. Его усталый взгляд равнодушно скользил со строки на строку, пока на глаза ему вдруг не попался рассказ, буквально поразивший его воображение: "Однажды мать пожаловалась отцу, что их сын Том утром отказался принести дров. Выслушав её, отец сказал мальчишке: "Я уверен, сын мой, что сейчас ты с радостью отправишься во двор и позаботишься о поленьях для нашей печки!" И Том, не мешкая ни секунды, встал и пошёл. Почему? Всего лишь потому, что отец простым и доступным образом дал ему понять, что он ожидает от него правильных поступков. Предположим, он бы сказал: "Том, я слышал, что ты сегодня отказался принести дров, и мне за тебя стыдно! Иди же немедленно и выполняй то, что от тебя требуется!" Можно быть уверенным, что в таком случае печь в том доме была бы не топлена и поныне!"
"Людям свойственно реагировать на похвалу, – продолжал увлечённо читать преподобный Пол Форд, выхватывая для себя то слово, то строку, то целый абзац. – Их врождённую склонность к сопротивлению следует не истреблять, а, наоборот, использовать во благо… Вместо того, чтобы без конца твердить человеку о его недостатках, расскажите ему о его достоинствах! Попытайтесь помочь ему разорвать порочный круг дурных привычек! Покажите ему его лучшее "я", его настоящее "я", которое находит в себе смелость вершить и побеждать!.. Влияние благородного, открытого и исполненного надежд характера поистине заразительно и способно кардинальным образом изменить жизнь целого города… Человек излучает то, чем наполнены его разум и сердце. Если он будет благожелателен и отзывчив, то таким же вскоре станет и его ближний. Однако если он будет хмур, брюзглив и придирчив – его ближний с лихвой отплатит ему тем же!.. Если вы настроены на плохое, то оно не замедлит случиться! Однако если вы живёте с уверенностью, что вас ожидает хорошее, то положительный результат не заставит себя ожидать! Скажите своему сыну Тому, что вы знаете, как приятно ему будет пойти позаботиться о поленьях, и не забудьте посмотреть на его счастливое лицо в тот момент, когда он вскочит со стула и помчится во двор!"
Священник отложил журнал и вскинул подбородок. Через мгновение он встал и принялся мерить шагами комнату. Затем глубоко вздохнул и вновь сел за письменный стол.
– С Божьей помощью я сумею это сделать! – произнёс он. – Я скажу каждому Тому, что знаю, с какой радостью он пойдёт и принесёт дров! Пусть у каждого из них будут свои дрова, и я постараюсь внушить им всем такую радость по поводу вершимых ими трудов, что ни у кого из них просто не будет времени смотреть, много ли дров натаскал другой!
И разорвав листы с первоначальным текстом проповеди, он решительно бросил их на пол, так что по одну сторону стула лежало: "Но горе вам", а по другую – "книжники и фарисеи, лицемеры". А затем, взяв чистый лист бумаги, преподобный Пол Форд на едином дыхании написал свою новую проповедь!
И когда в воскресенье он прочёл её перед собравшимися прихожанами, его слова никого не оставили равнодушным. Ведь пастор сумел разбудить в каждом из них высокие, благородные чувства! А вступлением к проповеди послужил один из тех самых "стихов радости", о которых говорила Поллианна: "Веселитесь о Господе и радуйтесь, праведные; торжествуйте, все правые сердцем."
Глава 23
Беда
Однажды Миссис Сноу позабыла название прописанного ей доктором Чилтоном лекарства, и чтобы уточнить его, Поллианне пришлось идти к доктору домой. Никогда прежде ей не представлялось случая побывать у него в гостях!
– Ах, доктор, я, кажется, у вас впервые! Это ведь ваш дом, не правда ли? – спросила она, с интересом разглядывая всё вокруг.
Доктор грустно улыбнулся.
– Ну да, вроде того, – ответил он, продолжая что-то писать. – Однако дом – это громко сказано, Поллианна. На самом деле это не дом, а просто комнаты.
Поллианна понимающе кивнула. Глаза её светились сочувствием.
– Я знаю. Дом становится домом при условии присутствия в нём женщины, которой ты отдал руку и сердце, или при наличии в нём ребёнка. Доктор Чилтон, почему бы вам не жениться? А ещё вы можете взять Джимми Бина, если Мистер Пендлтон его не захочет.
Доктор Чилтон засмеялся, однако смех его звучал несколько натянуто.
– Должно быть, это Мистер Пендлтон сказал вам, что дом становится домом при условии присутствия в нём женщины, которой ты отдал руку и сердце? – уклончиво спросил он.
– Да. Он говорит, что без этого дом – не дом. Почему бы вам не решиться, доктор Чилтон?
– Почему бы мне не решиться – на что? – доктор снова углубился в работу.
– Предложить кому-нибудь руку и сердце. Ах, да! Я забыла! – Поллианна вдруг густо покраснела. – Я полагаю, что должна вам сообщить. Оказывается, это не тётю Полли любил когда-то Мистер Пендлтон; так что… мы к нему больше не переезжаем. Видите ли, я рассказала вам, что у них любовь – но я ошиблась! Надеюсь, вы никому не рассказали? – встревожено спросила она.
– Нет-нет, Поллианна, никому, – с несколько странным выражением ответил доктор.
– Ах, ну тогда, значит, всё в порядке, – облегчённо вздохнула малышка. – Видите ли, вы – единственный человек, с которым я поделилась… А когда Мистер Пендлтон об этому узнал, ну, то есть, о том, что вам всё известно, он сделался вдруг каким-то… странным…
– В самом деле? – едва сдержал улыбку доктор.
– Да. Разумеется, ему не хочется, чтобы кто-то ещё об этом знал, тем более что это неправда! Но почему вы не предложите кому-нибудь руку и сердце, доктор Чилтон?
Лицо доктора омрачилось.
– Понимаете, дитя моё, – ответил он, помолчав, – дело в том, что когда предлагаешь девушке руку и сердце, то не всегда получаешь согласие.
Поллианна глубокомысленно нахмурилась.
– Но мне кажется, что вы получили бы! – возразила она.
Это был явный комплимент.
– Благодарю вас! – рассмеялся доктор, вскинув брови.
Затем, однако, лицо его снова сделалось серьёзным:
– Боюсь, однако, что некоторые леди постарше вас в этом не так уверены. Во всяком случае, мне не приходилось слышать от них… столь лестных слов, – заметил он.
Поллианна снова нахмурилась. Затем её глаза расширились от удивления.
– Ах, доктор, то есть вы хотите сказать, что… Что однажды вы уже предлагали девушке руку и сердце и получили отказ, совсем как Мистер Пендлтон?
Доктор вдруг поднялся из-за стола.