Между прочим, сообразил вдруг Саня, а ведь она – ребёнок в беде. Точь-в-точь как тот третьеклассник Степаненко, на которого орал охранник в самый первый школьный день. Тогда Лиска его защитила, а сейчас её саму нужно защитить.
Он коснулся белого шарика, пробудил из спячки, дотронулся мысленным пальцем до мысленного спускового крючка… сейчас будет бабке волна ужаса… или лучше ей кишечник пощекотать? Саня видел, как это сделать… ничего сложного. Вот тут сдавить, тут потянуть… и бабке неудержимо захочется по-большому.
Оставалось только надавить крючок, выстрелить волшебством. Но он опоздал. Старуха вдруг дёрнулось, лицо её разгладилось и стало почти человеческим.
– Ой, что это я несу… Ты прости, Лизонька, это у меня что-то опять… – забормотала она и, вынув связку ключей, быстро открыла дверь напротив лягушкинской. Подхватила свои сумки – и нырнула в тёмные бездны своей квартиры.
– Что это было? – Саня обнаружил вдруг, что чуть ли не до крови впился ногтями в свои ладони.
– Ты извини, что так вышло, – виновато произнесла Лиска. – Это соседка наша, тётя Клава. Понимаешь, она психически больная, шизофрения у неё, она и в психбольнице время от времени лежит. Так-то, когда её отпускает, она бабка ничего, даже добрая. И мама моя к ней очень хорошо относится, она же с детства тётю Клаву знает, всегда тут жили. И мамина мама, то есть бабушка Наташа, с тётей Клавой дружила, и пирогами тётя Клава всегда нас угощает… у неё восхитительные пироги! И раньше она вообще почти нормальная была, а обострения пошли, когда её муж умер, дядя Вова, я тогда в четвёртом классе была. Мы с мамой в том году её даже в больнице навещали, еды ей всякой приносили. А вот сейчас, видишь, у неё опять обострилось, опять бред понесла. Ты не обижайся, на больных не обижаются.
– Да я и не обижаюсь! – честно соврал Саня. – А что она вдруг с полоборота выключилась и к себе смылась?
– Моя работа, – призналась Лиска. – Мозги ей погладила, она на короткое время стала как раньше… ну, то есть, как в лучшие свои моменты. К сожалению, волшебством её вылечить нельзя, ты ж знаешь, тебе говорили. Но по крайней мере, хоть сейчас чтоб не орала.
– А как же правило номер два? – Саня не хотел подкалывать Лиску, просто само вырвалось. – Получается, что ты для себя силу применила.
– Вот же дурак! – возмутилась Лягушкина. – Не для себя, а для тебя! Ты бы в зеркало посмотрелся, когда она орала! Щёки красные, глаза страдающие! То есть ты у нас получаешься несчастный страдающий ребёнок, тебя защищать нужно! Всё в порядке с правилами!
Саня совсем уж было собрался обидеться: какой он ей ребёночек? Сама, между прочим, на полтора месяца младше! Но всё-таки решил не обижаться – ей и без того сейчас неловко.
Нет, конечно, теперь он понимал: с бабкой и впрямь не стоило применять жёсткие средства. Бабкам, даже злым и психованным, волшебных пинков не дают… их жалко всё-таки. Но вот пьяные отморозки – другое дело, они вполне заслуживают. И Дима, кстати, полностью бы с ним согласился.
На сей раз его одиночество кончилось – вернулась с дачи бабушка и делала в кухне три дела сразу: варила борщ, смотрела сериал (тот самый, на который подсела Санина мама, про богатую и столь же несчастную девушку Анну) и разговаривала по телефону с подругой. Поэтому Дима, оценив обстановку, решил, что можно и без чая обойтись.
В комнате он указал Сане на диван, а сам устроился в компьютерном кресле – в нём можно было крутиться, как в парке на аттракционе.
– Вот ты как думаешь? – начал Саня. – Волшебные пинки это хорошо или плохо? Мы вчера с Лиской поспорили.
– А с чего вдруг? – тут же вскинулся Дима. – Ты решил с каким-то уродом разобраться и побежал к ней советоваться? Почему не сразу ко мне?
– Нет, – отмахнулся Саня, – просто так болтали. Ну, я рассказал, как мы Ромку от отчима защищали, а она меня Булгаковым бить стала… в смысле, книжкой… то есть не самой книжкой, конечно, а цитатой оттуда, про то, что никого нельзя бить.
И он пересказал Диме весь их с Лиской разговор… ну, конечно, не весь, а только то, что можно. То есть – без отправленных в озеро лягушек, наказанных волшебными пинками семибэшников и тех обещаний, что взяла с него Лиза.
Дима слушал его молча, сидел в кресле, поджав ноги по-турецки, и более всего напоминал бронзовую статуэтку, работу неизвестного мастера. Такие на недавних каникулах Саня видел в Пушкинском музее, куда его решительно затащила мама. "Безобразие! – внушала она. – Переехать в Москву, в центр русской культуры, и киснуть в окраинном районе! Нет уж, родной, придётся тебе наращивать интеллигентность!"
– Знаешь, как это всё называется? – изрёк Дима, дослушав до конца. – Это называется "непротивление злу силой". Учение Льва Толстого. Мне отец рассказывал, он когда студентом был, как-то сильно проникся… потом уже понял что к чему. Ну и я в инете почитал немного про это. Короче, профессор Преображенский из "Собачьего сердца" – типичный такой толстовец. Типа мы такие добрые, такие гуманные, мы мухи не обидим… и волка тоже не обидим, даже если он жрать нас будет. Зато все увидят, какие мы героические герои! А что волк не только нас сожрёт, но и кучу всякого народа, это плевать. Вот как оно на самом деле, Санёк!
– Но ведь Толстой – он же, наверное, не совсем дурак был, – возразил Саня. – Столько книжек, великий писатель, в школе проходят… Наверное, он тоже был в чём-то прав. Вот гляди, – вспомнил он Лискины слова, – ты этого Александра Григорьевича придушил ремнём, а он что, разве понял, за что его душат? Он просто испугался очень, но ему ведь всё равно Ромку жалко не стало, и как только у него страх пройдёт, он опять его лупить будет. Может, лучше бы ты ему мозги погладил?
– Не лучше! – повернулся к нему Дима. – Чего там гладить, у него все мозги пропиты давно! Такие гориллы только страх понимают. И вовсе не обязательно ему умом понимать, что Ромку не надо ремнём. Пускай просто у него возникнет условный рефлекс. Взял ремень – стало страшно. Замахнулся – стало больно. Ударил – стало совсем больно. Дрессировка такая, как в цирке, понимаешь? Я сколько надо раз туда буду приходить и его пугать. Да особо много и не придётся, раза с пятого-шестого у него в голове шарики сцепятся с роликами, будет бояться и близко подходить к Ромке. Понимаешь, с людьми нужно по-человечески, им можно и мозги погладить… а с уродами нечего гуманизмом баловаться. И вообще, знаешь, есть такая пословица – "Волкодав – прав, людоед – нет". Вот мы с тобой волкодавы, а он людоед. И поэтому нам можно его ремнём, а ему – нельзя.
– А почему же тогда у нас есть правило номер раз? – уставился на него Саня. – Про то, что нельзя волшебством убивать и калечить? Если мы такие волкодавы, а эти отчимы и всякие там Русланы – людоеды, то тогда их надо сразу того… чтобы больше никаких проблем.
– Ну, это ты уже слишком, – сбавил тон Дима. – Убивать и калечить действительно не надо, а то во вкус можно войти. И ещё, вот мы ж хоть и волшебники, а мозги у нас обычные, человеческие, мы можем ошибаться, можем глупостей наделать… с кем не бывает? И если убил или искалечил, то это уже всё, уже назад не вернуть. А так, пенделей волшебных надавать, ремнём придушить, мордой в лужу сунуть… это же всё допустимые мелочи. Морда обсохнет, боль пройдёт. Зато польза. И потом, мы же не по пустякам волшебство применяем. Раз применяем, значит, дела хреновые, значит, по-другому никак нельзя. Поэтому не бери в голову, что Лиска говорила. Она ж девчонка всё-таки, и вообще на жалости ко всем повёрнутая. Кошек жалеет, птичек жалеет…
"Сумасшедших бабок жалеет", хотел добавить Саня, но постеснялся рассказывать про соседку тётю Клаву. А вдруг Лиске не понравится, что он растрепал? Всё-таки дела личные…
3.
– Не отставай, – повернулся к нему Гоша, и пришлось выключить воспоминания. Потому что главное – это здесь и сейчас. Прохладный ночной воздух, звон комаров над ухом, высокие звёзды, запахи сырой земли, черёмухи и дыма.
Саня и не заметил, как они пересекли поляну и углубились в лес. Тут было гораздо темнее, луна с трудом пробивалась сквозь кроны сосен, и если бы не Гошин фонарик, легко можно было напороться на какой-нибудь коварный сучок или споткнуться о не менее коварный корень. И ещё тут водились миллионы комаров, они звенели уже не отдельными ариями, а мощным, слаженным хором – типа того, в какой Саню пытались загнать в пензенской школе.
Он взглянул на Гошу – тот, вопреки своим недавним утверждениям, комарам всё-таки нравился. Иначе не хлопал бы себя то и дело по ногам и щекам.
Интересно, его можно считать страдающим ребёнком? Потом ведь весь покусанный будет. Значит, надо защитить… сделать что-то типа завесы, только не от людей, а от вредных насекомых. Трогаем белый шарик… давай, просыпайся, ничего, что ночь, работать будем немножко, да? И представить прозрачную плёнку, замыкающего Куницына в полусферу… радиусом в два метра… а хотя чего мелочиться, пусть будет четыре… чем плохо, если находящегося рядом Саню комары тоже не тронут? Ведь главное, не ради себя, а ради Гошки… Вот, получилось… и теперь выжимаем спуск.
Под антикомариной завесой идти оказалось явно веселее. Да и, кстати, зачем мучиться, ориентируясь на бледное пятно от Гошиного фонарика?
Тогда, в Ромкином доме, Дима же сделал ему кошачье зрение. А сам он что, не сумеет? Конечно, придётся и антикомариную завесу держать, но она ведь совсем чуток силы забирает, остаётся полным-полно… наверное, хватит на всех отморозков Московской области. Главное, понять, как же это делается. Котом себя вообразить, что ли? Одним из Лискиным мушкетёров? Которого из них выбрать?
Вот Гоша – тот и впрямь смахивал на кота. Вернее, на тигра – ловко и уверенно пробирался в колючих зарослях ежевики, нагибался под ветками довольно густого здешнего подлеска, уклонялся от высоких стеблей крапивы. Казалось, он не просто спешит сейчас в лагерь организаторов, а ведёт бой на ринге… примерно так двигался Дима, когда оба они, под завесами, выбирались из супермаркета "На любой вкус". Но если Дима явно красовался, то Гоша, похоже, совсем не думал о спецэффектах. Просто спешил к своей цели… как тигр на охоте.
Саня тоже старался двигаться по-тигриному, но получалось хуже. Несколько раз он обжёг ладони крапивой, едва не упал, зацепившись за притаившийся во тьме пень, паутина противно липла к вспотевшему лицу.
Нет, пожалуй, в тигры, да и просто в коты ему рановато. Но можно же сделать по-другому! Вот представить, как от глаз в мозг идут нервы… тонкие такие проволочки, и по ним, как по проводам, свет попадает в голову. Или, кажется, не свет, а электрические сигналы… в темноте они получаются такие слабые, что мозги их просто не улавливают, а вот если поставить усилитель… так, наверное, и устроены приборы ночного видения, которыми часто пользуешься в "С.Т.А.Л.К.Е.Р. е". Нажимаешь Ctrl-N – и готово дело.
Он вновь коснулся белого шарика, потом вообразил усилитель – маленькую чёрную коробочку – и выжал спуск.
Заметно посветлело, но не как в "С.Т.А.Л.К.Е.Р. е" – сейчас стало, как бывает в очень мрачный облачный день, перед мощной грозой. Цвета хоть и поблёкли, но никуда не делись.
– Уже скоро, – повернулся к нему Гоша. – Кстати, заметил, комары присмирели?
– Наверное, все отравились твоим ядом, – стараясь не рассмеяться, предположил Саня.
– Наверное, – согласился Куницын. – Ты вот что, как придём, постарайся никому на глаза не попасться. И я тоже. А то Антонина нас обоих точно погонит обратно, к детишкам. Они ж там сейчас все нервные… как при обороне Брестской крепости. Смотрел кино? Короче, затаись где-нибудь под кустом, а когда придут эти, деревенские, включайся. Бить их не надо, всё равно не пробьёшь, лучше кидайся в ноги, дёргай и вали, и не сиди на нём, сразу других делай. А я тех, кого ты свалишь, попробую выключить на подольше. Так что будем работать в паре.
Саня кивнул – и вспомнил, как сегодня он уже работал в паре, с Петькой Репейниковым. Всего-то надо было разжечь костёр и вскипятить на нём воду в трехлитровом котелке. Замерялось время, и у кого быстрее получится, та пара победила. По доброте душевной Саня взялся за самое тяжёлое – таскать из лесу всё, что может хорошо гореть, а выданный им обоим коробок спичек доверил Петьке. И что же? Этот мутант (прав был насчёт него Мишка, ох и прав!) извёл почти весь коробок, сжёг всю бумагу, но результатом его усилий был лишь неустойчивый дымок. Очень хотелось дать ему по шее, но волнорезовец ребёнка не обидит. Пришлось отогнать рыжего и заняться костром самому. Хорошо он вспомнил, как папа учил складывать хворост шалашиком, а для растопки использовать не мгновенно прогорающую бумагу, а сухую бересту.
Но самый прикол случился с Петькой на канатной переправе. Сначала всё шло нормально – сделали ему обвязку, подсадили, и Репейников заскользил между двумя соснами по натянутому в струну тонкому капроновому тросу. "Полторы тонны на разрыв", успокаивал боязливых Динамометр. Где-то на середине пути трение, наконец, победило инерцию, как сказала бы Супермышь. Проще говоря, Петькино скольжение замедлилось, а потом и вовсе остановилось. Несчастный завис на двухметровой высоте и смотрел оттуда отчаянно.
"Руками, руками работай! – кричали ему старшеклассники. – Забыл, что ли?". Петька понял их совет слишком уж буквально. "С прямотой телеграфного столба", как сказал бы папа. Он вытянул руки по сторонам и начал ими судорожно махать, будто птица крыльями. Но никуда не полетел. А волна хохота, наверное, совсем его угробила – потому что потом, сообразив наконец, что значит работать руками, и добравшись до финиша, он до отбоя ходил как в воду опущенный и старался больше ни в чём не участвовать. Мыл, конечно, котлы, убирал мусор, таскал из лесу сухие ветки, но соревноваться боялся. Саня смотрел на него, страдающего ребёнка, и понимал: никаким волшебством тут не помочь. Такой уж он человек, Петя Репейников.
– Пришли! – шепнул Гоша, остановившись на краю не слишком большой лесной поляны. Оттуда тянуло дымом и чем-то вкусным, виднелись два костра, на расстоянии десятка метров друг от друга. Палатки располагались с другой стороны, едва заметные на фоне ночного неба – не совсем чёрного, а скорее тёмно-синего.
– Всего двадцать человек, – Гоша положил ему ладонь на плечо. – Пригнись, не отсвечивай. Старшеклассников пятнадцать, учителей трое, ну и мы с тобой. Вон глянь туда, за правым костром. Там тропинка, утоптанная такая, по ней к нам эти уроды и вышли и по ней же свалили, когда им Динамометр навешал. Наверное, оттуда же и придут эти самые… народные мстители. Потому что другой дороги нет, а напрямик по лесу ломится им беспонтово, они ж всё-таки не спецназ какой… По-любому, махач именно тут будет, на площадке у костров. Поэтому давай вон там заляжем, в малиннике, оттуда всё видно и слышно, а мы сами типа как в невидимости.
"Ага, под завесой" – чуть было не вырвалось у Сани, но он в последнюю минуту прикусил язык. Вместо этого шепнул:
– Может, палки какие-нибудь выломать? Ну, оружие всё-таки.
– Пока ты их ломать будешь, треск пойдёт на весь лес, – дыша ему в ухо, возразил Куницын. – Да и надо уметь палками драться. Нам тренер немного показывал, но при таком свете бесполезняк. Зацепишься за что угодно.
Кошачье зрение Саня погасил. Ни к чему оно сейчас было – костры, щедро подкормленные дровами, давали довольно яркий свет, и луна тоже старалась вовсе, здесь, над поляной, ей деревья не мешали. А вот антикомариную завесу оставил – если бы сейчас они с Гошей отбивались от кровососов, то уж точно спалились бы. Конечно, можно и другую завесу натянуть, античеловеческую, да ещё с неслышимкой – но это уже совсем непозволительный расход силы.
Всё и так было прекрасно видно – Динамометр в бледно-зелёной штормовке и со здоровенным топором в руке стоял возле бревна, на котором сидела Антонина Алексеевна. В джинсах и ветровке она сейчас выглядела совсем по-человечески.
А вот старшеклассников рядом не наблюдалось. Видимо, залегли всё-таки в палатках. Ну, понятно: устали за день, сморило их. И, наверное, думают, что все проблемы уже кончились, что могучий Динамометр навсегда отбил у придурков охоту приставать к мирным туристам.
– Вы что же, Николай Геннадьевич, всерьёз собрались топором обороняться? – негромко спросила завуч. Динамометр вздохнул.
– Да нет, конечно! Что я, идиот, под статью лезть? Пришьют превышение самообороны, и аля-улю. Будто я таких вещей не знаю. Им же плевать, что тут дети… Придётся руки и ноги применять. Фиг знает, как получится. Десантуру-то я прошёл, и на Кавказе повоевать пришлось, драться учили, но если их толпа будет…
– Во-первых, следите за лексикой, дети могут услышать. Во-вторых, вот с чего вы взяли, что что-то будет? – подняла голову Антонина Алексеевна, и Сане по её тону показалось, будто она мечтает сейчас услышать от Динамометра какую-то явную глупость, раздолбать в пух и прах – и оттого успокоиться. Но физкультурник не оправдал её надежд.
– Да знаю я эту публику, – мрачно сказал он. – Ну не этих конкретно пацанов, а вообще. Вы их психологию представьте. Им наваляли, и кто? Городские чмыри какие-то! Это же обида смертная, этого прощать нельзя! Одна надежда, что никого они сейчас не найдут, кто готов вписаться. Но вряд ли. Вы заметили, там один в военном камуфляже, самый бухой из всех? Скорее всего, дембельнулся на днях, обмывает свободу с друзьями, соседями… Значит, их много было, ужрались все как следует, и эту троицу потянуло на подвиги. То есть получается, есть, кого на подмогу звать.
– Не понимаю, – раздражённо сказала Антонина Алексеевна, – что их именно сюда-то потянуло? Деревня же в пяти километрах. Откуда они о нас узнали?
– Слухами земля полнится, – пояснил Динамометр. – Это же село. Кто-то видел, как мы вчера с электрички сходили, как топали сюда. А сегодня автобусы детей высаживали… Полтораста человек попробуй не заметь. Да и где мы можем стоять, всем местным и так понятно. Подходящих полян не так уж много, да и не первый же год мы детей сюда вывозим. А бешеной собаке семь вёрст не крюк.
– Логично, – признала завуч. – Но всё равно это только ваша гипотеза, что они вернутся.
– Может, и гипотеза, – Динамометр подбросил и поймал топор, – только меры принять нужно. Зря вы всё-таки вместе с девчонками в основной лагерь не пошли. Там-то уж точно безопаснее, а Павел Андреевич здесь бы пригодился. Всё-таки мужик, да и служил, что-то соображает по жизни…
Ага! – понял Саня. Значит, они всё-таки догадались увести отсюда девчонок-старшеклассниц, на которых запали местные. Только ещё умнее было бы их не в основной лагерь вести, а где-нибудь в лесу пересидеть. Учителя же не знают, что рядом, в малиннике затаился могучий волшебник Лаптев! Могут ведь и полное своё поражение предусмотреть. Типа местные забьют здесь всех и пойдут главный лагерь громить, искать беглых школьниц.
– Видите ли, Николай Геннадьевич, – сухо сообщила Антонина Алексеевна, – я ведь не только женщина. Я ещё и представитель гимназической администрации, и если уж нам действительно предстоит очередной виток конфликта, моё место здесь. Представьте, какие неприятности были бы, если бы при последующем разборе полётов оказалась, что я не контролировала ситуацию, находилась не на, так сказать, передовой. Ну и потом, вы же понимаете, на меня эти хулиганы уж точно не польстятся.