Тимофей выскочил из пункта и уж на ступенях опамятовался: деньги-то не спрятал, так и несет в кулаке… Эва до чего взвинтился! Тимофей зашел за угол, расстегнул куртку. В поле ее была прореха незаметная, Тимофей вывернул подкладку, там хранились все ценности его: воткнутые рыболовные крючки, жилка для поводков, зажигательное стекло и три рубля денег, зашпиленные булавкой. Тимофей подколол новые семь рублей, сунул подкладку на место. Так оно лучше, подальше положишь - поближе найдешь.
2
Старшина милиции Жеребцов тоже готовился к празднику. Но если для всех прочих людей праздник означал веселье, то для Жеребцова он означал самую тяжкую, самую неблагодарную работу. И старшина, разложив на лавочке перед избой всю форменную одежду и амуницию, готовился к празднику, будто к суровому походу. Он долго не замечал Тимофея - ощупывал старенький, потертый на обшлагах китель, проверял, крепко ли держатся крючки и пуговицы, нет ли чего лишнего в карманах. Потом сапоги взял и тоже тщательно обследовал. И портянки прощупал, прежде чем наворачивать.
- Здравствуй, дядь Тимоша! - окликнул его Тимофей.
- Здравствуй, тезка, - сказал Жеребцов.
Старшину все знали в округе, и он знал всех. Потому что присутствовал он на каждом празднике, на каждой свадьбе или проводах в армию. Да еще тверезым оставался.
Прежде всегда так бывало, что деревенского милиционера первым сажают за стол, наливают стаканчик. А когда напоят и спать положат, веселье продолжается безо всякого надзора. И милиционеру спокойней, и гуляющим людям тоже. Но старшина Жеребцов спиртного не употреблял, была у него какая-то залеченная язва; старшина садился за накрытый стол, не пил, не кушал, катал пальцами хлебные шарики и глядел на всех печальными, тверезыми глазами. Конечно же, если нарушался порядок, Жеребцову приходилось вмешиваться. В разные передряги он попадал из-за этого, ходил после праздников побитый. Но люди на него все-таки не обижались, а скорее сочувствовали трудной его судьбе и рисковой должности.
- Как там, - спросил старшина, - очередь у "Репки" стоит?
- Нету.
- Знать, катер запаздывает… Ты по делу или так?
- По делу.
- "Тозовку" никому не продам, - сказал Жеребцов. - Не волнуйся. Раз обещал твоему папаше, мое слово твердое.
- Дак я не об этом.
И Тимофей, присев на лавочку, подробно выложил старшине всю историю с Косым Егором. Как Егор обманывал самого Тимофея, и как соседей-приятелей обманывал, и как увидел сегодня Тимофей фотокарточку на Доске почета и сообразил, что много других пацанов обмануто. Раскрылось громадное жульничество…
Лишь об одном Тимофей умолчал. О том, что грозился Егор изуродовать Тимофея и теперь, наверное, озлобится еще больше… Но говорить про такое не следовало. Не мужской разговор. Вот ведь старшина Жеребцов не жалуется, что рисковая у него служба. И Тимофей никогда жаловаться не станет.
Печально и мудро слушал Жеребцов Тимофея. А после, надевши китель, продумал все и посулил:
- Разберемся. Кончится праздник, жив-здоров останусь - приеду к тебе в деревню… А ты покуда защити маленьких-то, в обиду не давай. Сделаешь?
- Ну, - сказал Тимофей.
3
Мало-помалу собирался народ на просторной улице Шихина; кучками стояли там и сям, и у кого-то заголосил транзистор, и балалайка затенькала по-синичьи. По обочинам рассаживались пришлые старухи торговки, устанавливали на земле мешки с подсолнушками, с прошлогодними орехами.
Еще чуток поднакопится народа - и двинет гулянка по Шихину.
Тимофей знал, как это будет. Вдруг, словно по чьей-то команде, людские кучки сорганизуются в ряды, человек по пять-шесть, а ряды выстроятся в колонну. И эта колонна потечет по деревне, до самой околицы, а там завернет обратно и потечет вспять, и в конце концов получится как бы вытянутый человеческий круг, непрерывный хоровод по всей улице…
Это умно придумано. Ты идешь в своем ряду, со своими деревенскими, играешь музыку, песни поешь или семечки лузгаешь, а навстречу тебе, по левой руке, движется ряд за рядом народ, и ты всех видишь, кто пришел на гулянку. Ты можешь выбирать, и тебя могут выбрать. Допустим, приглянулась тебе какая-нибудь модница из чужой деревни - ты к ней подсылаешь сестренку там или братишку. Течет людской хоровод, ряды навстречу, ряды, и вот опять подплывает твоя модница и уж именно тебя разглядывает: хорош или негодящ? Говорит сестренке: "Зови, я согласная!" - и ты перескакиваешь в чужой ряд, под бочок этой самой моднице…
Правда, прежде чем перескочишь, могут и тебя выбрать. Позарится на тебя кикимора, страшней войны, а отказаться права не имеешь. Обычай такой - девкам не отказывать…
Впрочем, Тимофею это не грозит, у пацанов и девчонок помоложе свои обычаи. У них проще. Бегай из ряда в ряд сколько захочется, а приглянулась малолетка, так дерни ее за косицу или вытяни прутом по ногам. А еще лучше крапиву взять, старую крапивину с граненым мохнатым стеблем…
Тимофей нынче возьмет в руки крапивину. Есть на кого внимание обратить. Санька Желтякова, дочка продавщицы, приплелась на гулянье, приплелась, не сообщив об этом Тимофею. Можно сказать, тайком от него. А Тимофей, наверное, с полгода за ней ухаживает. С того самого дня, как пихнул ее головой в сугроб. Любая девчонка давно бы сдалась, давно бы согласилась водиться. Но Санька, излечившись от любви к Дмитрию Алексеевичу, перестала краситься известкой, перестала наряжаться, ходит затрапезная, в каких-то бабкиных кофтах. И на мальчишек внимания не обращает. Фу-ты ну-ты! Как есть неприступная!
Ничего, Тимофей сегодня выломает крапивину потолще.
4
Магазин "Репка" по-прежнему пустовал, и буднично, спокойно было в двух ведомственных магазинах. Вероятно, снабженец с портфелем не сгрузил пока свои ящики, а может, Федор Федорович действительно взял их под замок. Народ кинулся к последнему прибежищу - стеклянной кафе-столовой; Тимофей издали увидел, какая там бурлящая очередь; перед зеркальной дверью стоял старшина милиции Жеребцов, пропуская граждан поодиночке, будто в кино.
А за толстым стеклом, в уголке, Тимофей обнаружил Веру Ивановну. Сжавшись, то и дело подталкиваемая в спину, Вера Ивановна держала в руках тарелочку и ела гречневую кашу. Судя по грустной позе, по ложке, которая застывала у рта, не дозвонилась никуда Вера Ивановна…
- Дядь Тимоша, телефон не работает? - спросил Тимофей у старшины.
- Пока нет.
- А во Всполье?
- Работает.
Он все на свете знал, старшина Жеребцов.
- Дядь Тимош, вон ту женщину городскую не упускай, ладно? Скажи, чтоб меня дождалась. Я скоро!
Тимофей кивнул Жеребцову и быстро побежал на край деревни, к аэродрому. Он там уже бывал, известны ему ходы-выходы. Только бы рейсы не отменили из-за погоды, остальное неважно. Тимофей посадит Веру Ивановну в самолет. Через десять минут очутится она во Всполье. И дело кончено…
Колька Бубнов, главный человек на аэродроме, встречал прибывающий самолет. В фуражке с голубым кантом, в комбинезоне, в хромовых сапожках, он лениво шел по полю и помахивал жестяным зеленым кружком на палочке. А сзади Кольки послушно рулил пестренький самолет, стреляя мотором, пуская дымные струящиеся вихри, от которых трава пригибалась вплотную к земле.
Самолет затрещал оглушительно, качнулся и затих. Колька Бубнов приставил лесенку. Стали выходить пассажиры: какой-то солдат с чемоданом, наверное на побывку приехавший, две старухи с мешками. В мешках не иначе как семечки. Старухи перекрестились на аэродромную флюгарку, подхватили мешки и затрусили в деревню.
- "ТУ-104", - сказал Тимофей. - Самый лучший самолет. Теща хохотала, когда улетала… Не выгнали тебя еще, Коляха?
- Гуляй, гуляй отсюда! - зашипел Колька. - Нельзя.
- Чего?
- Ничего. По зоне ползать.
- Ну, - сказал Тимофей. - Свои люди.
- Серьезно говорю, иди отсюда.
- Коляха, ракеты высушил? Не стреляют подмокшие-то, гляди, аварию сделаешь…
- Фигу от меня дождешься теперь! Иди, пока не схлопотал!
- А мне билет нужен, - сказал Тимофей. - Один, до Всполья.
- Может, тебе вертолет подать?
- Не. Покамест не надо.
- А по шее хочешь?
- Билетик, - сказал Тимофей. - Один. До Всполья.
- Хватит! Некогда мне трепаться.
- Ну, Коль…
- Катился бы ты домой, а? - с затаенной болью предложил Колька. - Чтобы тобой здесь не пахло, а?
- Не могу, - сказал Тимофей. - Батя поручил за Панькой следить. Вчерась она в летней избе с кем-то запиралась. Не знаешь, случаем, как это было?
- Нет билетов. Распроданы.
- Вот батя и приказал: следи, мол, за ней хорошенько…
- Нет билетов! - дернувшись, закричал Колька. - Что я тебе - рожу? Рейс укомплектован давно!
- "…Глаз с нее не спускай!" - батя говорит…
- На кой тебе сдался билет? Самому лететь, что ли?!
- Да нет, - сказал Тимофей. - Ладно… Если рейс укомплектованный, какой разговор. Я и не прошу. Щас Паньку найду, погоню домой, чего, в самом деле, тут околачиваться…
Колька смерил Тимофея взглядом, задвигал скулами, будто жесткое прожевал.
- Сыпь три целковых.
- Зачем?
- Даром, что ли, билеты дают?
- Дак нету билетов, Коля.
- У меня терпение, - сказал Колька. - Но ты не играй на нервах. И учти - это в последний раз… В самый последний!
- Может, не надо, Коля?
- Давай монету!..
Колька Бубнов ушел в дежурку, а Тимофей, удовлетворенный и довольный, остался на аэродромном поле, чтобы беспрепятственно полюбоваться самолетом. При Кольке не хотелось выказывать интерес. А сейчас он медленно обогнул самолет, потрогал рукой зализанное крыло, коснулся заклепочек на обшивке. Разглядел пропеллер с железными наконечниками, светло и чисто блестевшими, будто они натерлись об воздух…
Летчик сидел на перекладине лестницы, свесив ноги.
- Прокатиться желаешь? - спросил летчик.
- Не, - сказал Тимофей.
Он боялся думать об этом. Мечта у него была, самая сокровенная, отдаленная, почти недостижимая мечта… Родилась она зимою, в феврале; Тимофей бежал из школы Губиловским лесом; стылая оторопь дарила окрест, замерло все. И вдруг раскололась, рассыпалась тишина - над маковками деревьев низко тянул самолет, неторопливо качаясь, как на ухабах; и Тимофей увидел в кабине летчика с громадными очками, занимавшими пол-лица; позади летчика горбился второй человек, тоже в громадных плоских очках, он держал на ремне ружье, обхватив его кожаной рукавицей… С воздуха шла охота на волков.
Тимофей знавал настоящих охотников, старых и опытных, и добычу настоящую встречал, зверя, птицу и рыбу. И, случалось, Тимофей завидовал знакомым охотникам. А тут, глядя на тянущий самолет, Тимофей не почувствовал зависти, да и нечему было завидовать: не стрелял охотник, не бросалась в глаза добыча. Но так это было прекрасно, так могущественно - спокойный охотник, озирающий всю землю из поднебесья, - и так недостижимо было, что едва Тимофей не заплакал.
Проплыл самолет, серый на голубом; потекли с ветвей космы сухого снега, и развеялась пыль, и звук мотора погас. Только не забыть этого Тимофею. Родилась мечта, которую он боится высказать, втайне хранит ото всех, да и сам-то считает призрачной.
А она живет, бередит душу.
Глава восьмая
1
Телефон в Шихине, разумеется, тоже не работал. Вера Ивановна вышла из кирпичного здания почты, остановилась, вздохнула… Ну вот и завершилось ее нескладное путешествие. Еще в машине, в председательском "козле", Вера Ивановна пообещала себе, что дальше Шихина не поедет. Если связь восстановлена, Вера Ивановна поговорит с Серебровским, а если нет связи… что ж, значит, не судьба.
После утомительной дороги по болотам, когда надышалась Вера Ивановна запахом багульника, бензинным чадом и гарью, у нее голова болела и во всем теле покалывали неприятные зябкие иголочки. Так бывает, когда слишком перегреешься на пляже, обгоришь под солнцем.
А может, голова кружилась оттого, что Вера Ивановна была голодна, ничего не ела с утра.
Наискосок от почты зеленовато светилось, как аквариум, ультрасовременное сооружение под вывеской "Кафе-столовая". Мода и сюда просочилась, за тридевять земель, - нависал над входом бетонный козырек, пол из цветного пластика был выложен в шахматную клетку. И болтались рядами железные светильники, похожие на перевернутые ведерки. И железные стулья были оплетены чем-то вроде провода.
Весь прилавок был залит льдисто-голубым, феерическим мерцанием, как театральная сцена, действие на которой происходит в зимнюю ночь. Это испускали свет бутылки с ликером "Арктика". Впрочем, его раскупали охотно, и позднее, когда Вера Ивановна покидала кафе, арктическое мерцание наполовину померкло…
Вера Ивановна попробовала съесть гречневую кашу, но нет, аппетита не было. И она задумалась, стоя в углу, держа в руках липкую теплую тарелку.
На первом курсе театрального института Вера Ивановна, тогда еще просто Верочка, Верка, познакомилась на катке с военно-морским курсантом.
Курсант был ужасно большой, широкий, весь прямоугольный, как платяной шкаф. А Верочку не всегда пускали в кино на вечерние сеансы - такая она была субтильная, такая кнопка еще…
Не подходили они друг другу, Верочка и курсант. Совершенно ясно, что не подходили. Уж не говоря о характерах.
И все-таки они встречались каждую субботу или воскресенье (если курсант получал драгоценную увольнительную), бегали на каток, на танцы в Мраморный зал; и абсолютно наплевать им было, когда над ними смеялись, когда другие танцующие подавались в стороны, чтобы не заслонять их, чтобы выставить напоказ несуразную парочку…
Им хорошо было. Несмотря на взгляды насмешливые, на поддразнивания, несмотря на бедность курсанта и казарменное житье от увольнительной до увольнительной, несмотря на Верочкину нищету, полную нищету - единственный костюм был у Верочки (тогда костюмы носили с накладными плечиками) и единственные туфли, кожимитовые, под замшу, невероятно маркие туфли, которые дважды в день чистила Верочка карандашной резинкой, - хорошо было. Удивительно счастливые сидели они в какой-нибудь захудалой киношке, в тридцать последнем ряду; маленькая Верочка и экрана-то не видела, забиралась с ногами на стул, а то подкладывала под себя курсантскую шинель, жесткую и колючую, как власяница. Зрители шумели, отпускали реплики, бывало, драка начиналась в углу. А Верочке ничто не мешало. Курсант доставал из кармана пакетик с халвой, жуткое послевоенное лакомство, на олифе сваренное, и они весело угощались, отковыривая халву пальцами, как сырую замазку.
Верочка не загадывала, как сложатся отношения с курсантом, ничего не отмеривала, не рассчитывала. И однажды наивный роман кончился, кончился просто и естественно, как летний шалый дождик. Иначе и быть не могло. Но у Верочки тогда не возникло соображений, что роман этот нелепый, бессмысленный и ненужный. Он был, потому что был. И что-то после него осталось.
Один умный человек, кажется детский поэт, высказал мысль: стихотворение не заканчивается последней строчкой. Еще долго звучит в душе эхо, вызванное строчками, и рождает новые отзвуки, пускай слабеющие, слабые, но все равно не исчезающие… Наверное, так и в жизни.
Наверное, так. Но если бы можно было сохранить в жизни, надолго сберечь эту младенческую свободу и вольность, естественность поступков и помыслов! Чтобы мелочно не отмеривать, не рассчитывать, не бояться потерь и не удерживать то, что уходит от тебя! Если бы можно…
2
При выходе из дверей Веру Ивановну остановил милиционер. Очередь теснилась под бетонным козырьком кафе, милиционер сдерживал ее своей неприступной официальной фигурой, но глаза у него были скорбные, словно жалел он и эту бестолковую очередь, и готовое рассыпаться в осколки, непрочное стеклянное зданьице, и саму Веру Ивановну, еле протиснувшуюся в двери.
- Гражданочка, погодите.
- В чем дело?
- Вас просили обождать.
- Кто просил?
- Да мальчик, Тимофей Копенкин. Знаете его?
Вот новости… Что он еще придумал, этот Тимофей Копенкин? Ухитрился найти Веру Ивановну, поспел милиционера предупредить… Зачем? Ах, да, очевидно, из-за денег. Забыла Вера Ивановна рассчитаться со своим проводником, а ведь договаривались… Сколько там стоят его десять непойманных кротов?
Очень скоро явился Тимофей, будто из-под земли вынырнул, как гриб. Разгоряченный, взбудораженный, на всей мордахе сияет нахальное озорство.
- Вот!! - протянул розовую бумажку.
- Что это?
- Билет до Всполья!
- Тима… - сорвавшимся и оттого совершенно мальчишеским голосом протянула Вера Ивановна. - Спасибо, Тимка… Но ты напрасно старался, чудак. Я никуда не поеду…
- Это не ехать, это лететь!
- Как - лететь? А впрочем, все равно, я раздумала, Тимка…
- Ведь самолетом! Через десять минут там будете!
- Уже не надо, милый.
- Опоздали?
- Нет, просто раздумала.
- Ну вот, - сказал Тимофей. - Всю дорогу говорила - телефон ей нужен. Позарез требуется телефон. Помру, если не поговорю. А теперь раздумала! Поворот наоборот.
- Не сердись, Тимошка, спасибо тебе за все, но так будет лучше, честное слово… Я деньги за билет отдам, но поеду сейчас домой…
- А телефон действует, - вдруг произнес милиционер за спиной Веры Ивановны. - Заработал телефон.
- Где?
- На почте.
- Я же там недавно была!
- А он недавно и заработал. Вон телефонистка окно затворила, в наушниках сидит.
Вера Ивановна поднялась на цыпочки, взглянула поверх очереди - действительно, сидела за окном телефонистка, нажимала рычажки коммутатора… И, растерявшись, Вера Ивановна затопталась на месте, поворачиваясь то к милиционеру, то к Тимофею; известие было слишком внезапным, не подготовилась Вера Ивановна к такому повороту событий…
Милиционер смотрел на нее, сочувствуя.
- И здесь не станете говорить? - спросил Тимофей.
Вера Ивановна порылась в сумке, отыскала бланк телефонного вызова. Повертела в руках.
- Что ж… - ответила она с запинкой. - Тогда… пойдем?
И, расталкивая людей в очереди, пошла, а затем побежала к почте, торопливо побежала, словно боясь, что ее остановят.