Одного не поймет Нина: что произошло между мамой и дедом? Спрашивать неудобно, а сама догадаться не может. Оба они, и мама и дед, такие скрытные. Похоже, что поссорились еще тогда, до приезда Нины из Одессы. Но разве можно так ссориться, насовсем? Как ушли они с мамой, дед ни разу их не навестил, даже после того, как родилась Ляля. Да и в доме сложилось не так, как думала мама. Пошли нелады, ссоры, мама часто плакала. А как родилась Ляля, болеть стала, да так плохо ей было, что дядя Вадим увез маму в Ленинград на длительное лечение. И вот уже три месяца мучаются они без мамы… Бедная мамочка, мечтала о светлой доле для себя и детей, искала счастья, а вон как все обернулось…
Дома Нину уже ждали. Ольга Осиповна носила Лялю на руках, старалась успокоить, но малышка плакала, видно, проголодалась за ночь.
- Вот и кормилица наша, - обрадовалась Ольга Осиповна, увидев Нину. - Принесла?
- А как же. Первой в очереди стояла, молоко свеженькое.
Нина достала из сумки несколько бутылочек и одну из них протянула Ольге Осиповне. Та торопливо надела соску.
И вот уже Ляля не капризничает, жадно причмокивая, сосет молоко. Обе няньки довольны. Одна кормит, другая сидит, смотрит на ребенка еще грустными, но уже чуть повеселевшими глазами.
- Вот так и вырастим, - улыбается Ольга Осиповна. - Глянь, как лакомится.
Да, теперь не так страшно. Ляльке скоро шесть месяцев. Нина будет с ней все лето, а к осени девчонка еще подрастет. И мама, может, вернется.
- Ты меня не жди, - торопит Ольга Осиповна, - бери суп и садись завтракать.
- А может, вместе?
- Вместе не выйдет. Толя ушел к бабушке, Яков Осипович в городе, а меня придется долго ждать: пока Ляльку накормлю да убаюкаю, много времени уйдет.
Нина подходит к плите, наливает суп в тарелку, достает хлеб, ложку, садится за стол.
Ест медленно, молча. Ольга Осиповна видит все это, но разговора не начинает.
- Сегодня воскресенье, - наконец произносит она, - может, погуляешь с девочками?
Нина поднимает на нее удивленные и недоверчивые глаза.
- А дома как же?
- Дома я побуду. Хватит с тебя. Всю неделю не спускаешь Ляльку с рук. Погуляй хоть сегодня, в воскресенье.
- Ой, тетя Оля, кончились мои гулянки.
- Ну что ты, Ниночка. Твое еще впереди. Скоро мама вылечится, приедет домой, все пойдет на лад.
День сегодня выдался прекрасный. Почему бы и вправду не пройтись? Пусть ненадолго, не с подружками в лес или на речку, а, скажем, к бабушке…
Она собралась было идти, как вдруг увидела в окне отчима. На мгновение задержалась и, когда Яков Осипович появился на пороге, насторожилась: сказать, что идет к бабушке, или промолчать?
- Ты куда собралась? - спросил отчим.
- Пусть погуляет, - ответила за Нину Ольга Осиповна.
- Не до гуляний сейчас, - сказал Яков Осипович и тяжело опустился на стул. - Садись, поговорить нужно.
- Да я только к бабушке… - начала было Нина.
- Я не против, чтобы ты пошла к бабушке, да только не сейчас. Пришел сказать вам страшное, дорогие мои. Война началась. Немец напал на нас. Сегодня по радио передавали: в четыре часа утра на всей западной границе фашистская армия перешла в наступление, германская авиация бомбила пограничные города, до Киева добралась. Беда… Великая пришла беда…
Ольга Осиповна как сидела с ребенком на руках, так и застыла. И Нина почувствовала вдруг, что руки у нее отяжелели и как-то бессильно повисли.
Собственно говоря, она не представляла себе, что такое война. До сих пор все, что слышала о войне, было столь героическое, романтично увлекательное, что слово "беда" с ним вовсе не вязалось. Но раз Яков Осипович говорит "беда", значит, так и есть. Он человек взрослый, опытный. Ему лучше знать…
- Что же мы будем делать? - спросил Яков Осипович, почему-то обращаясь к ней, а не к Ольге Осиповне. - Не сегодня-завтра меня мобилизуют, пошлют на фронт…
- А может, не возьмут. Все-таки трое детей, и Лариса Ивановна больна, - поспешила вмешаться Ольга Осиповна.
- Не буду же я в такое время о своих льготах думать. Как ни трудно, а идти надо.
- Ну, если так, - ответила Ольга Осиповна, - пусть дети переходят к нашему отцу. У него все-таки свой дом, а здесь, что ни говори, снятая квартира.
Яков Осипович не ответил сестре, задумался.
- А что скажет Нина? - опять обратился к ней отчим. - Пойдешь к деду Осипу?
Нина заколебалась. Она подумала, что совет тети Оли хоть идет от доброго сердца, но для нее с братом не подходит. Кто они для деда Осипа, чтобы жить у него? Но сказать прямо об этом не решалась.
- Мне кажется, нам лучше будет у деда Ивана, - сказала она тихо, но твердо, - мы там жили, привыкли, а Ляльке все равно: она еще маленькая, не понимает. Да и бабушка приглашала…
- Когда приглашала? - спросил Яков Осипович.
- Перед экзаменами в школе.
Отчим опустил голову. Помолчал.
Ольга Осиповна собралась было что-то сказать, но не успела. Яков Осипович вдруг поднялся и решительно сказал:
- Ну что ж, раз такое дело, пойдем к бабушке. Сейчас каждая минута дорога, откладывать нечего.
II
Вечер обещал тихую звездную ночь. Ту восхитительную летнюю ночь, какой привыкли любоваться на Украине не только молодые и не только влюбленные. У кого-кого, а у деда Ивана Михайловича любили подолгу и со вкусом ужинать в саду под деревьями, а то просто во дворе под звездами. Всей семьей обсуждали события дня, рассказывали всякую бывальщину. И так хорошо было им - и взрослым и детям, такими счастливыми чувствовали себя под чистым, усеянным звездами небом, что никому не хотелось уходить в дом. Взрослые частенько оставались спать в саду под вишнями, долго слушали, как замирают вдали людские голоса.
А ночь все увереннее воцарялась над городком. Сперва только на огородах, а потом и во дворе застрекотали кузнечики, несмело, настороженно, как бы опасаясь чего-то: похоже, что прибежали они с поля и осматриваются, вглядываются, нет ли здесь посторонних. Но вот, смелея, заводят такую звонкую и многоголосую песню, что все другие звуки куда-то отступают, словно тают. И, только прислушавшись, можно уловить, что и ветер не спит, перешептывается с листьями. И так тихи, певучи эти звуки, так весело, будто танцуя, колышутся над головой ветви, что тем, кто лежит под вишнями, кажется, будто звуки эти долетают откуда-то из дальних-дальних высот, будто легкие кудрявые веточки веселятся, играют с самими звездами.
То были привычные, будничные ночи. А были еще ночи праздничные, когда с вечера гремела во дворе музыка, слышались веселые песни. Да и не только вечером, до глубокой ночи. И не только во дворе, а во всем городке.
В такие вечера часто светил месяц, по огородам, в долинах стлался туман. Люди не хотели расходиться по домам, а если расходились, то не сразу ложились спать, а если уж и ложились, долго не смежали веки, не сразу покоряясь сну.
Ночь бывала чем-то похожа на день, даже казалась краше дня.
Но все это было и было когда-то… А сейчас люди если и ждут ночи, то разве потому, что ночью реже бомбят самолеты: если и смотрят в небо, то лишь тогда, когда слышен их угрожающий гул.
Сегодня ночь обещала быть спокойной, и Нине хотелось раскрыть окно, выходящее в сад, подышать свежим воздухом. Но, увы, в городе затемнение, приказано маскировать свет, чтобы нигде и щелочка не светилась.
Можно бы и погасить лампу: Ляля и Толя спят, бабуся с дедушкой тоже собираются. Но пора написать матери письмо, а днем для этого времени не будет.
"Дорогая наша мамочка! - Нина аккуратно выводит букву к букве. Чтобы маме легче было читать. - Если бы ты знала, какая это радость для нас - твое письмо. Ведь целых десять дней от тебя ничего не было. Время тревожное, и в голову лезут всякие мысли. Как хотелось бы в такую беспокойную пору быть вместе!
Дядя Вадим, наверно, под Ленинградом, бьется с фашистами. Мы знаем: враг подобрался к самому городу, и это очень волнует нас. Не сладко тебе там, но мужайся, мамочка, и береги себя, родная. За нас не беспокойся: здесь более или менее тихо. Налетают иногда на станцию, но это далеко от нашей Базарной.
Степаненки эвакуировались. Уговаривали бабусю, чтобы и меня отпустили с ними. Да куда я поеду? На кого оставлю Лялю и Толю. Ведь я самая старшая и должна заботиться о всей семье".
Нина поставила точку и задумалась: оставить ли слова насчет эвакуации или вычеркнуть? Лучше все-таки оставить. Пусть мама знает, что город постепенно эвакуируется. Возможно, и они вынуждены будут куда-нибудь податься. Фронт приближается, люди уезжают если не в глубокий тыл, то в удаленные от железной дороги, глухие села. Если придется куда-нибудь выехать и связь оборвется, пусть мама думает, что они эвакуировались.
Размышляя обо всем этом, Нина все же никак не предполагала, что придется когда-либо оставить дедовское жилье. Уж кому-кому, а им выезжать из города особенно трудно. Бабуся и дед слишком стары, Толя и Ляля больно малы.
Но случилось так, что и они тронулись в путь-дорогу.
Фронт неожиданно быстро приблизился к Щорсу, и бомбовые удары с воздуха стали такими частыми, что началось повальное бегство из города. Уезжали кто как мог и на чем мог.
Иван Михайлович все еще не решался оставить родное гнездо. Водворил внуков и старуху в погреб: надеялся, что минет как-нибудь эта лихая година. Когда же артиллерия стала обстреливать не только железнодорожную станцию, но и городские кварталы и им, жившим около церкви, пришлось по-настоящему испытать, что такое близкие разрывы тяжелых снарядов, Иван Михайлович всерьез призадумался над тем, куда и как увезти семью.
- У нас ведь есть друзья в Рудне, - разрешила его сомнения Лидия Леопольдовна. - Найди подводу, возьмем с собой самое необходимое и выедем хотя бы на несколько дней.
- Да где ты возьмешь ее, подводу? - сердился Иван Михайлович, но все же ходил в город, расспрашивал, допытывался и нашел наконец человека, согласившегося отвезти их в Рудню.
Решили ехать под вечер, когда садилось солнце, в надежде, что ночью будет безопасней - обойдется без налетов авиации и бомбежек.
Но, как сказала бабуся, такими "умниками" оказались не только они.
По направлению на Рудню двигалось множество народа. Кое-кто на подводах, а большинство пешком, толкая впереди себя тачки с пожитками. Взяли в руки дышло с поперечной перекладиной и давай бог ноги! Пыльная проселочная дорога забита беженцами. Одни увязают в песке, другие объезжают их и загораживают проезд. И каждому не терпится, каждому хочется поскорее. Крики, ссоры, препирательства, слезы…
Сагайдакам тоже пришлось остановиться, и не раз. Но то были мелкие неприятности. А вот где-то поблизости от Рудни их возница зазевался и попал передним колесом в яму. Лидию Леопольдовну сильно качнуло, и она вместе с Лялей и узлами домашнего скарба вывалилась на обочину дороги. Иван Михайлович гневно напустился на возницу, а Нина с Толей кинулись поднимать бабушку и Лялю. Они, как и дед, всю дорогу шли за возом, подгоняя бабушкину козу Белку, которая со страху то упиралась, как ослица, то шарахалась в сторону.
Стали поднимать воз с помощью срубленной сосенки. Тут, в довершение всех бед, на дороге появилась автомашина и, подъехав едва не впритык, засигналила. Коза дернулась и оторвалась от подводы, задрала хвост да как рванула в лес! Дед за ней, Нина вслед, но где им догнать ошалелую животину!
Иван Михайлович вскоре запыхался и отстал. Кричит где-то сзади, клянет и бабу и козу. А Нина бежит, зовет, не спускает с Белки глаз. И не только потому, что она их с Толей любимица, что жаль будет, если пропадет: ведь на молоко Белки большая и, пожалуй, единственная надежда в эвакуации. Взрослые да и они с Толей как-нибудь перебьются с едой, но чем кормить Лялю, если Белку загрызут волки или уведут чужие люди?
Выбежав на лесную полянку, Белка вдруг остановилась.
- Белочка, хорошая моя, ну куда ты? - упрашивала Нина, словно коза могла понять ее. - Не бойся меня, я ведь тебе хлеба и сахару дам, иди сюда, слышишь?
Коза увидела свою кормилицу, заблеяла и пошла навстречу девочке. Ухватив за веревку, Нина притянула к себе Белку, обняла, гладила, успокаивала ее. А когда увидела, что коза присмирела и не боится ее, Нина выпрямилась и попыталась сориентироваться, далеко ли поляна от проезжей дороги. Лишь сейчас она заметила, что начало темнеть, и заволновалась: не заблудиться бы в неизвестном лесу.
Вдруг ей показалось, что совсем близко послышался голос деда.
- Я здесь, дедушка! - крикнула Нина так радостно и громко, что эхо разнесло ее слова по всему лесу и, наверно, услышали их не только Иван Михайлович, искавший внучку в лесу, но и Лидия Леопольдовна с Толей, оставшиеся на дороге возле подводы.
В Рудню рассчитывали приехать в сумерки, а пришлось стучаться к друзьям поздно ночью. Единственным утешением и наградой за все пережитое в дороге было то, что подруга бабушки Оксана Конек приняла Сагайдаков радушно и приветливо. Она так заботливо устраивала гостей на ночлег, что у них сразу отлегло от сердца, спокойнее стало на душе.
Видно, на всю жизнь запомнила Оксана, как много лет тому назад Лидия Леопольдовна выручила ее из беды. Тепло и благодарно любила она свою старую подругу и теперь всячески старалась, чтобы она, и дед, и внуки чувствовали себя как дома.
III
Фронтовые дороги прошли мимо Рудни, но здесь уже знали, что Щорс захвачен немцами, войска оккупантов продвинулись далеко на восток, и только бойцы, попавшие в окружение, иногда сталкиваются с ними на лесных тропах, напоминая о себе короткой, временами сильной стрельбой.
Люди прислушивались и надеялись: может, не правда, что немцы так далеко ушли на восток, может, наши скоро вернутся?..
Но они не возвращались. И день, и второй, и третий. А потом в Рудню вошли немцы. Пришли и посеяли страх, убили надежду.
Лидия Леопольдовна и Иван Михайлович как потерянные слонялись из угла в угол, не знали, чем заняться, куда себя деть.
- Что будем делать, старая? - спрашивал Иван Михайлович.
- А что нам остается делать. Давай вернемся домой. Нелегко будет прожить в городе с тремя детьми, но там все-таки своя хата да и вещи припрятаны. Какие ни есть, а все же пригодятся…
- А что, если немцы сожгли или разрушили дом? - возразил Иван Михайлович. - В городе шли бои, бомбили его, да и горел он, говорят люди.
- Може, правда, - вмешалась в разговор Оксана. - Что, если немцы сожгли хату или в нее попала бомба? Где вы будете тогда жить? Если уж надумали ехать домой, то пусть сперва отправляется Иван Михайлович. Разузнает, что и как, а потом и за вами приедет. А если, борони боже, дом разбит, то и ехать незачем, живите у нас.
Лидия Леопольдовна нашла совет Оксаны дельным. Иван Михайлович хотя и промолчал, но, видимо, был с ней согласен.
Утром он ушел искать попутную подводу.
Через два дня после отъезда Ивана Михайловича Лидия Леопольдовна стала беспокоиться. Хотя дорога из Рудни не такая уж важная, чтобы по ней двигались немецкие войска, но кто его знает, как оно обошлось там. Может, наткнулся дед на немцев, и те приняли его за партизана. В такое время все возможно.
На четвертый день не знали уж, что и думать. То была суббота, и Нина уговорила бабушку, чтобы та позволила ей выйти за околицу села. Глядишь, кто-нибудь едет и подвезет ее в город… Или, по крайней мере, встретятся люди, идущие туда, и возьмут ее с собой.
К счастью, ни подводы, ни попутчиков Нина не встретила, а на другой день, в воскресенье, вернулся Иван Михайлович.
Вести он привез более или менее утешительные: хата цела, можно возвращаться домой. Правда, когда Нина спросила: "А как же город? Что там слышно?" - дед помрачнел и сказал:
- Про город, внучка, не спрашивай. Приедешь - сама увидишь.
И она вскоре увидела его, родной свой город. Он лежал, приткнувшись к берегу речки, притихший, печальный, потемневший, словно на дворе не сентябрь - пора сбора румяных яблок, время осеннего буйства красок, а ноябрь или март, когда моросят надоедливые дожди и город становится грязным, неприветливым. Повсюду чернели пожарища и развалины, глубокие воронки в садах и на дорогах. Необычная, гнетущая тишина навевала уныние.
- Как грустно теперь в городе, - задумчиво сказала Нина.
- Скорбно людям, скорбно и городу, - отозвалась Лидия Леопольдовна. - И когда это было, чтобы на улицах во дворах ни души!
Толя бросил на них удивленный взгляд из-под надвинутой на брови фуражки.
- А что люди? Паровозы не гудят, потому и грустно в городе.
Нина пренебрежительно глянула на брата, словно хотела сказать: "И ты суешь свой нос, будто понимаешь, в чем дело". Но, подумав, согласилась: "В самом деле, паровозы-то молчат, оттого так тихо и грустно в городе".
Усадьба Ивана Михайловича - рядом с кладбищем, а погост, как обычно, - на окраине, и Сагайдаки надеялись проскочить к дому незамеченными.
Но их остановили. И не кто-нибудь - немцы.
Нина впервые увидела их вблизи… В Рудне она только слышала о них, а тут увидела. Один стоял около свежеотесанной будки и упорно смотрел на их подводу. Когда подъехали и по его знаку остановились, из будки вышли еще двое.
- Ком цу мир! - поманил пальцем тот, кто стоял первым.
Иван Михайлович несмело слез с подводы и подошел к немцу.
- Папир!
Старик торопливо полез в карман, вытащил паспорт. Подавая немцу, не удержался, стал объяснять, кто он, откуда, куда едет. Для большей убедительности махал руками, показывая, где живет.
Немцы, видимо, плохо понимали его, стали о чем-то переговариваться между собой. Лидия Леопольдовна увидела, что грозит опасность, и заговорила с ними по-немецки.
- О-о! Матка ист дойч? - удивились немцы.
- Да, да. Я из Пруссии, - ответила бабушка.
Лидия Леопольдовна выросла и до замужества жила в окружении немцев, в приморском городишке в Латвии, потому свободно говорила по-немецки.
Постовые снова о чем-то посовещались, потом возвратили Ивану Михайловичу паспорт и велели ехать своей дорогой.
IV
После возвращения из Рудни Нина все время проводила дома, помогала бабушке по хозяйству, нянчила Лялю. Ей совсем не хотелось выходить в город, интересоваться новостями. Достаточно было того, что приносили в дом подруги и соседи.
Но в конце концов пришлось пойти на базар, а затем и в город.
Чтобы избежать встреч с немцами, Нина решила идти не по улице Ленина, где помещалась комендатура оккупантов, а пробираться к базару параллельной Песчаной улицей. Она не замощена, и немцы вряд ли ходят там. Чего ради брести им в пылище, если можно идти рядом, по улице Ленина, где тротуары выложены клинкером.
И действительно, на Песчаной она не встретила ни одного немца. Зато когда дошла до перекрестка и повернула налево, насторожилась, а потом и остановилась: неподалеку от столовой, на углу двух улиц, выходивших к пожарной башне, толпились люди, окруженные фашистскими солдатами.