Девочка инстинктивно попятилась, затем круто повернулась и бросилась бежать.
Кто-то остановил ее негромким, но властным голосом:
- Стой! Зачем бежишь? Хочешь, чтобы они тебя догнали и потянули к виселице?
Нина остановилась, растерянно оглядываясь. Тут она увидела окликнувшего ее человека, стоявшего в густых зарослях кустов.
- Иди сюда! - приказал он. - Немцы насильно сгоняют людей смотреть на казнь. А ты сама туда бежишь!
Нина совсем растерялась, робко открыла калитку в низком заборчике, за которым ветвились заросли сирени, и вошла во двор. Стала неподалеку, глядя на мужчину испуганными глазами.
- Зайди в кусты, - сказал он, на этот раз тише и мягче, - становись, смотри и запоминай.
- А что там? - подала наконец голос Нина.
- Страшное дело, дочка, детей будут вешать!
- О-ой!
Нине хотелось спросить, что за ребята, чьи они, за что их казнят, но не могла вымолвить ни слова. Мужчина все понял сам.
- Кто его знает, - вздохнул он, - чьи это дети. Поймали в лесу, объявили партизанами, и вот…
Со стороны пожарной башни донесся шум; можно было различить чьи-то крики, плач.
- Они уже там. Привели, - сказал мужчина.
Нина почувствовала, что вся дрожит: ее охватил такой ужас, что она готова была расплакаться от страха и отчаяния.
- Я пойду домой, - всхлипнула она.
- Не смей, говорю! - сурово остановил ее мужчина. - Жить тебе надоело, что ли? Закончится все это, люди начнут расходиться, и ты пойдешь со всеми.
- Немцев, дяденька, на Песчаной нет.
- Если побежишь - найдутся!
Мужчина выглядывал из кустов, пытался рассмотреть, что происходит около башни, а Нина, опустив голову, даже боялась смотреть в ту сторону.
"Как же так? - горестно и тревожно билась мысль. - Как так можно? Ни за что ни про что казнить детей! Поймали в лесу - и уже партизаны. Ведь так и нас могли задержать при возвращении из Рудни, объявить партизанами. Какой ужас!.. Что же это делается? Что делается!"
На площади шум и плач вдруг затихли. Она услышала отрывистый, угрожающий голос, вколачивавший на чужом языке в наступившую тишину какие-то металлические, острые слова. И вслед за тем, как выстрел, раздался пронзительный детский крик:
- Дяденька! За что вы нас? Мы ни в чем не виновны!
Нина, не обращая внимания на предостережения незнакомого мужчины, продолжавшего стоять в кустах, отчаянно закричала и побежала со двора на улицу, домой.
Она не оборачивалась, не смотрела по сторонам, не думала, что могут повстречаться немцы, что на нее обратят внимание и задержат… Бежала, пока несли ноги, пока хватило духу.
V
Лидия Леопольдовна не раз уже пыталась подбодрить внучку, развеять ее мрачное настроение. Но все безуспешно.
- Что-то неладное творится с нашей Ниной, - сказала она Ивану Михайловичу. - Пока возится с Лялей да работает по хозяйству, еще ничего, а только присядет - сразу пригорюнится. И плохо ест. Боюсь, как бы не захворала внучка.
- Теперь все такие невеселые, - утешал Лидию Леопольдовну дед.
- Все, да не так. Разве ты не видишь, как она напугана?
- А поди-ка сюда, дивчинка, - как-то позвал старик внучку из соседней комнаты.
Нина вошла, стала у порога.
Иван Михайлович задержал на ней взгляд, минуту помедлил и спросил:
- Скажи мне, внученька, чего это ты последнее время сама на себя не похожа?
- Чем не похожа?
- Всегда печальная, невеселая, будто это не ты, а тень твоя.
Нина молчала.
- Напугалась тогда, когда казнили детей? Может, тебе снятся повешенные?
- Да нет, не снятся, а из головы не идут.
- А ты не думай об этом.
- Как же не думать?
- Очень просто: возьми да прогони навязчивые мысли.
- А если я не могу? - сквозь слезы проговорила девочка.
- Плохо, коли так. Время настало жестокое. Нельзя распускать нюни. Нужно быть мужественной. Иль забыла, что ты дочь партизана?
Нина подняла голову, пристально взглянула на деда, будто услышала что-то новое, необыкновенное. Но, ничего не сказав, снова потупила взор.
- Оккупация только началась, - продолжал Иван Михайлович. - Чего другого, а виселиц навидаемся. Не впервые встречаюсь я с немцами, знаю их повадки еще по восемнадцатому году. Уж они-то умеют распоясаться да полютовать на чужой земле.
Он смолк, задумался, то ли вспоминая прошлое, то ли ожидая, что скажет Нина.
- Ты поняла меня, внучка? - спросил он наконец.
- Да, поняла, - быстро ответила девушка.
- Так вот, возьми себя в руки, держись крепко, не принимай так близко к сердцу все, что увидишь и услышишь, а то ненадолго тебя хватит.
Разговор происходил в субботу, а через день, в понедельник, словно в подтверждение слов Ивана Михайловича, фашисты учинили в городе новое злодеяние. Приказали всем евреям - мужчинам - явиться с лопатами на работу, вывели их в лес и там расстреляли всех до единого, заставив перед тем выкопать для себя яму.
Лидия Леопольдовна всячески старалась оградить внучку от разговоров об этом чудовищном преступлении. Строго наказала Ивану Михайловичу не проговориться часом, предупредила соседей, знакомых. Но созданная вокруг Нины стена потаенности оказалась весьма зыбкой. Страшную новость на другой же день принес в дом Толя.
К удивлению Лидии Леопольдовны, Нина спокойно, во всяком случае внешне спокойно, выслушала брата. Она была поражена, но не испугалась, не ужаснулась, как в тот трагический день на Песчаной улице.
Расспросив Толю о происшедшей в лесу расправе, девушка побежала к деду, работавшему на огороде.
- Вы слышали, дедушка? - как-то очень тихо и напряженно спросила Нина. - Немцы расстреляли в лесу много людей.
- Кто тебе сказал? - не сразу откликнулся Иван Михайлович.
- Толя. Он был на улице и слышал, как женщины говорили об этом у колонки. Да и от ребят слышал… Что же теперь будет? Неужели никто не отомстит немцам за такое злодейство?
- Не знаю, - задумчиво ответил Иван Михайлович, - люди еще растеряны, не пришли в себя. А вот когда опомнится народ, тогда берегись фашисты! Загорится у них земля под ногами, дым столбом пойдет почище чем в восемнадцатом.
- Дедушка, - подсела к нему Нина, - расскажите, что тогда было в нашем городе, как боролись против немцев. Вы же многое знаете.
- Знать-то знаю, а рассказывать не мастак. Да и давно это было, разве все упомнишь?
- А вы вспомните…
Ей так хотелось услышать от деда увлекательный рассказ о героических подвигах партизан. Но Иван Михайлович был скуп на слова, рассказал только, как немцы вступили в Сновск и как потом формировалась дивизия Красной Армии под командованием Щорса.
Не то, не то хотелось ей услышать. Рассказанное дедом она знала из школьных уроков истории. В родном ее городе жил Щорс, он командовал первой украинской советской дивизией, освобождавшей Украину от немцев и петлюровцев. В тот год, когда она с родителями переехала в Сновск, об этом много говорили. Городу тогда и присвоили имя Щорса. Но какой была эта борьба, кто ее герои? Что они делали? Да, вот именно, что они делали, как собрались воедино, чтобы ударить по врагу, прогнать немцев с Украины, отомстить за погибших товарищей?
Слышала Нина как-то от ребят в школе, что о борьбе черниговских партизан против немцев в годы гражданской войны написаны книги, а читать их не довелось.
Кто же говорил ей об этих книгах, силится вспомнить Нина, как они называются?
Ее размышления прервала Ольга Осиповна, пришедшая проведать стариков и ребят.
Улучив момент, Нина спросила тетку, не знает ли она, какие книги написаны о борьбе против немецких оккупантов в восемнадцатом году.
- Много книг написано, - улыбнулась Ольга Осиповна.
- Таких, в которых рассказывается о Щорсе, о борьбе черниговских партизан?
- Всех сейчас не припомню, но, кажется, об этом есть в романе "Десну перешли батальоны" Алексея Десняка и еще в книге "Путь на Киев" Семена Скляренко.
- Вроде бы о книжке Десняка мне и рассказывал кто-то из ребят, да не припомню кто… Тетя Оля, вы не могли бы достать мне эту книжку?
- Я спрошу у знакомых, - пообещала Ольга Осиповна.
На другой день роман "Десну перешли батальоны" был в руках у Нины.
- Только никому не показывай, - предупредила Ольга Осиповна. - Хотя здесь и описаны давние события, но немцам не понравится любая книга о борьбе украинского народа против оккупантов.
Покормив и уложив Лялю спать, Нина забралась в крохотную каморку, куда редко заглядывали домашние, и углубилась в чтение. Она не отрывалась от книжки до вечера и потом, наскоро поужинав, сидела над ней до тех пор, пока не дочитала до конца. Роман приковал ее внимание, увлек живыми рассказами о людях, которые жили и боролись против немцев в восемнадцатом году близко от города Сновска, совсем рядом, в селе Боровичах.
VI
Зима 1941-1942 года выдалась лютая. В декабре разгулялись пронизывающие холодные ветры, били в лицо мелким колючим снегом.
В такую-то непогоду зашел к Ивану Михайловичу нежданный гость, Василий Григорьевич Анапрейчик, муж подруги Ларисы Ивановны. Еще перед войной он вместе с семьей переехал в Киев, и потому его появление в Щорсе удивило Ивана Михайловича.
- Из окружения или из концлагеря к нам? - холодно поинтересовался дед.
- Из окружения.
- А жена в Киеве или эвакуировалась?
- Не знаю, хочу пробраться туда, да опасаюсь без документов. Киев не Щорс, там без документов не повернешься.
- Конечно, - согласился старик и замолчал.
Анапрейчик немного выждал, затем сказал:
- Мне говорили, что незадолго до войны Лариса Ивановна серьезно захворала и выехала в Ленинград на лечение. Что, она там и осталась?
- В том-то и дело, что не знаем, как она там, да и там ли вообще. Может, вывезли куда-нибудь…
- А из больницы она писала вам?
- А как же, писала.
- И когда было последнее письмо?
- В конце августа.
- Тогда вряд ли вывезли. В конце августа немцы прорвались к Шлиссельбургу и завершили окружение Ленинграда.
В комнате наступила долгая, гнетущая тишина.
Нина взглянула в окно и, увидев знакомую фигуру, подошла к дверям.
- Тетя Оля идет, - сказала она, обращаясь к домашним и гостю.
Ольга Осиповна вошла раскрасневшаяся от мороза, возбужденная.
- Здоровеньки булы!
- Здравствуйте! - прогудел среди общих приветствий густой бас Анапрейчика.
- О-о! Кого я вижу! - обрадовалась Ольга Осиповна. - Василий Григорьевич, какими судьбами?
- Трудными судьбами, милая Ольга Осиповна. - Анапрейчик поднялся и шагнул ей навстречу.
Нине показалось, что он тоже обрадовался этой встрече, как-то даже особенно обрадовался.
- А вы, я вижу, не горюете, бодры, веселы, - сказал Анапрейчик, улыбаясь.
- А что даст нам кручина. Грустью обуха не перешибешь.
- Да, конечно…
Ни Иван Михайлович, ни Лидия Леопольдовна не поддерживали беседы.
Ольга Осиповна заметила:
- Что это вы все так приуныли? Не вы ли, Василий Григорьевич, принесли такое настроение в дом?
- Да… - отозвался Анапрейчик. - Вспомнили мы Ларису Ивановну и загрустили…
- Ой, горе горькое, - зябко кутаясь в платок, заохала Лидия Леопольдовна, - такое несчастье свалилось на нашу голову. Как она там, бедная, перенесет все это? Если бы хоть здорова была, устроилась бы на работу, как-нибудь прожила бы. А так… подумать страшно, чужие люди, чужая сторона.
- Она ведь не одна, - успокаивала стариков Ольга Осиповна, - и Вадим Иванович там, и семья его.
- Вадим на фронте, а семье его, наверно, не до Ларисы сейчас.
- Что Ляля, спит? - спросила Ольга Осиповна.
- Сначала капризничала, а потом поплакала и заснула.
- А я гостинец ей принесла. - Ольга Осиповна вынула из кармана и положила на стол пакетик сахара.
- Спасибо. Вот обрадуется малышка, ведь она у нас сластена!
Лидия Леопольдовна подошла к буфету и положила туда подарок.
- Где вы раздобыли такое лакомство? - спросил Иван Михайлович.
- Я ведь теперь при деле, паек немецкий получаю.
- Правда? И где же вы устроились?
- В больнице.
- Вы хотите сказать, в немецком госпитале?
- Ну, пусть будет в госпитале.
- А кем?
- Не начальником, конечно, санитаркой работаю. Все польза для себя и для семьи.
Нине сперва показалось, что тетя Оля и Анапрейчик говорят между собой какими-то намеками, но потом решила, что ей только показалось, потому что разговор продолжался самым обычным образом о работе, хлебе, пайке, дают ли сигареты, крупу, соль.
- А вы не знаете, - спросил Анапрейчик, - какие слухи ходят по городу?
- Какие?
- Говорят, наши разбили немцев под Москвой и двигаются на запад.
- Правда? - обрадовалась Ольга Осиповна.
- Чему вы так радуетесь? - тихо сказал Анапрейчик. - Придут наши сюда и спросят, что вы тут делали при немцах. Ведь вы кандидат партии.
Ольга смутилась:
- Я женщина, что с меня спрашивать. А вот вас наверняка спросят, как вы попали в окружение, почему остались в городе и не пробирались к своим.
- Правильно, Ольга Осиповна, - поддержал ее Иван Михайлович, - нашел ты, Василь Григорьевич, кого попрекать. Она женщина, на ее слабых плечах старые родители, да и нашим детям она помогает.
- Да я ничего такого не говорю, - как бы оправдываясь, пробормотал Анапрейчик.
- Как это - ничего? Мы что, по-твоему, не понимаем, к чему ты клонишь?
- Иван, - вмешалась Лидия Леопольдовна, - ну что ты, ей-богу, взъелся? Кто так обращается с гостем?
- А зачем он такое говорит об Ольге Осиповне?
- Да ничего особенного он не говорит, а только предостерегает.
- То-то и оно, что предостерегает. Ты нигде не бываешь, ничего не слышишь, вот тебе и невдомек. А я уж наслушался таких патриотов. Подумали бы лучше о том, кто пустил сюда немцев. Разбежались, как зайцы, по лесам, а теперь еще попрекают и даже угрожают, если кто заикнется о работе.
- Похоже, будто и вы собираетесь к немцам на службу? - вопросительно глядя на Ивана Михайловича, спросил Анапрейчик.
- Собираюсь. А ты как думал? Три сына и зять где-то воюют, довоевались до того, что бросили на произвол судьбы и нас, стариков, и трех малолетних детей. Пять ртов в доме. Что же они, по-твоему, божьим духом жить будут?
- Ясно…
- Что ясно? - сердито спросил Иван Михайлович.
- Дело ясное, что дело темное, - отшутился Анапрейчик и стал собираться уходить.
- Вы идете? - обратился он к Ольге Осиповне. - Надеюсь, вы не рассердились на меня, как Иван Михайлович?
- Чего мне на вас сердиться! - усмехнулась Ольга Осиповна. - Но выходить отсюда нам вместе, вероятно, не следует. Люди теперь зоркие, могут бог знает что подумать.
- И то правда. Но я вас все-таки подожду: есть один деликатный вопрос.
Попрощавшись со всеми, Анапрейчик направился к двери.
Нина вышла проводить его.
- Дядя Вася, - задержалась она в сенях дома, - вы, пожалуйста, не сердитесь на дедушку.
- Да бог с ним, чего мне на него сердиться. Ему самому нелегко.
- Да, да. Мучается он сейчас: идти на работу или не идти? А тут еще и вы поддали жару.
- Ах вот оно что! Ну, ну, пусть еще подумает, это не мешает, никуда не денешься.
Анапрейчик направился было к выходу, но Нина снова задержала его.
- Скажите, дядя Вася. Правда, что немцев разбили под Москвой, или это только слухи, как вы думаете?
- А почему тебя это интересует?
- А как же! Если наши и вправду будут так наступать, может статься, через месяц-полтора отобьют Ленинград. А там ведь моя мама…
- Ну, так я скажу тебе больше, чем другим. Говорят, будто наши наголову разгромили под Москвой пятьдесят немецких дивизий. Я думаю, что вскоре от Ленинграда фашистов погонят.
- Боже мой! Быстрей бы только!
- Можешь быть уверена. Так оно и будет… Ну, бывай здорова!
VII
Лидия Леопольдовна сегодня прихворнула. Донимала боль в пояснице. За картофелем в погреб полез дед. Долго возился, глухо кашлял, ворчал. Потом вылез наверх и зло накинулся на жену и внучку:
- Вы почему молчите? Картошки-то у нас кот наплакал. На исходе вся.
- Да я же говорила тебе, - простонала Лидия Леопольдовна.
Иван Михайлович, насупясь, помолчал.
- Что же будем делать, старая? Что будем есть, когда кончится картошка?
- Не знаю. Люди ходят по селам, меняют вещи.
- Не надежное это дело. Стары мы с тобой, чтобы мыкаться по дорогам, дразнить деревенских собак. А потом, надолго ли хватит наших вещей? Может, поискать все-таки работу? И деньги будут, и паек.
- А что люди скажут?
- А что люди? Их добрым словом сыт не будешь.
- Зато стыда нахлебаемся вдосталь.
- А-а, - отмахнулся дед, - о чем ты говоришь?
Нина не удержалась.
- Дидусь, а может, недолго продержатся оккупанты? Наши ведь вправду наступают.
- Как бы не так, - язвительно заметил дед, - наступают, да не в ту сторону.
- Почему не в ту? - возразила Нина. - Наша армия под Москвой пятьдесят немецких дивизий разбила и идет без остановки на запад.
- Кто это тебе сказал?
- На улице слышала.
- Все это враки. Если бы под Москвой в самом деле такую силу разгромили, мы бы уже почувствовали это. Да, вишь, не чувствуем почему-то.
Нина задумалась: может быть, дедушка прав? Если бы дело обстояло так, как говорил Анапрейчик, фронт уже придвинулся бы к Щорсу. Но ничто не говорит о его близости. В городе какая-то тяжкая, затаившаяся тишина.
Выпив чаю, Иван Михайлович отправился в город, но вскоре вернулся и стал копаться в каких-то бумажках в письменном столе. Потом снова ушел. Пока Нина хлопотала по хозяйству и ухаживала за больной бабушкой, дед несколько раз куда-то уходил. Нина, конечно, не допытывалась, куда и зачем он ходит: мало ли у него забот. Но когда он вечером пришел под хмельком, сразу догадалась, что это неспроста.
Лидия Леопольдовна тут же накинулась на деда:
- Ты что, совсем с ума спятил?
- Ч-ш-ш. Молчок, молчок, старуха.
- Да как я могу молчать! - разгневалась Лидия Леопольдовна. - У тебя язва желудка. Ты что, погубить себя хочешь?
- Не сердись, Лида. Есть причина.
- Пропади они пропадом, твои причины, если ты должен из-за них пить эту гадость, травить себя!