- Что вам мешает попросту убить меня и забрать фотографию?
- Я не вор, мсье Бремон.
Повисла долгая пауза, Бремон взвешивал ответ.
- Нет, это не для меня, - сказал он наконец.
- Подумайте. Никому не известно, где спрятаны досье на Альберти и ваша семья. Полагаю, что вы их держите вместе. Вероятно, я окажусь не единственным, кому эта мысль придет в голову.
Помолчав немного, он продолжал:
- Вы поставили под удар жену и дочь, этого требовала ваша мораль или, возможно, ваше тщеславие. Альберти нашел вас. Их он также найдет. Я предлагаю вам способ хотя бы частично исправить совершенные вами ошибки. Не упрямьтесь. Альберти для вас слишком крупная дичь.
- А для вас нет?
- Для меня нет.
- Почему вы так в этом уверены?
- На стороне Альберти власть, деньги, численное превосходство и полное пренебрежение законами морали. Ваше оружие - ваш ум, ваш следовательский пыл и справедливость. Это неравная борьба, потому что вы играете по правилам справедливости, а Альберти - по правилам, которые он выдумал себе сам. Я - одиночка, как и вы, и я играю по своим собственным правилам, как и он. Однако мне известны его правила, а он не знает моих. Вот почему эта дичь мне по зубам.
- Я все равно не понимаю, зачем вы мне все это говорите, зачем вам понадобилось его убивать.
- Затем, что мне нужна эта фотография. И единственное, что я могу предложить вам взамен, это голову Альберти.
- Все это не слишком убедительно. Минуту назад эта фотография была платой, теперь она стала целью…
- Существует не так много случаев, когда плата за работу не является ее единственной целью. Впрочем, давайте оставим эти общие рассуждения, особенно о такого рода предметах. Если вы принимаете мои условия, я назову причину, которая покажется вам вполне убедительной.
Бремон обреченно вздохнул.
- Хорошо, - произнес он, - я принимаю ваш контракт. При условии, что в него будет внесен еще один пункт: как бы ни сложились обстоятельства, вы не станете преследовать мою семью.
- Будьте логичны. Зачем мне преследовать вашу семью, когда я уничтожу человека, которому это было бы выгодно? И потом, я вам сказал, что убиваю только охотников.
- Я склонен больше доверять вашей профессиональной этике, нежели вашим нравственным представлениям. Обещаете соблюдать это условие?
- Даю слово.
- Мне ничего другого не остается, как верить вам на слово. Теперь скажите, какова ваша убедительная причина?
- Я убил бы Альберти, как бы вы ни ответили.
- Почему же?
- Альберти должен выдать полиции преступника. Разумеется, мертвого. И никак с ним не связанного. Именно поэтому он нанял для этой работы меня, хотя любой самый неопытный из его людей справился бы с ней без особого труда. Труднее было обнаружить ваше убежище, мсье Бремон, потому что вы не глупы. Убить же вас - пустая формальность. Для Альберти я идеальный исполнитель: грамотный убийца, труп без опознавательных знаков, оборванная нить в руках полиции. Ему достаточно инсценировать двойное убийство, то есть уже после вашей смерти изобразить дело так, будто журналист Бремон и неизвестный мужчина убили друг друга при невыясненных обстоятельствах. Его люди уже здесь, за углом.
- Откуда вам это известно?
- Я ждал их и видел, как они приехали. Но в общем, в этом не было необходимости.
- Когда вы поняли это?
- В ту самую минуту, когда Альберти предложил мне контракт.
- И вы согласились?
- Да. Я уже вам говорил, что мне знакомы его правила игры, а ему неизвестны мои. Его логика сомнительна с точки зрения морали, зато вполне предсказуема. Она позволяет ему придумать такого рода инсценировку, но мешает понять, что я разгадал его ход, - как раз потому, что я согласился на его условия и принял контракт. В этом у меня перед ним большое преимущество.
- Почему же вы согласились?
- Речь шла о крупной сумме. Но это вторичное побуждение. Меня всегда увлекала способность разума победить силу. А кроме того, когда для тебя нет разницы, жить или умереть, что еще остается, как не играть со смертью? Последний способ придать игре смысл - сделать так, чтобы ставкой в ней стала жизнь.
- Если жизнь ничего не стоит, - тогда ставка ничтожна, а игра не стоит свеч.
- Да, если единственный смысл и главный интерес игры в том, чтобы получить приз. Нет, если этот интерес заключается прежде всего в механизме принятия решений и четкости их исполнения. Мы говорим, разумеется, о шахматах, а не о русской рулетке.
- Я не игрок. И я не играю против Альберти. Что отнюдь не означает, что на кон ничего не поставлено. Ставка есть. Но это не моя жизнь. Тот факт, что я рискую жизнью, - лишь неизбежное следствие. Но не сама ставка. Это было бы безнравственно. Тогда как единственная серьезная для меня ставка в жизни - это нравственное достоинство. И это не красивые слова.
- Нет, конечно. Это ни на чем не основанная глупость.
Незнакомец показал на рамку с фотографией:
- Вот это - реальность, и как бы вы это ни называли - ставкой или неизбежным следствием, - вы этим рискуете. В сравнении с этим ваша пресловутая гражданская доблесть - блеф, пустая болтовня. И если вы знаете это, не желая в этом сознаться, тогда вы еще безнравственнее меня и даже Альберти.
Бремон с интересом посмотрел на него. Его страх, казалось, прошел - то ли потому, что он нашел в словах, в простой необходимости слушать и говорить новые силы или только средство забыть на время о грозившей ему опасности, то ли потому, что смысл этих слов заставлял его примириться с неотвратимой, может быть, даже заслуженной карой, или, наоборот, побуждал его к решительным действиям.
- Каким образом вы надеетесь убить Альберти? - спросил он.
- Продолжая делать то, что не доступно его пониманию.
- А именно?
- Альберти крайне подозрителен. В поездках его охраняют не хуже какого-нибудь президента, в он практически вне досягаемости. Безопасным местом он считает свою виллу, крепость, в которой он чувствует себя неуязвимым. Туда-то следовательно, я и пойду его убивать.
- Но может быть, он там и в самом деле неуязвим…
- Чисто теоретически. Система безопасности на вилле объективно гораздо мощнее и совершеннее, чем та охрана, на которую он может рассчитывать при переездах, несмотря на всю его подозрительность и редчайшие меры предосторожности, которые он принимает для себя в этих случаях. Однако необходимо учесть фактор времени. Относительная или даже полностью импровизированая охрана на короткое время эффективнее, чем повседневная долгосрочная, на первый взгляд совершенная, которая, вместе с тем, оставляет противнику время изучить принципы, на которых она строится, иными словами - свои изъяны, а также право выбрать наилучший момент. Ибо в первом случае ключевой фактор - удача, а во втором - верный расчет. Я никогда не полагаюсь на удачу и знаю, что абсолютно надежной системы безопасности не существует в природе, всякая система - создание человеческого ума, следовательно человеческий ум способен ее победить.
Он говорил спокойно и неторопливо, так, словно стремился донести до упрямого или не слишком одаренного ученика некоторые самоочевидные истины, касающиеся одного из банальнейших вопросов.
- И вы, похоже, нашли изъян Альберти? - спросил Бремон.
- Да.
- Вы больной человек, - прошептал Бремон.
Он вдруг наклонился, открыл ящик письменного стола и выпрямился - с пистолетом в руке. Незнакомец выстрелил в последнюю секунду, один раз. Из-за глушителя выстрел хлопнул мягко, как в вату, отозвавшись коротким металлическим эхом. Бремон, сраженный на месте, сполз в кресло перед письменным столом. Незнакомец в задумчивости посмотрел на него:
- А вы, мсье Бремон, мертвец.
Он вышел из кабинета и, не зажигая огня, поднялся на второй этаж. Зашел в ванную и встал у окна, выходящего в сад. Прислушался. Ветер стих, и его редкое и слабое дыхание почти замерло в кронах деревьев, неподвижно выступавших в лунном свете. Незнакомец не всматривался во мрак, не пытался разглядеть отдельные предметы. Подобно кружащей в поднебесье хищной птице, он сторожил малейшее движение на застывшей земле. Прошло какое-то время. Наконец его ухо уловило легкий шорох, донесшийся из-за цветника. Он с точностью определил его местоположение. Перешел в комнату, окна которой выходили на улицу. Двор лежал под ним, как на ладони, спрятаться было негде. Он ничего не заметил. Хотя его уже наверняка ждут за каждой дверью. Он вернулся и открыл окно с западной боковой стороны, то, которое успешно опробовал при первом осмотре. Перекинул ноги через подоконник, спрыгнул. По-кошачьи бесшумно приземлился на выложенную камнем дорожку. Пробрался сквозь зеленый барьер, перелез через изгородь и очутился на соседнем участке. Пошел вдоль забора в глубь сада. Снова преодолел ограду, зеленый массив и стал подниматься в гору, к цветнику, который засек иа окна. Там, на корточках, повернувшись к нему спиной, сидел человек, следивший за задней дверью дома, Опять послышался тот же приглушенный, едва различимый звук, растворившийся в ночной тишине, Человек, не успев вскрикнуть, уткнулся в траву. Незнакомец выждал время, наблюдая за обоими концами исчезавшей за домом дорожки. Никаких изменений. Он подкрался ближе, убедился в том, что его противник мертв, и направился к дорожке Обогнул дом с восточной стороны прижимаясь к стене. Осторожно заглянул во двор. Другой человек стоял там, припав к стене фасада у самой входной двери. Его невозможно было заметить из окон, разве что перегнувшись вниз. Две молниеносных перебежки - и незнакомец настиг его и ткнул пистолетом в живот. Человек поднял руки.
- Повернись лицом к стене, - сказал незнакомец. - Сделай шаг назад. Еще один. Обопрись о стену, расставь руки пошире и не сгибай в локтях.
Человек, наклонившись далеко вперед, принял неловкую позу, исключавшую любое быстрое движение. Незнакомец обыскал его. Вытащил у него из-за пояса пистолет с Глушителем, а из кармана запасной магазин. Отвинтил глушитель и положил все вместе в правый карман своего плаща.
- Пошли.
Они обогнули дом. Человек бросил быстрый взгляд в глубину сада. Незнакомец открыл дверь и провел его в дом, они миновали коридор и вошли в библиотеку. Человек заметил Бремона. На его бесстрастном лице ничего не отразилось, но в глазах появилось что-то новое - это был страх.
- Ложись на живот, руки в стороны, ноги на ширину плеч.
Тот послушно лег. Незнакомец подобрал с пола около письменного стола пистолет Бремона.
- Вставай.
Когда тот распрямлялся, незнакомец выстрелил из пистолета Бремона. После суховатых щелчков глушителя выстрел грянул громовым разрядом. Человек повалился обратно на пол, держась руками за живот, скорчившись от боли, сжав ее в одно плотное кольцо, вобрав ее в себя всю, до последнего стона. Потом его тело обмякло, и он больше не шевелился. Незнакомец осмотрел его. Вложил собственный пистолет в левую руку убитого - пистолет, который незнакомец нашел у него за поясом, был под левую руку - и несколько раз сжал его пальцы вокруг рукоятки. Потом положил пистолет рядом с трупом. Возвратил пистолет Бремона на то самое место, где его подобрал. Перешел в гостиную и оглядел улицу. Не заметил ничего необычного. Через несколько минут он вышел в сад, чтобы обыскать убитого, лежавшего за цветником. При нем он нашел автоматический пистолет, глушитель и запасную обойму, положил все это в левый карман плаща. Вернулся в библиотеку. Вынул из ящика письменного стола незаконченное письмо и внимательно перечитал его. При первом чтении он обратил внимание на небольшую помарку после второго "Х.", хотя и не придал тогда этому значения. Теперь он внимательно рассмотрел исправление. Рукописный "икс" вполне можно было принять за "К", под закорючкой следом прочитывалась зачеркнутая буква: "е" или "с". Возможно, странное приращение к букве, по самому своему значению стоящей особняком, объясняется совпадением символа инкогнито с первой буквой имени, которое Бремон осмотрительно за ним скрывал и которое он начал, по-видимому, машинально писать, но вовремя спохватился? Он обыскал труп журналиста и нашел во внутреннем кармане пиджака записную книжку. Раскрыл на букве "Х". Ни одной записи. Тогда он стал читать с самого начала, обращая особое внимание на имена. Под "М" значилось: Мерло Ксавье, ул. Эдгара А. По, 23. Следом шел телефонный номер. Он дочитал до конца, но больше ничего подходящего не нашел. Положил записную книжку на место, вынул из рамки фотографию и убрал рамку в ящик письменного стола. Посмотрел в нерешительности на книгу Марка Блока, лежащую на полу, вытащил из кармана банкноту и положил ее в тот же ящик, к рамке. Поднял книгу, заложил в нее фотографию и письмо Бремона, осмотрелся кругом, вышел из комнаты и выбрался из дома через заднюю дверь в сад. Вскоре, на дороге, ведущей в город, в ночном сумраке растаяли огни его автомобиля.
* * *
Весь этот район, застроенный крупными коттеджами с прилегающими к ним обширными парковыми угодьями, из которых самое скромное по площади занимало не менее трех гектаров, разбитый на правильные четырехугольники узкими улочками, параллельными и перпендикулярными центральной авеню, так густо усаженной деревьями, что она сама больше походила на тонкую, несоразмерно вытянутую в длину полоску леса, - излучал невозмутимое довольство и достаток. Незнакомец остановил машину на пустынной улице, между высокой стеной одного из самых внушительных частных владений и кованой решеткой городского сада. Из-за стены высовывались гигантские дубы, их ветви подсвечивались снизу, по всей длине парка, пучками раскаленного белого света, исходящего от невидимых мощных прожекторов. Это полноводное буйство отраженного света особенно бросалось в глаза с улицы, с ее домашним рыжим отблеском фонарей на дороге, - рождая в прозрачной июньской ночи фантастический мир жаркого полуденного солнца. Неподалеку, в двух шагах от места, где он поставил машину, незнакомец разглядел на стене укромную метку. Он открыл багажник, снял перчатки, потом плащ, пиджак, галстук, рубашку и ботинки и убрал их внутрь багажника. Вытащил оттуда тонкую черную водолазку и пару темных теннисных туфель. Натянул водолазку, обул туфли и снова надел перчатки. Потом вынул из багажника металлические трубки, состыковал их, так что они образовали легкую лестницу, приставил лестницу к стене там, где находилась метка. Взял из левого кармана плаща пистолет человека, убитого в саду, глушитель, навинтил на ствол; вытащил оттуда же запасной магазин и переложил в карман брюк. Закрыл багажник на ключ. Проверил заряженную обойму - полная, - окинул взглядом оба конца улицы и полез вверх по лестнице, не останавливаясь, пока его голова не оказалась вровень со стеной. Стену от первой шеренги дубов отделяла широкая аллея, посыпанная гравием и насквозь пропитанная светом мощных прожекторов, расположенных на равном удалении по обеим ее сторонам. Незнакомец прицелился в следящую камеру, прикрепленную к стволу дерева и почти неприметную на этой высоте в развесистой кроне. Выстрелил. Камера подпрыгнула, объектив отключился. Незнакомец взобрался по последним ступенькам, перекину одну ногу через стену, поднял лестницу и перенес ее на другую сторону. Спустился на дорожку, забрал лестницу и скрылся за ближайшим деревом.
В караульной комнате за пультом слежения сидел человек. Перед ним, на щите, двенадцать контрольных экранов показывали все отрезки аллеи, идущей вдоль внешней стены вокруг четырех гектаров парка за виллой.
- Повреждение на второй камере, - сказал он. - На пятьдесят метров аллеи нет картинки. Кто-нибудь, посмотрите, что там.
Он обращался к двум охранникам, игравшим в карты за маленьким столиком у него за спиной. Один из них встал и направился к двери Пройдя через холл, из глубины которого монументальная лестница поднималась на верхние этажи, oн вышел на каменную террасу, нависавшую над посыпанным гравием двориком, где стоял лимузин. Дальше, за двориком, были разбиты большие клумбы, засаженные какими-то редкими сортами цветов, освещенные через регулярные промежутки фонарями, придававшими густой, гладко выстриженной зелени газонов молочный отлив; газоны с клумбами обступали слева и справа центральную аллею, которая вела к массивным стальным, с дубовой обшивкой, воротам, делившим внешнюю ограду на две равные части. На террасе, свободно развалясь в кресле, свежим воздухом дышал шофер в ливрее, с сигаретой и бокалом в руке.
- Что там у вас? - спросил он.
- Камера барахлит.
Охранник спустился во дворик и вышел на дорожку, идущую мимо фасада, потом делающую плавный изгиб, отделяя парк от газонов, и наконец выводящую к забору, где она соединялась под прямым углом с окружной аллеей. В тот момент, когда шофер потерял его из виду за первыми деревьями, он вошел в контрольное поле первой камеры. Дежурный на пульте видел, как охранник проходит через весь экран, потом и он, в свою очередь, перестал что-либо видеть.
Охранник остановился перед деревом, на котором была установлена разбитая камера.
- Вытяни руки вперед, наклонись к дереву и обопрись, - сказал ему незнакомец, выйдя из тени.
Захваченный врасплох, охранник подскочил от неожиданности, потом растерянно повиновался. Незнакомец отобрал у него револьвер и переговорное устройство.
- Где твой напарник?
- Остался в караулке.
- Это запрещено инструкцией. Ладно. Ты вызовешь контрольный пункт и скажешь так: "Не понимаю, что с камерой. Пришлите запасную. Остаюсь на месте. Конец связи". Прибавишь хоть слово - пристрелю.
Протянул ему рацию. Охранник сделал все, как было велено. Незнакомец забрал у него аппарат.
- Закури. Будет, чем занять руки.
Охранник закурил. Он уже оправился от первого испуга и почувствовал себя немного увереннее.
- У вас ни одного шанса, - сказал он. - Если вы пойдете по аллее, вас сразу засекут, там камеры. Если вы сломаете еще одну, они не будут сидеть сложа руки и поднимут тревогу. Одна поломка - еще куда ни шло. Две - это уже слишком. А если возьмете лесом, не пройдете и десяти метров - сработает сигнализация. Там больше электронных ловушек, чем деревьев. Да и потом, все просматривается, место открытое. Я вам говорю, у вас нет никаких шансов.
- Заткнись.
Внезапно незнакомец опять зашел в тень. В конце аллеи показался человек; он нес коробку и складную лестницу.
- Не пытайся мне помешать, - шепнул незнакомец.
Второй охранник подошел к ним и опустил на землю свою ношу. Поднял голову, увидел разбитую камеру и удивленно взглянул на своего товарища. Мгновенно его рука нырнула под плащ и выхватила пистолет. Пуля попала в него, когда он выпрямлял руку. На землю он упал уже мертвый. Незнакомец ногой отбросил в сторону его пистолет.
- Сними с него плащ и оттащи труп за дерево, - сказал он.
Охранник повиновался, движения его были резкими и суетливыми. Он не мог сдержать дрожь.
- Ложись на живот посредине аллеи.
Даже в этом положении его тело продолжало конвульсивно вздрагивать. Незнакомец натянул на себя плащ.
- Я хочу, чтобы ты успокоился, - сказал он. - Встань. Поплачь, если это тебе поможет.
Тот присел и заплакал, давясь, непроизвольно сглатывая и тоненько поскуливая. Понемногу его всхлипывания сделались более редкими. Он успокоился.
- Я презираю себя, - проговорил он, вытирая слезы.
- Разумеется. Но сам не знаешь, за что, - сказал незнакомец. - Ну, теперь все в порядке?
- Да.