Без четверти четыре он был готов пригласить в кабинет последнюю пациентку. Он посмотрел, что написала Рита в направлении: "Сесилия Давидсен. Обнаружила шарик в груди, боится". Он раскрыл на экране компьютера ее карточку. Она уже три года была его пациенткой, но до этого приходила на прием только раз, да и то потому, что простудилась и ей нужен был больничный. Сорок шесть лет, стюардесса, двое уже взрослых детей и дочка восьми лет.
- Эта женщина зря к врачу не будет обращаться, - сказал он студентке. - Тем больше оснований осмотреть ее повнимательней.
Сесилия Давидсен была высокой и стройной, у нее была короткая стрижка с мелированием. Аксель сразу же вспомнил ее. Она сняла перчатки и, протянув руку, посмотрела на него с легкой улыбкой, будто извиняясь за то, что потревожила его без надобности. Но в глубине ее глаз таилась тревога.
Он задал ей все те вопросы, которые обычно задают в таких случаях, - о кормлении грудью и менструациях и о том, когда она заметила, что с грудью что-то не так.
- Ну что ж, давайте посмотрим.
Она расстегнула блузку. Он не стал спрашивать, в каком месте она обнаружила уплотнение, чтобы нащупать его самому. Шарик располагался с правой стороны, прямо под соском. Размером он был с миндалину, неровный и малоподвижный.
- Вы разрешите, студентка вас пальпирует?
У Сесилии Давидсен выступил пот под мышкой, хотя в кабинете было не жарко.
- Девять из десяти уплотнений в груди оказываются доброкачественными, - подчеркнул Аксель, пока студентка ощупывала Давидсен. Сразу было видно, что делает она это не впервые, пальцы двигались уверенно и систематично. - Разумеется, мы сделаем все, что нужно.
- Маммографию?
- Как можно скорее. С подобными вещами нужно расправляться сразу же.
Когда пациентка ушла, он повернулся к студентке:
- Ну что, есть здесь повод для беспокойства?
Она на минутку задумалась, покачала головой:
- По вашему виду этого не скажешь, но уплотнение-то там довольно крупного размера.
- Как врачи, мы всегда должны предполагать худшее, - наставительно изрек Аксель. - Но высказывать это худшее совершенно необязательно. До тех пор, пока не будешь знать наверняка.
Он провел рукой по скуле.
- Мне ее шарик не понравился, - уверенно заявила Мириам. - И под мышкой у нее три лимфоузла увеличены.
Он быстро застучал по клавишам, распечатал направление.
- Уйдет с сегодняшней почтой. И я сам позвоню в больницу. Надо, чтобы они приняли ее до конца недели, постараюсь этого добиться. - Он посмотрел на часы. - Мне нужно успеть на паром, который отходит в половине пятого. Завтра можете побеседовать с парочкой пациентов в мое отсутствие.
Обычно он не торопился с этим до второй недели практики, но эта студентка - Мириам, так ее зовут, кажется? - производила впечатление человека, который уже готов к самостоятельному выполнению таких поручений. Он редко ошибался в этом отношении.
- Я на машине, - сказала она. - Если хотите, я вас отвезу в гавань.
Он изумленно посмотрел на нее:
- Это очень любезно. Вы, похоже, знаете, куда мне надо.
Она опустила глаза:
- Вы же сказали: на паром… Тогда вы, значит, на Несоддене живете или рядом где-то.
Она вела машину так же спокойно, как и говорила, тронулась с места без единого рывка. Он откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Вроде бы она и не ждала от него ничего. Будто не ощущала никакого неудобства оттого, что он был не в состоянии поддерживать разговор.
- Вы такой усталый.
Только сейчас он обратил внимание на то, что его ухо улавливало весь день, - она говорит с легким акцентом, кажется восточноевропейским. Он не стал расспрашивать: чем меньше знать о ней, тем лучше.
- Пришлось поехать на ночное дежурство, - объяснил он. - Очередь была не моя, но больше некому было. И там такая штука стряслась, авария…
Он и сам не заметил, как выложил всю историю. Про лицо Лизы, как будто она просто заснула в канаве. И про то, как ее мать цеплялась за его руку, когда он собрался уходить, и не желала его, вестника, отпускать.
- Она была всего на год старше младшего из моих сыновей. Они были знакомы.
На причале зазвонил колокол.
- А этот-то идиот, что сидел там, прижатый рулем, он весь провонял спиртным, - вырвалось у него. - Я его чуть не убил.
- Ваш паром, - сказала девушка.
Аксель не двинулся с места. Второе дыхание покинуло его. Он всматривался в серую тьму, сгущавшуюся над фьордом.
- Ты торопишься?
Краем глаза он увидел, как она покачала головой.
7
Среда, 26 сентября
Сольвейг Лундвалл толкала наполовину заполненную тележку на колесиках в сторону морозильного прилавка. До него было неблизко, метров сто наверняка. Нужно было миновать ряды полок с бумажными полотенцами и туалетной бумагой. Корм для кошек, корм для собак. Потом бакалея. Овсяные хлопья, мюсли, кукурузные хлопья, хрустики, сухие завтраки. Она сняла с полки пачку кукурузных хлопьев с медом. Когда она была маленькой, кукурузные хлопья им давали по пятницам, после ужина. Молоко. Обязательно купить побольше молока. Дома у них так много пьют молока. В четыре рта, всё пьют да пьют. Взять, что ли, тюбик тресковой икры для бутербродов? Нет, у них еще оставалось немножко. Макрель в томате. Она составила список и оставила его дома. Справа появился, вывернув прямо перед ней, пожилой мужчина в сером дутике и кепке. Резко остановился, развернув тележку поперек. Ее просто подмывало разогнаться и врезаться в нее, но в последний момент она притормозила.
- Ах, извините, - сложил он губы в гримасе показной вежливости и отодвинул тележку в сторону.
Она улыбнулась в ответ, насколько сумела дружелюбно, но улыбка вышла натянутой. Она, должно быть, выглядела довольно странно, протискиваясь мимо этой лыбящейся, морщинистой, прокуренной хари. В конце ряда показались застекленные витрины с молочными продуктами.
- Я должна купить молока, - пробубнила она.
Пять литров обезжиренного, пять литров полуторапроцентного. Десять литров? Домашние всё пьют да пьют, не могут остановиться. Пер Улав больше всех, хотя доктор Гленне говорил, что ему бы надо употреблять поменьше молочных продуктов. Пер Улав слушается доктора Гленне, но он обожает молоко, ночью встает, чтобы попить. Она представила себе, как он стоит и хлещет кислое молоко прямо из пакета. А потом у него все усы в простокваше. Скисшее молоко менее вредно, чем свежее, - так доктор Гленне сказал. А Пер Улав слушался доктора Гленне. Она никогда не называла его доктором Гленне, про себя звала Акселем, но вслух она так никогда не говорила, чтобы Пер Улав не услышал. "Гленне" - это она могла сказать, но не "Аксель".
Мужик в серой куртке возник откуда ни возьмись у прилавка с сырами; он приближался. Наверняка заговорит с ней, скажет что-нибудь остроумное, с его точки зрения. Она развернулась в другую сторону, прибавила скорости и двинулась к ящикам с напитками. Надо бы купить несколько бутылок колы-лайт, но сейчас она не может тут задерживаться. Пиво. Пер Улав просил ее купить пару бутылочек к обеду, раз уж они собрались готовить рыбу, и она прихватила на ходу несколько, не глядя, что это за сорт. Пер Улав был в этом отношении непривередлив. Собирались рыбу готовить? Так это же она и решила. "Сегодня на обед будет рыба", - объявила она, когда Пер Улав еще стоял в дверях, а ребята уже выскочили на улицу. "Ну и чудненько", - ответил он. Рыба - это было чудненько для Пера Улава. Это она рыбу терпеть не может. Запах рыбы! Особенно противно ее готовить. Перерезать склизкую кожу, и серо-белую массу с тоненькими кровяными прожилочками, и хребет, из которого вытекала коричневатая жижа. Попросить бы почистить ее. Но рыбного прилавка нет в дешевом универсаме "Рема". Она прошла мимо холодильника с мороженой рыбой. Стоит ей обернуться, и там окажется мужик в серой куртке - дожидается ее небось, скручивает папироску с дешевым табаком и собирается завязать пустой разговор. Она скорее рванула вперед, к кассам. Нужно взять хлеба. В морозилке ничего не осталось. Хлеб был в самом начале списка - большими буквами и с восклицательным знаком. Купить столько, чтобы хватило на ужин и утром для бутербродов детям и мужу. Сегодня ей пришлось дать им с собой хрустящих хлебцев. А они размокают, пока лежат рядом с сыром и колбасой, и ребята не хотят их есть, возвращаются домой голодными. И на продленке все будут шептаться и сплетничать: мол, она не дает детям с собой в школу достаточно еды. Она ухватила по пути кошачьего корма, два больших пакета. Набила тележку доверху. Кошек они не держали.
В кассе перед ней стояло четверо. Другие кассы были закрыты. Она завернула за ближайший стеллаж, притормозила тележку перед полкой со сладостями. Здесь пахло шоколадом. Жевательные конфеты и леденцы, сладкая смесь. Проскакивая мимо кассы, в которой сейчас не было кассира, на выход, она смотрела в другую сторону.
Мимо проносились стены туннеля. Отражение в окнах терялось в мрачной тени. Она не видела глаз, но чувствовала, что смотрят они злобно. Обернулась и быстро окинула вагон взглядом. Почти пустой, только двое школьников-прогульщиков и женщина в косынке, с детской коляской, наверняка из курдов: одна из мамочек в ее детском саду носила как раз такую же косынку, и она была курдка.
Сольвейг Лундвалл прочитала текст на рекламном плакате возле дверей: "Если оглянешься, то увидишь, что у тебя впереди". Дальше читать ей не захотелось. В кармане у нее была упаковка пастилок. Там же оказался листок бумаги - список того, что надо было купить. "Хлеб" большими буквами и с восклицательным знаком. Читая это, она не в состоянии была усидеть спокойно, выпустила листок из рук, словно обожгла пальцы, вскочила с места и бросилась в другой конец вагона, села спиной к пассажирам. На сиденье лежала газета. "Рынок недвижимости зашкаливает". Она перелистнула страницу. "Застрелен средь бела дня". Да, день ведь действительно белый. Имеющий глаза да увидит. "Погибла в автомобильной аварии". Она всмотрелась в фото девушки. У той были длинные светлые волосы, большие глаза и легкая улыбка на устах. В ней было блаженство.
- Чего хочешь ты от меня, ангел мой? - пробормотала Сольвейг.
На следующей странице она прочитала: "Не требуется ли тебе помощь?" Она повернулась к злобному лицу в стекле:
- Да, Сольвейг, сейчас тебе требуется помощь.
И, сказав это, она ощутила покой, даже рассмеялась - так стало хорошо на душе. Потекли слезы, она почувствовала соленый вкус в уголках рта, но это она не плакала - она чувствовала, как покой разливается в ее груди.
- Слава Тебе, Господи! - прошептала она. - Благодарю Тебя, Господь, за то, что Ты видишь меня, хоть я и блуждаю во тьме.
Она сошла на остановке "Стортинг". Куртку забыла на сиденье. Ей не было холодно, она ощущала свою легкость. Стояла на эскалаторе, возносившем ее к свету. Небо было белое и сияющее, и, стоя там, она предвкушала, как эскалатор умчит ее еще выше мостовой, поднимет над крышами домов.
На Бугстад-вейен она остановилась перед дверью терапевтической клиники. Мимо в сторону центра прошел трамвай. Она долго стояла так, прошел еще один трамвай.
- Тебе нужна помощь, Сольвейг, - повторила она.
Но это уже не подействовало. В груди что-то поднималось, однако это был не покой, скорее какие-то толчки. Она двинулась прочь от центра, по направлению к Майурстюа. "Там есть рыбный магазин, Сольвейг, там ты должна купить пять рыбин и попросить, чтобы их почистили". По другой стороне улицы шел мужчина и пялился на нее. Он был похож на пастора Браннберга салемского баптистского прихода. "Пастор Браннберг умер, Сольвейг". Она прибавила ходу. Так же поступил и мужчина на другой стороне. Он был одет в длинное кожаное пальто, волосы зачесаны назад и забраны в хвост на затылке. Пастор Браннберг ее крестил. Она помнила его лицо, когда ее вытащили из воды, его глаза, когда он благословлял ее. Пастор Браннберг всегда помогал им, именно к нему ее привели, когда она в первый раз заболела. Она пересекла улицу, остановилась прямо перед мужчиной.
- Вы мне не поможете? - попросила она.
Не отвечая, он бросился прочь, седой хвост у него на затылке болтался из стороны в сторону.
Она остановилась возле зебры, ухватилась за перила ограждения. Вот теперь снова началось, и ей с этим не справиться. Если ее собьет машина, водителю не поздоровится, а если автобус, то ничего. Такая уж у водителей автобусов работа - разъезжать по городу, и тогда всякое может случиться. Да хранит их Господь. Он заботится о водителях автобусов - они ведь орудие Божье, пусть даже и блуждают во тьме. "Как только мимо проедет красный автобус, отпускай перила, Сольвейг". Она подняла глаза к небу над зданием администрации района Майурстюа. Облака вдруг разом пришли в движение, разлетелись в разные стороны, как если бы направленные могучей дланью, свет стал нестерпимо резким. Она опустила глаза. И там, на лестнице перед входом в метро, освещенный ослепительно-белым светом, стоял мужчина. Он был бородат, со спутанными сальными волосами, в поношенном пиджаке. Лицо его было обращено к ней, и она увидела, что это Аксель Гленне. "И Он явится вновь, но они не узнают Его".
- А вот я узнаю его, - пробормотала она. - Этого же не должно пока случиться, рано еще.
Вновь волна покоя поднялась у нее в груди, заполнила ее, и у нее мурашки побежали по коже от блаженства.
Она выпустила из рук перила, повернулась спиной к плотному потоку автомобилей и пошла назад по Бугстад-вейен в сторону центра.
8
К четверти первого Аксель Гленне отпустил последнего перед обедом пациента. Сделал запись в карточке, закрыл компьютерное окошко и перевел экран в режим экономии.
- Пора нам перекусить, - сказал он Мириам, не глядя в ее сторону.
Уже половина рабочего дня прошла, а он едва успел ввести ее в курс дела в промежутках между консультациями. После того, что произошло накануне, он ощутил некоторую неловкость, когда она появилась утром. Но, похоже, ей казалось абсолютно естественным, что они больше получаса просидели в машине за разговорами.
Аксель пропустил ее вперед в комнату для отдыха. Там было просто не повернуться, хотя там сидели только Рита и Ингер Беата. Все же удалось втиснуться рядом с ними за круглый столик. К Рите приехала племянница, и Рита угостила всех домашними вафлями. Ингер Беата хотела обсудить с ним одного пациента и показала ему стопку листочков с результатами лабораторных анализов. Поедая салат с яйцом и запивая его кофе, она изложила ему суть проблемы. Пациента мучил зуд, и он терял в весе, но в остальном казался совершенно здоровым.
- Прежде чем сказать что-нибудь, я хотел бы, чтобы наша студентка изложила свои соображения, - проговорил Аксель, пережевывая бутерброд.
У Ингер Беаты Гарберг было широкое костистое лицо и седеющие волосы, волнами ниспадавшие на плечи. Она раздраженно посмотрела на часы: до конца перерыва оставалось не больше пяти минут.
Мириам сказала:
- А вы не спрашивали, не появляются ли у него боли, когда он употребляет алкоголь?
Ингер Беата покосилась на Акселя. Тот потянулся к тарелке с вафлями и слегка улыбнулся:
- Вот тебе, Ингер Беата, вполне конкретный вопрос.
- Разумеется, спрашивала.
- И что же ответил пациент?
- Да как-то неопределенно ответил… - буркнула она и закрыла крышкой контейнер с остатками салата. - Придется мне снова его спросить.
Она об этом даже и не подумала, понял Аксель, но не стал ловить ее на этом. Ингер Беата вернулась на родину недавно, проработав два года с больными СПИДом в Ботсване. Она все еще никак не могла полностью переключиться на здешнюю жизнь, на поток пациентов, которые в основном были здоровы, но постоянно жаловались на малейшее недомогание. Но она была настоящим профессионалом, и у него не возникло желания поставить ее на место, а тем более позволить сделать это студентке. Он знал, что теперь она очень внимательно обследует этого пациента на предмет других симптомов лимфомы. А именно это он и сам заподозрил, просмотрев результаты анализов.
- Еще по вафельке? - предложила Рита, протягивая тарелку.
Аксель отказался, похлопав себя по животу.
- Я забираю студентку на обход больных на своем участке, - сказал он, - в полной уверенности, что здесь ты, Рита, сумеешь держать оборону.
- Уж это ты будь спок. Только вот один тип пытался записаться на сегодня. Говорит, что подавал заявление, чтобы его записали к тебе как лечащему врачу, но его бумаги еще к нам не поступили.
- Ты ведь сказала ему, наверное, что на сегодня все занято?
- Он спросил, нельзя ли тогда записаться на завтра после обеда, а я ответила, что по четвергам после обеда ты ездишь на велосипедную прогулку. Не надо было этого говорить, наверное?
Аксель нахмурил брови:
- Пациентов не касается, чем я занимаюсь в свободное время. А почему такая срочность?
- Он не сказал почему, но настаивал на том, что ему необходимо поскорее попасть на прием.
Вернувшись к себе в кабинет, Аксель вместе с Мириам проверил содержимое экстренного чемоданчика. Они уже собрались, когда из регистратуры позвонила Рита:
- Сольвейг Лундвалл пришла.
- Она на сегодня не записана.
- Я знаю, но она не хочет уходить, не поговорив с тобой.
- Скажи, что я ей позвоню сегодня ближе к вечеру.
Он услышал, как Рита что-то говорит пациентке. Потом в трубке раздался громкий крик.
- Ты слышишь? Она кричит и ругается.
- Ну ладно, пусть зайдет.
Дверь открылась нараспашку.
- Присаживайтесь, Сольвейг.
Она застыла на месте, подозрительно косясь на Мириам.
- У меня проходит практику студентка медвуза. Не возражаете, если она будет присутствовать при нашей беседе?
Сольвейг Лундвалл резко покачала головой, и Аксель велел Мириам выйти. Как только они остались вдвоем, Сольвейг выкрикнула:
- Так не пойдет, Аксель!
Он опешил оттого, что она обратилась к нему по имени.
- Что именно не пойдет?
Она присела на самый краешек стула, готовая вновь вскочить в любую минуту.
- Ни к чему ей здесь быть, - фыркнула она и покосилась на дверь.
- Вы студентку имеете в виду?
Сольвейг не отвечала. Аксель наклонился к ней:
- Расскажите, почему вы пришли ко мне, Сольвейг.
- Блудница, - пробормотала она. - Блудница вавилонская. Ни к чему ей здесь быть. Я против того, чтобы вы здесь терпели эту Иезавель.
Аксель лечил ее не один год и давно уже научился распознавать ее состояние. Когда она начинала изъясняться библейским языком, это значило, что дела плохи.
- Я помогу вам, Сольвейг.
- Мне постоянно не хватает молока, - пожаловалась она. - Они пьют да пьют, и все им мало. Я все время закупаюсь, а все утекает как в песок.
Он не стал этого комментировать. Внезапно выражение ее лица изменилось. Отчаяние отступило, и она посмотрела на него, широко распахнув глаза:
- Я вас видела давеча.
Он не выказал удивления.