Байрам, несущий счастье
Не знаю почему, встреча с Этери наполнила меня каким-то новым, очень приятным и в то же время тревожным чувством. Когда я думал о ней, мне почему-то хотелось сделать что-нибудь такое, от чего людям стало бы лучше жить на свете. Я стал мечтать, и мои мысли обратились к голубому камню.
"Хорошо бы, - думал я, - достать кусочек такого камня и подарить его Этери. Может быть, ее глаза не смотрели бы тогда так грустно. Нет, маленького камешка мало: надо найти большой камень и на самолете отвезти в Москву. Там разделят его между всеми полками, заводами и колхозами, и советские люди наполнятся новой силой и быстрее разобьют проклятых фашистов".
Мне и неловко было перед собой за такие наивные мечты, и в то же время я не мог от них оторваться.
"Как знать, - думал я в свое оправдание, - может быть, на самом деле есть на свете камень, который обладает необыкновенными свойствами: укрепляет человеческий организм, развивает в людях хорошие качества".
Вечером ко мне, как всегда, пришел Саур, чтобы вместе делать уроки. Я сказал:
- Ты почему не показал мне человека, который прикасается к голубому камню?
Саур удивленно ответил:
- Сам знаешь, некогда было: на станцию ходил, кепку продавал, пирожки покупал…
- За автобусом бегал, - добавил я язвительно.
Мы раскрыли тетради и принялись извлекать квадратные корни. Когда с уроками было покончено, Саур пошел к выходу:
- Завтра я покажу тебе его. Завтра.
Я ждал этого "завтра" с таким интересом, точно и в самом деле верил Сауровой сказке. Даже спал плохо.
На другой день прямо из школы мы направились на Красивую улицу, где, как говорил Саур, остановился у своих знакомых этот человек. Я знал Красивую улицу. Почему она называется так, неизвестно: она узкая, мостовая ее покорежилась, деревья худосочные. В Нальчике есть улицы куда более красивые.
Шагая рядом с Сауром, я рассказывал ему, как ловят в нашей станице знаменитую донскую селедку, а сам прислушивался к странным звукам, которые откуда-то неслись к нам. Звуки были похожи на флейту и в то же время на поющий человеческий голос. Пока мы шли, они усиливались, к ним присоединился нежный звон колокольчиков, потом все стихло.
У трехоконного домика Саур остановился и заглянул в щель забора:
- Вот он!
Я нашел другую щель и проворно прильнул к ней. Под густой липой спиной к нам сидел человек в черкеске и что-то говорил по-кабардински, а перед ним, с обращенной в пространство улыбкой, стоял пожилой мужчина, тоже в кавказской одежде, и внимательно слушал. Ясные, немигающие глаза его, казалось, смотрели прямо на солнце.
- Кто из них? - шепотом спросил я.
- Тот, что говорит.
- А что он говорит?
- Он говорит: "Это ничего, Коншобий, что глаза твои незрячи: ты видишь душой. Ходи и весели сердца людей".
Человек встал и вложил в руку слепого какой-то продолговатый, закругленный предмет, очень похожий на рог. Предмет был украшен блестящими шариками и пластинками. Слепой взял его и поднес к улыбающимся губам. И сразу воздух наполнился нежными и веселыми звуками. В них слышался и смех ребенка, и свист щегла, и быстрый, задорный цокот чьих-то каблучков. Проходивший по двору петух остановился и оторопело глянул одним глазом на музыканта. Потом вдруг распустил нарядное крыло и закружился на месте, быстро перебирая лапками. Не отрываясь от щели, затопали ногами и мы с Сауром.
Слепой перестал играть, прижал рог к сердцу и молча поклонился. Слегка протянув руку вперед, он пошел к выходу.
- Легкие у тебя, Коншобий, пальцы! - с ноткой зависти и восхищения сказал человек. - Легкие, как сон. Живи много лет!
Он пошел вслед за слепым к калитке, и я вскрикнул, узнав в нем вчерашнего забавного кабардинца.
Мы отпрянули от забора и с преувеличенным вниманием принялись рассматривать небо. Но хитрость не удалась. Человек пожал на прощание слепому руку, повернулся к нам и, смеясь глазами, сказал по-русски с чуть заметным, приятным акцентом:
- Зачем лезть в щель, когда есть дверь? Входите, юноши. Молодежи я рад всегда.
Так познакомились мы с Байрамом. Не знаю, что ему понравилось в нас, только с того дня мы проводили у него почти все наше свободное время, и он всегда радовался, когда мы к нему приходили.
Кто он был, этот удивительный человек? Сам себя он называл просто мастером. Конечно, он был мастер, но не простой, а какой-то особенный, необыкновенно интересный. Потом я много слышал о нем от людей. Люди говорили, что у него пальцы волшебные, ум как у мудреца, а душа как у ребенка. Он чинил и дырявые крыши, и дамские миниатюрные часы, и скрипучие арбы, и блестящие велосипеды. Ему всегда хотелось придумать такую вещь, какой люди еще не знали. Он изобрел музыкальные инструменты с какими-то новыми звуками, солнечные часы, необыкновенные лунные светильники и, как добрый волшебник, отдавал это людям. В кармане у него всегда была интересная игрушка. Он незаметно перекладывал ее в карман кому-нибудь из детей. Найдя ее у себя, ребенок от удивления и радости слова сказать не мог, а Байрам смотрел и смеялся.
Постоянно он работал в МТС, но его часто посылали в колхозы чинить сельскохозяйственный инвентарь; и там, где он останавливался и где слышался, веселый стук и звон его инструментов, самый воздух, говорят, делался праздничным. Он почти никогда не брал денег за свои услуги и довольствовался скромным угощением. Звали его Байрамом, несущим счастье. В Большом ауле он построил нарядный домик для своей дочери Суры и самого любимого им существа на свете - косоглазенькой, конопатенькой внучки Шумы, но сам в этом домике почти не жил и все свое имущество носил у себя за спиною, в зеленом сундучке. С сундучком он никогда не расставался. В нем были его инструменты. А что еще было, не знал никто, и каждый догадывался как хотел.
Запомнился мне первый день нашего знакомства. Мы сидели с Сауром на траве под акацией и смотрели на тонкие, коричневые от загара пальцы Байрама. В них он держал кусочек листового железа, рыжего от ржавчины и такого скучного, какой делается от старости всякая жестянка. Байрам наморщил лоб:
- Что такое? Заплата на дырявую крышу или светильник? Посмотрим.
И на наших глазах он из жестянки сделал изящный фонарик. Держа его на вытянутой ладони, он поднял вверх брови-козырьки, будто ему самому было удивительно это превращение, и сказал:
- А был мусор. Молодец, Байрам! Живи много лет!
Перед уходом мы с Сауром пошептались, и я, смущаясь, спросил Байрама, правду ли говорят люди, что он знает путь к голубой скале и что в сундучке у него есть маленький кусочек голубого камня.
Лучи его морщинок точно засияли - такое удовольствие разлилось по его лицу. Но он не ответил, а только похлопал меня по плечу и сказал:
- Приходи завтра. Люблю молодых.
Мы строим прекрасный "город"
… Конечно, мы пришли. Пришли, как только кончились уроки в школе. На этот раз мы застали у Байрама десятка три малышей из детского сада. Тут же была их молодая ясноглазая воспитательница. Малыши держались за руки и живой цепочкой окружали акацию, под которой сидел Байрам. Воспитательница поминутно оборачивалась к ребятам с призывом "Тише!" и говорила Байраму:
- Пожалуйста, что-нибудь праздничное, веселое… Ну, вы сами знаете. Мы будем так благодарны вам, Байрам… - Она запнулась - наверно, сочла неудобным назвать пожилого человека только по имени - и наугад добавила: - Иванович…
Байрам снял свою белую войлочную шляпу и, как перед собранием, сказал:
- Граждане-человечки! Как можно не сделать! Сделает Байрам. Говорите: дворец? сад? город?
- Город!.. Сад!.. Город!.. Город!.. Город!.. - старались перекричать друг друга малыши.
Байрам, склонив набок голову, внимательно слушал. Наконец все умолкли, и в тишине какой-то четырехлетний толстяк басом сказал:
- Класивый.
- Красивый город, - наклонил в знак согласия Байрам голову. - Хорошо.
Дети ушли, а Байрам сел на чурбан, прислонился спиной к дереву и закрыл глаза. Мы с Сауром переглянулись и тихонько пошли к калитке. Не открывая глаз, Байрам сказал:
- Зачем уходить? Будем строить вместе.
Мы так растерялись, что сначала ничего не ответили и только молча переминались с ноги на ногу. Потом Саур недоуменно сказал:
- Мы согласны. Только зачем тебе такие дураки? Мы ничего не умеем.
Байрам молчал. Его мохнатые брови шевелились. Он думал, молчали и мы. Наконец он открыл глаза и строго сказал:
- Пусть думает и молодой ум. Говорите, что будем строить в городе?
Мы живо вспомнили рассказ Этери о Тбилиси и наперебой стали предлагать:
- Фуникулер!
- Мосты через реку!
- Мраморный дворец!
- Зоопарк!
Через час проект был готов, и мы могли спорить на что угодно, что наш город будет самым красивым, нарядным и радостным из всех городов на свете.
Но не было материала. Мы отправились с Сауром в детский сад и потребовали созыва общего собрания. Когда все сто двадцать малышей уселись на свои стульчики, Саур замахал руками и заорал, вытаращив глаза:
- Граждане-человечки! Давай тащи склянки, обрезки, жестянки, ну?
Передние ряды в страхе шарахнулись, кое-кто захныкал, началась паника. Но тут вмешалась ясноглазая воспитательница, и все пошло на лад.
Когда на другой день мы опять пришли к человечкам, то увидели на столе живописную горку добра. Тут были разноцветные склянки, бусы и камешки, консервные коробки, винтики, гвозди, тюбики с краской, золотая и серебряная бумага, лоскутки шелковой материк, вата, бумажные цветы!.. Да просто невозможно перечислить все, что притащили ребята! Кто-то даже принес свою старенькую калошу и положил ее на самый верх горки.
Мы сгребли все это добро в корзину и потащили на Красивую улицу.
Почти месяц мы строили этот город. Мы научились сверлить и резать железо, обтачивать стекло и камни, шлифовать, ковать, лудить. Многие инструменты из зеленого сундучка побывали тогда в наших руках, и, наверно, на всю жизнь останется в моей памяти то ощущение, с каким я впервые прикасался к ним.
Здесь были плоские и трехгранные напильники, остроконечные циркули, разной формы зубила, цепкие плоскогубцы, спиральные буравы, миниатюрные щипчики, ножницы для резки жести, блестящие стамески - здесь был целый мир металлических существ, которые нестерпимо разжигали наше любопытство. Конечно, в руках у нас они вели себя сперва очень непослушно: ножницы долго отказывались резать жесть, потом вдруг стали рассекать ее решительно и быстро, но совсем не там, где надо; паяльник упрямо соскальзывал с железа; напильник отчаянно визжал, но не спиливал, а только царапал.
Зато какими послушными они были в пальцах Байрама! Вертелись, кололи, резали, точили и делали все это так легко и весело, точно не работали, а танцевали. Вот Байрам взял металлический кружочек, уперся в его середину большим пальцем, стукнул раз-два молотком - и купол дворца готов. Мы с Сауром смотрели на эти волшебные руки почти со страхом: нам казалось, что в них, как в руках фокусника, картон может превратиться в живого голубя, а кусочек жести - в летучую мышь.
Город рос и украшался все новыми и новыми выдумками Байрама. Дома он ставил на колеса. И эти дома ездили со всеми жильцами кататься за город; по улицам летали воздушные трамваи, на крышах дворцов крутились сверкающие карусели. Дворниками в городе были медведи, уличное движение регулировали вздыбленные кони.
Но Байрам не все выдумывал. Чаще всего он говорил: "Сделаем, как в Челябинске" или: "Выведем по кругу, как в Киеве на Владимирской горке". Он побывал почти во всех республиках Союза, знал все наши новые города, а архитекторов, которые их строили, называл по имени и отчеству и гордился ими так, будто они были его знакомыми или родственниками.
Иногда мы отправлялись с ним в Долинск, в район санаториев или на улицу правительственных зданий.
Стоя перед новыми домами, он покачивал головой и тихонько шептал:
- Какими цветами покрылась земля!
Наконец мы спустили на реку последний корабль.
Байрам сказал:
- Всё. Зовите человечков. Пусть забирают.
Мы думали - действительно всё, но когда вернулись, со всеми ста двадцатью малышами обратно, то увидели: над хрустальными дворцами и зеленокудрыми парками, над серебряной рекой с разноцветными парусами кораблей, над площадями с толпами нарядных людей - над всем этим городом-сказкой парила, расправив острые крылья, голубая птица.
Мы с Сауром многозначительно переглянулись.
Все вместе
Мы строили для малышей нарядный город, слушали каждый день увлекательные рассказы Байрама о новых городах, реках и даже морях, покрывших Советскую землю, и так увлеклись этим, что не замечали, какая туча наползала с севера. Опомнились, когда фашистская бомба упала на Минеральные Воды и в щепки разнесла вагон для матери и ребенка.
- Минеральные Воды, - сказал, хмурясь, Саур. - Совсем-совсем близко…
Я слабо возразил:
- Не так уж совсем.
- Как не совсем? - сердито воскликнул он. - Я был, я знаю! Вот Минеральные Воды, а вот Пятигорск. Совсем рядом.
- Ты вот о чем, - грустно ответил я и с большим сожалением добавил: - Какие мы дураки, что не дали ей свой адрес! Может быть, она написала бы нам.
- Она написала бы нам, - уверенно сказал Саур.
Об Этери мы говорили редко, но каждый из нас не переставал думать о ней, и всегда стояли перед нами ее грустные, кроткие глаза.
Прошла еще неделя смутного, тягостного ожидания, а потом замелькали дни, полные стремительного движения. Город, в котором от многолюдья трудно было вечером пройти по главной улице, начал быстро пустеть. Асфальтовые мостовые покрылись сенной трухой, учреждения и магазины стояли с распахнутыми дверями - в них было пусто и гулко. А по Баксанскому шоссе все шли и шли грузовики с хмурыми, запыленными бойцами.
Я и Саур часами простаивали на перекрестке Степной и недавно еще такой веселой Почтовой и уныло глядели вслед отходившим войскам. Отца Саура, как видно, отрезала от города новая линия фронта. Байрам с Красивой улицы куда-то ушел, и мы совершенно не знали, что делать. Одно мы твердо решили: у фашистов не оставаться. Чтобы не потерять в трудный момент друг друга, Саур перебрался ко мне в комнату. Хозяйка моя уехала к родственникам в горы, хозяйничали мы сами.
Пока горожане эвакуировались, я и Саур ходили как в воду опущенные, но когда по улицам задвигались люди с лопатами на плечах, мы сразу подбодрились и отправились за ними. На краю города из длинного окопа вылетали комки ярко-желтой глины.
- Ага! - радостно крикнул я. - Значит, город будут защищать!
- Такой город зачем не защищать! - неожиданно раздался знакомый нам голос.
Вокруг работали люди, но того, кого мы ожидали увидеть, среди них не было. Одна и та же догадка мелькнула у нас, и мы прыгнули в первый вырытый окоп. Там, по пояс голый, с блестящими росинками пота на лбу, врезался лопатой в землю наш чудесный друг Байрам. Из-под брошенной на дно окопа черкески выглядывал уголок зеленого сундучка.
Мы тотчас притащили лопаты и принялись работать рядом с Байрамом.
Мы выбрасывали из окопов желтую, плотно слежавшуюся глину, а мимо, по шоссе, шли раненые бойцы: их эвакуировали из ближайших госпиталей. В синих и коричневых халатах, с руками в белых лубках, а некоторые с забинтованной головой, они сворачивали пестрой лентой к нашей школе и оттуда на грузовиках ехали на вокзал.
Саур поднял на лопате глыбу глины и только сделал руками движение назад, чтобы с размаху швырнуть ее из окопа, как вдруг присел и выкатил глаза. С глухим звуком глыба свалилась в окоп, и внезапно облегченная лопата стукнула Саура по лбу.
- Ты чего? - спросил я испуганно.
Не меняя позы, Саур прошептал:
- Там… кто-то идет… сюда…
Я посмотрел по направлению его взгляда, думая увидеть нечто страшное, и на мгновение оцепенел: по шоссе шла Этери. Да, Этери! Одной рукой она поддерживала раненого, а другой махала в нашу сторону.
- Она, она! - крикнул я и выскочил из окопа.
Но Саур меня обогнал. Он прыгнул, как леопард, и расстелился прямо у ног улыбающейся девочки. Секунду все молчали. Потом Саур сказал:
- Ты… это… Хорошие пирожки были?
- Друзей встретила? - догадался воин. - Ну, спасибо, родная. Я уже сам дойду, тут близко.
Он поцеловал Этери в голову и, прихрамывая, пошел дальше. А я и Саур сели так, что Этери оказалась между нами. Мы наперебой стали рассказывать, как жили это время без нее. Рассказывали так, будто никогда с нею не расставались и только теперь, впервые за всю жизнь, разлучились на целый месяц. Она слушала молча, и из ее глаз по-прежнему лилось на нас тепло. Вдруг мы вспомнили, зачем она ездила в Пятигорск, и смущенно замолчали. Саур виновато спросил:
- Как же она… сестра твоя?.. Ей лучше?..
Этери хотела ответить, но губы ее дрогнули. Она припала лицом к коленям и затряслась в беззвучном плаче.
Мы растерянно молчали.
- Не надо, - сказал наконец Саур, и я не узнал его голоса, таким он был нежным и горестным. - Не надо… Зачем плакать!.. Вот я, Саур, и вот Иван - мы будем тебе братьями. Разве мы позволим кому-нибудь обидеть тебя! Нет, не позволим. Мы всегда будем с тобой, и ты забудешь немножко свое горе.
И он осторожно погладил девочку по голове…
Какие тревожные и в то же время счастливые дни! Чудесный друг наш Байрам, трогательная в своем горе Этери с ее ясной, как молодой месяц, душой, пылкий и благородный Саур - мы все живем в одном доме, одной семьей. С раннего утра до темноты мы роем окопы и противотанковые рвы, закладываем окна домов камнем, пробиваем в стенах амбразуры, вбиваем на улицах железные надолбы. Мы работаем так, что рубашки наши просолились от пота и стали твердые, как картон. Но усталости мы не чувствуем и возвращаемся с таким зудом в руках, что, кажется, могли бы работать и всю ночь напролет. Только поев, мы замечаем, какими тяжелыми становятся наши руки, ноги, головы, как тянется в постель тело.
Кормила нас Этери. При доме был огород, в нем наливались соками и зрели овощи. Из них Этери готовила замечательно вкусные кушанья, которые носили необычные названия - пхали и аджаб-санла. Впрочем, она и овощи называла по-своему: фасоль - лобио, лук - хахви, свеклу - чархали. От этого все казалось почему-то еще более вкусным.
Спали мы в большой и единственной в домике, если не считать кухни, комнате: Байрам, Саур и я - на полу, а Этери - за занавеской, на хозяйкиной кровати. На ночь окна раскрывались, и прямо из комнаты видны были далекие звезды, от которых горизонт светился неприятным, мертвенным светом: это были вражеские ракеты, там проходила линия фронта. Время от времени слышались глухие, тяжкие вздохи и вздрагивала земля.
- Дедушка Байрам, расскажи что-нибудь, - просила из-за занавески Этери.
Немного помолчав, Байрам вполголоса, чтобы не помешать нам с Сауром уснуть, говорил: