Она была звездой женской команды футбольного клуба Линчёпинга, пока в футбол не стали вкладывать деньги, закупая игроков по всей стране. После этого ей не нашлось места даже в резерве.
Наверное, это очень горько.
Лучше дать Янне время переговорить с ней, прежде чем я позвоню ей сама.
Но если она, женщина, может находиться среди пожарных, где все корчат из себя суперменов, то изгнание из футбольной команды не должно было ее сломить.
Скоро утреннее совещание.
Когда мы обсудим состояние следствия, я позвоню Сульхаге.
19
- Если честно, я даже рада, что мне пришлось бросить футбол.
- Не жалеешь?
- Ни капельки. Мне надоело пинать мяч, к тому же вокруг этого развели слишком много пафоса. Телерепортеры с важным видом говорят об анализе и принимаются разбирать, как кто бегает. Анализировать можно ситуацию в мире, не так ли?
Малин смеется.
Мачты прогулочных яхт в бассейне шлюза торчат из-за гранитного парапета набережной, покачиваются вверх-вниз и создают иллюзию мертвого ветра - ветра, которого не существует. Позади канала виднеется желтое жилое здание для обслуги шлюза, а в тени зонтика на веранде бара "Врета клостер" сидит Виктория Сульхаге и улыбается располагающей улыбкой, отчего ее узкое лицо, обрамленное длинными светлыми волосами, смягчается.
Утреннее совещание прошло быстро.
Малин пересказала свой разговор с Натали Фальк.
Больше никаких новостей - ничего нового ни от Карин, ни от технического отдела. Коллеги из Мьёльбю проверили насильника Фредрика Юнассона, и мать подтвердила его алиби.
Они решили, что с Викторией Сульхаге Малин встретится наедине - как женщина с женщиной.
Когда Малин позвонила, та охотно пошла на контакт.
- Давай встретимся в кафе у канала в четверть одиннадцатого. В воскресенье я не работаю, с удовольствие прокачусь на велосипеде по набережной. Но времени у меня немного - потом поеду на лесные пожары. Мы все там нужны.
И вот теперь бывшая футбольная звезда сидит напротив Малин и рассказывает, как закончилась одна ее карьера и началась другая. Виктория Сульхаге стала первой женщиной-пожарным в истории города. Это вызвало множество разговоров. Малин сама помнит, что сказал Янне, когда Викторию приняли на работу: "Отлично, она прошла тесты. Но могу ли я быть уверен, что она сможет вынести меня из огня, если я потеряю сознание от дыма?"
"Она сильнее, чем девяносто процентов мужиков в пожарной команде", - думает Малин, глядя на рельефные мышцы Виктории Сульхаге.
- Поворачивай, тяни, черт тебя подери! - доносится с какой-то яхты в бассейне шлюза. - Не видишь - мы сейчас врежемся?
- Я тяну, тысяча чертей!
Кофе и мороженое под зонтиком от солнца - это было бы замечательно, если бы термометр не показывал тридцать пять градусов в тени.
- Как я уже сказала, мне позвонил Янне. Сначала я рассердилась, но потом подумала: черт, ведь самое главное, чтобы других девчонок не изнасиловали таким же способом, правда?
Виктория Сульхаге бесстрастно ждет вопросов.
- Как ты думаешь, - спрашивает Малин, - есть ли в среде городских лесбиянок кто-то со склонностью к агрессии?
- Все мы склонны к агрессии, но чтобы настолько… - Виктория Сульхаге качает головой. - Для вас лесбиянка обязательно агрессивна?
Малин чувствует, что краснеет. Ей хочется надеть солнечные очки и отвести глаза.
- Нет, но ты ведь знаешь, как обстоит дело, - отвечает она.
- И как же? Расскажи?
- Может быть, у кого-нибудь особенно тяжелое прошлое? - продолжает Малин, с мольбой глядя на Викторию Сульхаге. - Психические травмы, пережитые в детстве? Или кто-нибудь сам когда-то становился жертвой насилия?
- Да нет, про такое люди обычно не рассказывают.
- Но все-таки?
- Конечно, в постели случаются всякие грубости - как и у всех. Если бы ты знала!.. И конечно, бывает, что девчонки дерутся на вечеринках по пьяной лавочке, стараются показать друг другу, кто круче.
- И вы никогда не заявляете об этом в полицию?
- Нет, обычно справляемся своими силами. Вот если бы кто-то всерьез перешел все границы… Хотя, думаю, и тогда большинство предпочло бы все замять. Никто не станет замешивать в дело лега… извини, полицию без крайней необходимости.
- Почему, как ты думаешь?
- Почему у нас так сложилось, я знаю. Полиция плевать хотела, чем там лесбиянки занимаются друг с другом. Знай, Малин Форс: полиция не внушает большого доверия.
- Но ты можешь назвать кого-нибудь, кто бы находился в длительной депрессии или проявлял чрезмерную склонность к насилию?
Виктория Сульхаге смотрит в свою чашку с кофе.
Глубоко вздыхает.
"У тебя что-то на уме", - думает Малин. Но Виктория Сульхаге держит паузу, отворачивается к каналу, где медленно раскрываются ворота шлюза.
- Только представь, что кто-то сидит в этой луже все лето!
- По-моему, ты что-то хотела мне сказать?
- Ну да.
Виктория Сульхаге поворачивается к Малин.
- Есть одна девушка, у которой за плечами много плохого и о которой говорят, что она славится особенной грубостью. Ходят слухи, что в детстве с ней происходили ужасные вещи. Будь я на вашем месте, я проверила бы ее.
- А зовут ее?
Виктория Сульхаге снова смотрит в свою чашку. Затем вынимает из сумочки клочок бумаги и ручку, пишет фамилию, адрес, телефон.
- Смотри! - говорит она, указывая на канал. - Поехали!
Малин оборачивается, смотрит на яхты на следующей ступени шлюза, который открывается в маленькое внутреннее озерцо на пути к Роксену.
- На Роксене их ждут просторы, - говорит Малин, снова поворачиваясь к своей собеседнице. - Повезло им, правда?
- Этот канал неспроста называют "каналом разводов". - Виктория Сульхаге улыбается.
- Спасибо. - Малин кладет бумажку в карман. - Последний вопрос. Имя Натали Фальк тебе что-нибудь говорит?
Виктория Сульхаге качает головой.
- Малин, пообещай мне одну вещь. Пообещай, что вся эта история не будет подогревать отношение к лесбиянкам как к мужеподобным и агрессивным существам.
- Обещаю.
- В Стокгольме, во всяком случае в центральной части, большая терпимость к разным стилям жизни, а здесь, в провинции, все немного по-другому. Большинство народу в глаза не видело человека с иной ориентацией. Можешь себе представить, какое удовольствие нас всех ждет, если город узнает, что вы гоняетесь за убийцей-лесбиянкой.
- У меня тут ниточка, которую надо проверить.
Голос Зака в мобильнике звучит хрипло.
Малин только что попрощалась с Викторией Сульхаге, укатившей по набережной в направлении моста Юнгсбру, и теперь проклинает свою непредусмотрительность. Место, где она припарковала машину, сейчас уже не в тени, и солнце успело раскалить темно-синий кузов. В салоне градусов сто, не меньше.
Проклятое солнце пробивается сквозь темные очки, словно поставив себе целью обеспечить ей головную боль.
- Что ты сказал? - произносит она, закашлявшись от проносящегося мимо облака пыли.
- У меня тут одна штука, которую мы должны проверить.
- А именно?
- Тебе удалось что-нибудь узнать у Сульхаге? - спрашивает Зак, не отвечая на ее вопрос.
- Имя одного человека, которого надо проверить. А что у тебя?
- Я получил эсэмэс-сообщение от анонимного отправителя.
- Такие приходят каждый день.
- Не иронизируй.
И Зак зачитывает вслух с дисплея своего телефона:
- Проверьте Пауля Андерлёва. Страдалец.
Потом следует молчание.
Значит, Ханс все же сделал это - нарушил врачебную тайну.
Этого Малин от него не ожидала.
- Как ты думаешь, кто это тебе послал?
- Этого ни тебе, ни мне знать не надо, - усмехается Зак. - Но я догадываюсь.
- То есть ты понимаешь, о чем речь?
- Да. Я не дурак.
В "вольво" жарче, чем в парилке.
Страдалец.
"Тьфу, черт! - думает Малин. - Это правда? Может, его стоило бы оставить в покое?"
Израненная обнаженная девушка на качелях. Еще одна девушка пропала. Реальность - серо-желтая обожженная масса.
Малин в машине по дороге в город.
За окном равнина, неподвижная, как мираж, вызванный медленно подавляемым огнем, как будто бескрайнее сияющее голубое небо зажгло плодородную землю, простирающуюся до светящегося горизонта. Жара придавливает землю своей непоколебимостью.
Поля прогибаются под сводом небес, рожь и ячмень тихо сгорают в лучах солнца, рапс клонится к земле, бледно-желтый, словно каждый золотой листок задыхается и готовится к погребению среди червей.
Только они движутся сейчас по равнине - огненные черви, выбравшиеся из вулканических трещин. Извержение зла.
Зак ждет в машине перед нужным домом в Рюде. Мотор работает на холостом ходу, кондиционер включен на полную мощность.
Желтый кирпичный дом возле торгового центра имеет всего три этажа, однако кажется, что он вобрал в себя все возможные признаки нищеты - обшарпанные антенны спутникового телевидения у окон, горы барахла на балконах, неухоженные площадки, общее чувство заброшенности. Дорожки между домами пусты, но в квартирах притаились люди: беженцы, наркоманы, безработные, представители низшего класса, люди, оказавшиеся на обочине жизни.
Но и здесь два мира.
В некоторых домах студенческие квартиры: там живут люди с мечтами о будущем, перед которыми вся жизнь, а за кронами высоких дубов можно различить силуэт ресторана "Херргорден", где любят повеселиться будущие технологи. Малин машет Заку через боковое стекло, он открывает дверь и выходит из машины.
- Значит, здесь живет страдалец Пауль Андерлёв?
- Да, здесь он и живет, - кивает Зак. - Как мы объясним, откуда о нем узнали?
- А мы не будем ничего объяснять.
20
С болью всегда так. Боль - вечное проклятие, потому что она уничтожает время. Она создает предвкушение смерти и придает запах падали настоящему, которое кажется нескончаемым.
Физическая боль давно ушла.
А душевная?
От нее есть лекарства, но они не помогают. И со временем не становится лучше, наоборот, скорее хуже - боль всегда переживается заново и с каждым разом становится все отчетливее.
"Я - это боль", - думает Пауль Андерлёв.
В это время раздается звонок в дверь. Пауль встает из кресла, убавляет громкость телевизора, где звучит "Days of Our Lives", и тяжелыми шагами идет в холл. Еще раз удивляется, что тело стало мягким и вялым, как тряпка, - ведь когда-то оно было таким упругим.
С тех пор как это случилось, прошло четырнадцать лет.
Но кажется, что это было вчера.
Малин показывает свое удостоверение небритому мужчине, стоящему в дверях. Его лицо кажется одновременно опухшим и осунувшимся, коротко остриженные волосы на макушке поредели.
- Мы из полиции. Хотели бы задать вам несколько вопросов, - говорит Малин. - Вы - Пауль Андерлёв?
Мужчина кивает.
- Мы можем поговорить прямо здесь? - спрашивает он. - У меня не убрано, и я не люблю пускать в дом посторонних. Что, какая-нибудь драка в нашем квартале?
- Мы все же хотели бы пройти, - произносит Зак тоном, не оставляющим места для обсуждения.
И Пауль Андерлёв сдается: проводит их в убого обставленную гостиную, где разбросаны старые газеты и журналы о машинах, висит запах табачного дыма, водки и выдохшегося пива, а в углах лежат огромные комки пыли, как растрепанные серые воробьи.
Малин и Зак садятся на стулья с двух сторон от низенького журнального столика.
Паул Андерлёв опускается в кресло.
- Ну так что вам нужно?
"Он пытается казаться крутым", - думает Малин.
Но голос у него упавший и усталый, взгляд зеленых глаз измученный и неуверенный. От него веет грустью, какой Малин никогда раньше ни у кого не встречала.
- Вы слышали об изнасиловании в парке Тредгордсфёренинген?
При слове "изнасилование" с хозяином дома происходит разительная перемена - словно из тела разом уходят весь воздух и вся кровь. Словно он понимает, почему они пришли. Голова его падает на грудь, он начинает трястись и всхлипывать. Малин смотрит на Зака, тот качает головой, и оба понимают, что они перешли некую границу - границу допустимого вторжения в чужую жизнь в погоне за истиной.
Малин встает, садится на широкий подлокотник кресла рядом с Паулем Андерлёвом, но тот отталкивает ее.
- Иди к черту, - говорит он. - Я сам давно сижу с чертями в аду.
Когда Пауль Андерлёв приходит в себя, он заваривает кофе, убирает валяющиеся на столе белые хозяйственные перчатки и просит гостей присесть в кухне, откуда открывается вид на здание торгового центра.
- Я же не идиот и понимаю, о чем вы подумали, - говорит он, и в голосе звучит смирение, но и облегчение. Возможно, потому, что он знает: они готовы его выслушать.
- Я прочел в газетах о вибраторе, поэтому все понимаю. Что все это идиотизм, глупые и поверхностные выводы - этого даже не хочу говорить. Я понимаю ваш ход мыслей. Может ли такой человек испытывать сексуальную фрустрацию, способную довести до безумия? Я не безумен. Но сексуальная фрустрация - с этим у меня все в порядке, можете быть уверены. А каково жить, как я? Вы бы видели, что у меня там.
Зак невольно отводит взгляд от Пауля Андерлёва, смотрит в окно, но унылый кирпичный фасад торгового центра с серыми стальными вставками не дает глазам отдыха. Зато он замечает паука, притаившегося за окном, - почти невидимая паутина протянулась от одной рамы к другой.
- А как вы меня вычислили? Нет, даже слышать не хочу, но, наверное, через Янне, твоего бывшего мужа, Форс, я его знаю. Мы с ним были вместе в Боснии, в девяносто четвертом году. Потом пару раз встречались, чтобы выпить пива и вспомнить былые времена, вернее, это я вспоминал службу. Он же молчит, как сломанный магнитофон в машине.
- Янне ничего мне не говорил.
- Так это не он? Ну ладно, я на самом деле и не думал на него.
И Пауль Андерслёв начинает рассказывать, а они слушают.
- Это случилось на горной дороге под Сараево. В тот день выдалась ужасная серая дождливая погода, когда, казалось, на самих небесах ясно написано, что жди беды. Такой был день, и беда пришла - где-то у деревни Тсика наша машина наехала на мину. Помню грохот, чудовищный грохот, а потом я лежу на дороге метрах в двадцати от горящего столпа и слышу, как кто-то кричит - кричит так, что горы, кажется, должны рассыпаться в порошок. А потом понимаю, что это кричу я. Все мое тело ниже пояса почернело, не было боли, только чернота и пустота. Двое погибли. Один потерял ногу. И я. Я бы охотно поменялся с любым из них. И тут являетесь вы, проклятые легавые, что вы вообще понимаете, черт вас побери, своими тупыми бараньими мозгами?
Они выдерживают паузу.
Потом задают те вопросы, которые должны задать.
Тупые бараньи вопросы.
"От сумерек к ясности, как писал Ларс Форсель, - думает Малин. - От ясности к сумеркам".
- Что вы делали в ночь со среды на четверг?
- Знакомы ли вы с Юсефин Давидссон?
- Кто-нибудь может подтвердить ваше алиби?
- У вас остались потребности, но нет возможности их реализовать - не довела ли вас фрустрация до грани отчаяния?
- Так вы не были в парке Тредгордсфёренинген?
- Вам нравятся девочки-подростки?
Взгляд Пауля Андерлёва прикован к часам из "ИКЕА". "Такие же, как у меня дома, - отмечает Малин. - Но у этих секундная стрелка на месте".
Пауль Андерлёв не поддается на инсинуации Зака.
Продолжает коротать свой день под нескончаемое тиканье часов.
- Зак, почему я чувствую себя последней свиньей?
Жара окружает их, выжимает пот из всех пор, солнечные лучи отражаются от блестящих корпусов машин на парковке.
- Потому что, Форс, ты и есть свинья. Подобное расследование всех нас делает свиньями.
- Такова цена истины.
- Кончай философствовать.
Границы допустимого нарушаются, отодвигаются.
"Это никогда не обходится без потерь", - думает Малин.
- Не пообедать ли нам? - спрашивает Зак. - Я не отказался бы от пиццы.
"Кониа" на улице Сентларсгатан. Здесь лучшие пиццы в городе - огромные, роскошные, опасные для фигуры и здоровья.
Когда хозяин заведения на месте, он обычно угощает их бесплатно.
- Полиция - free of charge.
Как в американском полицейском боевике. Заку это нравится. Подкуп? Наверное, не без этого. Но хозяин просто отказывается принимать у них деньги.
"Один из многочисленных вкалывающих иммигрантов в этом городе, которого провожают косыми взглядами", - думает Малин, откусывая кусочек от своей "капричиосы".
Бумажка Виктории Сульхаге лежит на столе перед Малин. На бумажке имя: Луиса "Лолло" Свенссон. Адрес, телефон.
- Луиса, - задумчиво произносит Зак. - У Луисы не может быть ласкового прозвища Lovelygirl?
- Может быть. А может, и нет.
- Lovelygirl, - медленно выговаривает Зак. - А если это глубокая самоирония?
- Высосано из пальца, Зак, - парирует Малин, не отрываясь от пиццы и чувствуя, что толстеет с каждой секундой.
- Lovelygirl, - повторяет Зак. - Не об этом ли, по сути, мечтает каждый мужчина? О Lovely girl?
- Наверняка, - бурчит в ответ Малин.
- Чертовски вкусная пицца, - замечает Зак и поднимает большой палец, глядя в сторону открытой двери кухни.
Человек, стоящий перед духовкой, улыбается; при этом он собирает ингредиенты для очередной пиццы из маленьких белых пластмассовых мисочек и закладывает их в слой томатного соуса поверх свежезамешенного теста.
21
Я слишком долго лежу, прикованная во времени, среди холодной черноты.
Папа, где ты?
Скажи правду - ты не придешь? Ни сейчас и никогда? Или когда-нибудь нескоро-нескоро. Я не хочу здесь так долго сидеть.
Здесь ужасно. Я так боюсь, папа.
Неужели я, твое самое большое счастье, как ты меня иногда называл, стала твоим горем? Нет, скажи, что это не так.
Лучше приходи.
Забери меня прочь от этих голосов.
Голоса.
Как черви надо мной.
Я так давно уже слышу ваше квохтанье, бессмысленные звуки.
Ваши голоса.
Вы чему-то радуетесь.
Почему?
Я понятия не имею, почему у вас такие счастливые голоса, ведь здесь, у меня, только холод и сырость, и сон не кончается. А вдруг это не сон? А что-то совсем иное?
Купаться, купаться!
Это вы кричите?
Я люблю купаться. Можно мне тоже с вами? Искупаемся вместе.
У меня дома на участке есть бассейн.
Я сейчас в бассейне?
Собака лает, но вокруг темно, темно, и если бы я не знала, что это невозможно, то отделилась бы от своих мышц, от своего тела и пустилась бы в свободный полет.
Но сон не позволяет мне этого сделать.
Нет.