17
Семнадцатое июля, суббота.
Восемнадцатое июля, воскресенье
Ее голос заполняет спальню. Она говорит о девушках, но на самом деле смысл слов не так важен. Важны переливы ее голоса, его мягкость.
Ведущая на местном радиоканале. Подруга.
Хелен Анеман приходится работать по вечерам - или же у нее такой график, что она работает в любое время суток.
"Я обращаюсь ко всем девушкам, живущим в Линчёпинге! Будьте осторожны, постарайтесь не ходить по городу без сопровождения. Мы пока не знаем, какие злые силы вышли на промысел этим летом".
Затем Хелен объявляет песню, а Малин лежит в спальне с задернутыми шторами и слушает голос подруги в относительной темноте.
У Хелен очень сексапильный голос. В нем слышно одиночество, но без трагического надрыва, словно она ожидает, что вот-вот кто-то зайдет к ней в студию и уведет ее оттуда.
Принц на белом коне? Да, возможно.
Звучит музыка - тяжелый рок. Текст совершенно бессмысленный. Малин передергивает, она встает, протягивает руку к кнопке, чтобы выключить радио.
Полчаса назад, около девяти, звонил Свен Шёман.
- Ты собираешься поговорить с Натали Фальк?
- Я звонила ей, и мы назначили встречу. Она, мягко говоря, не рвется со мной общаться.
- Хорошо, что ты работаешь.
- Думаешь, мне больше нечем заняться?
- На самом деле я в этом совершенно уверен.
В темных глазах Натали Фальк отражается упрямство, а за ним таится ложь. Или недоговоренная правда.
Только после долгих уговоров Натали согласилась встретиться, но заявила суровым голосом, что ей больше нечего сказать.
В качестве места встречи был выбран кафедральный собор.
- Я могу встретиться с вами в соборе в десять часов. Я иногда захожу туда.
- А разве там открыто в такое время?
- Летом они запирают ворота в одиннадцать. Типа, доступность, такая новая фишка. И там прохладно.
И вот они сидят на коричневых скамьях перед алтарем, оформленным в современной манере, а над их головами - тонны серого камня, устремленного вверх, уложенного в арочные своды, уже не одно столетие бросающего вызов закону всемирного тяготения.
Натали в черной майке и юбке. Весь ее облик пронизан мужеством и решительностью, которых самой Малин так не хватало в подростковые годы.
- Что вы хотели узнать? - спрашивает Натали, не глядя на Малин.
- Что я хотела? Расскажи мне все, что знаешь. Я уверена, что ты рассказала не все. Кстати, очень красивая юбка.
- Не пытайтесь мною манипулировать. Это не красивая юбка, а дерьмо из дешевого магазина.
- Кто такая Lovelygirl? - спрашивает Малин и пытается почувствовать реакцию сидящей рядом с ней девушки.
Но реакции нет.
- Я не знаю никакой Lovelygirl.
- Это ник на…
- Я видела этот ник на страничке у Тересы. Но я не знаю, кто это.
"Ответ последовал слишком быстро", - думает Малин.
- Ты уверена?
Ответа нет.
Натали съеживается, словно хочет сказать: не лезьте мне в душу.
Малин замолкает и несколько мгновений прислушивается к тишине под церковными сводами.
- Тяжело быть не такой, как все? - спрашивает она и чувствует, как Натали Фальк расслабляется.
- Вы считаете, что я не такая, как все?
- Да. Это заметно. В положительном смысле.
- Это не тяжело. Просто ты другой - и все.
- Натали, Тереса пропала. Ты должна рассказать все, что тебе известно.
Натали Фальк поворачивает к Малин свое округлое лицо, смотрит ей прямо в глаза.
- Но я действительно больше ничего не знаю. Я общаюсь с Тересой, но это не значит, что я знаю о ней все.
Зрачки сужаются - признак лжи.
Но лжешь ли ты?
- А Юсефин Давидссон, с ней ты знакома?
- Вы имеете в виду ту, которую нашли в парке? Да господь с вами! Я никогда о ней не слышала, пока не прочла в газетах.
У входа в церковь, метрах в семидесяти пяти за их спиной, кто-то вращает стойку с открытками.
- Почему ты приходишь сюда? - спрашивает Малин.
Ей видится сходство с тем, как сама она ходит в рощу на Старом кладбище. Туве никогда не пришла бы сюда по собственной инициативе, ее любимое место - библиотека.
- Мне кажется, здесь спокойно. И просторно. Здесь на меня ничто не давит.
- Да, здесь просторно.
- Как вы думаете, что случилось с Тересой? - спрашивает Натали Фальк.
- Не знаю. А ты знаешь?
Тут Натали указывает на алтарную роспись, угловатую фигуру Христа.
- Вы верите в непорочное зачатие?
Малин не знает, как реагировать на этот вопрос. Непорочное зачатие?
- Я хочу сказать, какой смысл в невинности, если все чистое и красивое рано или поздно обязательно будет изгажено? Можно ли говорить о том, что эта долбаная невинность вообще существует?
Часы показывают несколько минут после полуночи, когда Малин во второй раз за вечер ложится в постель. Кровать такая же жаркая и пустая, как и вся квартира.
Радио включено.
Хелен Анеман рассказывает о жаре и лесных пожарах - как один пожарный из Мьёльбю оказался окружен огнем и получил тяжелые ожоги.
- В настоящий момент он находится в университетской больнице, и мне кажется, что все мы должны на минуточку подумать о нем и его семье.
Затем музыка. "Into the Fire" - эпическая мелодия Брюса Сприпгстина о пожарных, которые кидаются в огонь пылающего Всемирного торгового центра, чтобы спасти людей. Самое непостижимое в человеке то, что мы в одну секунду можем отодвинуть всю ответственность за семью, друзей, родных и пожертвовать жизнью ради другого, незнакомого человека, нашего ближнего.
"May your strength give us a strength".
Как способность к самопожертвованию делает нас людьми.
"May your hope give us a hope".
Она читала рассказы выживших пожарных: они не колебались ни секунды, не испытывали ни страха, ни даже чувства долга - только ощущение единства с теми, кто попал в беду.
"May your love give us a love".
Если люди рождаются заново, то пусть эти пожарные вернутся.
Песня заканчивается, и Малин выключает радио. Закрывает глаза и ждет прихода сна, но вместо этого в голове крутятся тысячи мыслей.
Натали Фальк. Lovelygirl. О чем молчит Натали? Время покажет, но от нее ничего больше не добьешься.
Юсефин и ее выключенная память.
Янне рассказывал, что в Норрчёпинге и Линчёпинге в пожарных бригадах есть женщины-лесбиянки. Не смогут ли они поведать что-то важное?
Просто парад предрассудков, а не расследование: парни-иммигранты, которые устраивают групповуху, лесбиянки-пожарные, лесбиянки-полицейские.
После совещания у них была краткая дискуссия по поводу очевидного факта: в их собственных рядах имеется немало лесбиянок, но женщина по фамилии Петреаус - единственная в Линчёпинге, кто не скрывает своей ориентации.
- Не буди лихо, пока оно тихо, - бросил Свен. - Петреаус в отпуске. Не надо замешивать ее в это дело.
- Ты прав, - пробормотал Зак. - Иначе и в нашем стане начнется полный хаос.
Реальность, нереальность.
Когда тебя в последний раз стриг мужчина-парикмахер - не голубой?
Примерно так мог бы Зак высказать эту мысль.
Натали Фальк. Она стремится выглядеть крутой, но внутри ее прячется пугливая, забитая девочка, словно она употребила всю свою недолгую пока жизнь на то, чтобы убежать, разобраться с тем, кто она есть. "Как и все мы", - думает Малин.
Все мы пытаемся разобраться со своей жизнью, и большинству удается как-то держать голову над водой. Насколько просто избежать боли и окунуться в мир наслаждения.
Текила стоит в шкафчике над холодильником. В теле бродит жажда алкоголя. Живот, сердце, душа шепчут: "Согрей нас, усыпи нас, смягчи нас. Ответь на жару теплом водки. Малин, ты ведь тоже человек".
Она вдыхает горячий воздух, в котором чувствуется слабый запах горящего дерева. Думает о пожарных.
"Up the stairs, into the fire".
18
Невысказанные слова.
Они парят в воздухе, как мертвые души.
Предчувствия. Но чего?
"У меня не было ни братика, ни сестрички", - думает Малин, бродя по квартире своих родителей возле парка давно не существующей инфекционной больницы.
На часах чуть больше восьми, воскресное утро, и город кажется еще более пустынным, чем в рабочие дни. "Я последний человек на земле, - думала Малин, направляясь пешком в родительскую квартиру. - Все прочие сгорели". Велосипед она оставила у дома, хотела пройтись, показать жаре средний палец.
Она хочет успеть полить цветы до утреннего совещания, которое назначено на половину десятого. Сверхурочная работа - норма жизни, нельзя терять ни секунды. Вставать пришлось раньше, чем нужно, несмотря на то что жара мешает выспаться. Несмотря на те сто граммов текилы, которые она выпила двумя большими глотками.
Слабость в конце концов всегда побеждает, к чему бы нас ни тянуло.
Квартира. Четыре комнаты и кухня на третьем этаже здания, построенного на рубеже веков. Четыре комнаты, заполненные мебелью из дома в Стюрефорсе, воспоминаниями, предчувствиями, разочарованием, несбывшимися надеждами и ложью, а также любовью по договоренности, этой специфической формой любви, связывающей ее родителей.
Мы держимся друг за друга, но без взаимного уважения и без тяги к физической близости. Мы не интересуемся словами, взглядами, снами, тоской другого, но мы можем оставаться рядом, несмотря на все тайны и всю ложь, и пока мы рядом, у нас все-таки кто-то есть. Или как?
"К черту вас", - думает Малин.
У нее самой и Янне ведь тоже не было ничего общего, ничего из того, что обычно объединяет людей - общих интересов, ожиданий. И что-то все же возникло между ними - с самого начала. Любовь как некая данность - словно они вместе прославляли человечность друг в друге, то доброе, надежное и теплое, что должно быть непререкаемой истиной.
Повседневность и реальность.
Боль и скорбь.
День за днем они наблюдали, как этой любви не хватало сил, как она распадалась на глазах, и даже Туве не могла удержать их вместе.
Немыслимая катастрофа. И вот уже Янне на пути в Боснию по заданию службы спасения. Проклятая записка на столе.
В трудный момент мы должны помогать друг другу.
Он уехал, а она забрала Туве с собой в Стокгольм.
Любовь может сохраниться, но стать невозможной. Как будто что-то важное между ними еще не умерло.
Она ненавидит это чувство - одно из тех состояний, которое приводит ее к текиле, самое ужасное из них. Или одно из самых ужасных.
Это невыносимо.
"Мне нужно во что-нибудь верить", - думает Малин.
"Ты польешь цветы?" - папина телефонная мантра.
"В этих комнатах со мной что-то происходит, - думает Малин, - хотя этот дом никогда не был моим. Он и закрыт, и открыт одновременно".
Существует ли тайна? Или это мне кажется?
Просто так ничего не бывает.
Цветы политы.
Это стало обязанностью Малин с тех пор, как родители переехали на Тенерифе четыре года назад. Они с Туве ни разу не навещали там дедушку с бабушкой, и те за это время приезжали домой только три раза.
- Малин, этим летом мы не приедем.
- Хорошо.
- Ты польешь цветы?
Тысячу раз отец задавал ей этот вопрос, и тысячу раз она отвечала "да". Но большинство цветов уже умерло.
Оставшиеся в живых она поставила в картонные коробки на полу в тенистой части гостиной, желая уберечь их от солнечных лучей и самой жестокой жары. Тем не менее днем в квартире так невыносимо душно и жарко, что хлорофилл в листьях бледнеет.
Большие горшки. Сухая земля, смоченная водой из лейки.
В квартире застыла атмосфера любви между родителями - любви как удачной сделки, как способа закрыться от мира.
"Почему среди этих вещей меня всегда охватывает такая тоска?" - думает Малин.
Вчера она не звонила Янне и Туве, и они не звонили ей.
Сидя на одной из обшарпанных деревянных скамеек на склоне за родительским домом, Малин вертит в руках мобильный телефон.
Пожарные. Загадочный мир подростков. Между поколениями - тысяча лет.
Янне. Палец на кнопке.
Тем временем острый луч света пробивается через крону дерева, и ей приходится пересесть подальше от фасада.
Дым в воздухе, едва ощутимый - видимо, огонь распространяется в сторону озера Роксен. Что же, и озеро Хюльтшён загорится? По-настоящему? Может водоем совсем испариться?
- Янне слушает.
Голос бодрый. На заднем плане - звуки ресторана.
- Малин, это ты?
- Да, я. Как у вас там дела?
- Отлично, мы обедаем. Тут у них такой дяденька жарит рыбу прямо у тебя на глазах. Туве это обожает.
Рыба? Обычно она не ест рыбы.
- А как ты? - спрашивает Янне.
- Я по-прежнему мучаюсь с этим делом, о котором тебе рассказывала в прошлый раз. Кстати, отчасти поэтому и звоню.
Тишина в трубке.
- А я-то чем могу тебе помочь?
Малин кратко обрисовывает состояние следствия, упоминает о вибраторе и о лесбийской версии.
- Так тебя интересует, знаю ли я кого-нибудь из пожарных, кто готов побеседовать с тобой и рассказать о местном лесбийском сообществе?
- Ну да, типа того.
- Вы тоже не свободны от предрассудков. Кстати, в своих рядах не искали?
- Видишь ли, это слишком тонкая материя. Но что тут поделаешь, если по городу бродит чертов насильник, к тому же весьма суровый. И еще одна девушка пропала. Один Бог ведает, что с ней.
Она рассказывает в нескольких словах о Тересе Эккевед - и что им на самом деле пока ничего не удалось выяснить. Совсем ничего.
Опять тишина.
- Понимаешь, Янне, это могло случиться и с Туве.
Поначалу он не отвечает, потом произносит:
- Поговори с Сульхаге у нас на станции. Я позвоню ей, она очень разумная и работает весь июль.
- Спасибо. Дашь мне поговорить с Туве?
- Она как раз убежала в номер, можешь перезвонить попозже?
Отключившись, Малин поворачивает лицо к солнцу, чтобы усталые черты оживились, чтобы лучи уничтожили ненавистные морщины, но уже после нескольких секунд жара становится невыносимой.
"Никто не властен остановить время, - думает Малин, поднимаясь со скамейки. - Ни я, ни Ты, если Ты есть где-то там, кем бы и чем бы Ты ни был".
Придерживаясь теневой стороны, Малин бредет к полицейскому управлению. Она волочит ноги, сандалии кажутся тяжелыми, асфальт липнет к подошвам. Думает под звук собственных шагов.
Изоляция ведет к ненависти, а та, в свою очередь, к насилию. Сексуальная изоляция - недобровольная.
Подростки иногда предпочитают остаться в стороне, или им кажется, что они добровольно выбирают изоляцию, но ни один взрослый человек не захочет оказаться ни при чем, стоять на обочине. С годами растет осознание того, что принадлежность к единству - это все. Ты, я, мы.
К чему принадлежу я?
"Развод - самая большая ошибка в моей жизни, - думает Малин. - Как мы могли, Янне? Несмотря на все это".
В пятистах метрах от этого места сидит за своим столом Даниэль Хёгфельдт, он распечатал тридцать-сорок статей обо всех изнасилованиях в городе и окрестностях за последние двадцать лет - все, что находится на слово "изнасилование" в компьютерном архиве газеты.
Разложенные статьи занимают всю площадь стола и представляют собой жутковатое зрелище. Кажется, город расположен на вулкане насилия против женщин. Большинство случаев произошло в семье, но есть и другие, которые почему-то кажутся еще отвратительнее: сумасшедшие, изголодавшиеся мужчины набрасываются на женщин в городских парках. Кстати, и на мужчин тоже - есть случай изнасилования мужчины в парке у железной дороги. Большинство преступлений раскрыто, но некоторые наверняка до сих пор бельмо в глазу у полиции: например, случай Марии Мюрвалль, по поводу которой у Малин заскок, и нашумевший случай с девушкой, которую изнасиловали и убили в двух шагах от дискотеки "Блю хевен". И еще несколько.
"Надо составить обзор нераскрытых случаев, - думает Даниэль. - Покопаться в них, прочитать все и написать леденящую душу серию статей о современной истории насилия в Линчёпинге. Развлекательное летнее чтиво.
Что-нибудь из этого наверняка получится.
Но что?
Чисто статистически Линчёпинг не хуже любого другого города, но и не лучше - этот факт, без сомнений, нанесет удар по приятным заблуждениям его жителей.
Ясно одно.
Существует насилие и сексуальный голод, о которых можно написать. Насилие и голод, которые прекрасно вписываются в адскую жару".
На несколько секунд Даниэль закрывает глаза. Слово "жара" заставляет его подумать о Малин - он задается вопросом, чем она сейчас занята. Но ясный образ не возникает, поэтому он открывает глаза и думает, что надо послать к черту все эти нераскрытые преступления. Лучше заглянуть еще дальше в глубь веков и рассказать, какие дьявольские события когда-то происходили в этой дыре.
Но пока нужно сосредоточиться на том, что происходит здесь и сейчас.
Белая блузка Малин стала серой от пота. Надо держать еще одну про запас в раздевалке, а то плохо дело.
Здание полицейского управления расположено на холме, вокруг каменные дома - желтые четырехугольные коробки, измученные солнцем, уставшие от пыли, что поднимается от пересохшей земли.
Позади нее - университетская больница, одно из немногих мест в городе, где царит обычное оживление.
Сульхаге.