- И все же это очень странно, - бормочет Малин. - Сразу все три киоска закрыты. Именно сейчас они должны приносить как никогда большой доход. Если она сама не стоит за прилавком в одном из них, то должна была, по крайней мере, кого-нибудь нанять.
- У меня появилась идея, Малин.
- Наверняка безумная.
- Безумной можно назвать эту жару. Давай искупнемся? Чтобы охладить мозги?
- А тебе есть в чем купаться?
- Моя собственная кожа меня вполне устроит.
- Прямо вижу перед собой заголовки в "Корреспондентен": "Голые полицейские ищейки в бассейне Глюттингебадет".
- Господину Хёгфельдту это бы понравилось, - изрекает Зак.
- Что ты этим хочешь сказать?
- Что я хочу сказать?
- Да.
- Ничего особенного. Малин, расслабься!
Квартира Славенки Висник на первом этаже дома по Гамлегорден, 3-Б, в Шеггеторпе также пуста. Здесь отчетливее ощущается запах лесных пожаров, огонь ближе, и дым растекается между низенькими домами из белого кирпича.
Никто не открыл, когда они позвонили в дверь. Из квартиры не доносилось никаких звуков. Сейчас они стоят на небольшой площадке у дома, пытаясь заглянуть в окно через опущенные жалюзи - в темную комнату, где можно различить лишь очертания предметов: диван, стол, несколько кресел и почти пустая книжная полка.
- Она вообще существует, эта личность?
- Не похоже, - отвечает Зак.
- Может, она куда-нибудь уехала. За границу или только на один день.
- Да, но сейчас, в самый пик сезона, имея три киоска?
- Нужно проверить ее прошлое. Эмиграционная служба наверняка что-нибудь знает. Я пошлю сотрудника это выяснить.
В этот момент оживает сотовый телефон Малин. Это Свен Шёман.
- Нам позвонила женщина, которая бегала вчера вечером по тропе Рюдспорет. Сказала, что за ней следили, кто-то подкарауливал ее, преследовал. Если у вас есть время, поговорите с ней.
- Да-да, конечно. Здесь мы закончили.
Фамилия. Адрес на улице Консисториегатан.
Линда Карлё угощает их ледяным яблочным напитком в кухне своей изящно обставленной двухкомнатной квартиры. Дом построен еще в тридцатые годы, ухожен, покрыт бежевой штукатуркой. Это одно из старейших в городе товариществ собственников жилья, цены за квадратный метр здесь заоблачные.
Они сидят вокруг кухонного стола и пьют, Линда Карлё извиняется за то, что отнимает у них время, но Зак объясняет: их интересует все, что может иметь отношение к совершенным преступлениям.
- Вчера я совершала вечернюю пробежку, - говорит Линда Карлё. - Я вообще много бегаю. В лесу возле Рюда я бываю нечасто. Даже не знаю, что меня насторожило, но вдруг возникло чувство, будто кто-то следит за мной, поджидает в лесу. Я ничего не увидела, но кто-то там точно был. Возможно, мужчина. Или женщина. Уверена, что за мной следили, а когда я побежала, кто-то стал преследовать меня. С таким звуком, словно кто-то полз или что-то волочил по земле, - во всяком случае, я слышала нечто подобное. Но я бегаю очень быстро и успела добежать до парковки.
- Вы ничего более конкретного не заметили? - спрашивает Малин, стараясь придать голосу нотку любопытства.
- Нет. Но кто-то там был. Я подумала, вдруг вам полезно это знать. А что, если преступник живет в Рюде?
- Возможно. Если преступник - "он". И если это был именно он.
- Я так перепугалась.
- Избегайте лесов и парков, - советует Зак. - Бегайте по оживленным улицам, пока мы не разберемся в этом деле.
Линда Карлё не выглядит особо встревоженной. Кажется, даже удивлена тем, что они всерьез восприняли ее испуг.
- На самом деле в такое время года куда приятнее плавать, - говорит она. - В городе немало отличных бассейнов.
Выйдя из дома и направляясь к машине, Зак спрашивает:
- Ну, что ты об этом думаешь?
- Что об этом можно думать, черт побери? - бурчит в ответ Малин.
В управление они возвращаются после двух, наскоро перекусив в "ИКЕА" возле Торнбю; в магазине полно желающих спрятаться от жары и совершить выгодные покупки у дяди Ингвара.
Карим Акбар с потерянным лицом стоит перед компьютером за своим рабочим местом, которое сам себе обустроил посреди общего офисного помещения в добавление к огромному кабинету этажом выше.
- Что его так взволновало? - спрашивает Зак, вытирая пот со лба и отклеивая рубашку от тела.
- Понятия не имею, - пожимает плечами Малин. - Ты заметил, что стало прохладнее? Техникам удалось починить кондиционер.
- Супер! - говорит Зак. - Не больше двадцати градусов.
Карим машет им рукой, приглашая подойти. На гигантском экране монитора открыто два окна: "Афтонбладет" и "Корреспондентен".
Обе газеты поставили вопрос о футбольной команде во главу угла. "Убийца-лесбиянка?" - крупный заголовок в "Афтонбладет" и фотография команды. Текст начинается так: "По словам шефа полиции Карима Акбара, теперь внимание следствия приковано к женской футбольной команде Линчёпинга".
"Корреспондентен": "Убийство и предрассудки". "…На каком основании полиция решила заняться женской футбольной командой, пока неясно…"
На обоих сайтах приводятся высказывания Пии Расмефог. Она возмущается тем, что команда оказалась в центре внимания без какого-либо конкретного повода, что в преступлениях, по всей видимости, обнаружены намеки на лесбийские отношения и что в женском футболе, по распространенным в обществе ложным представлениям, играют одни лесбиянки. Но самое ужасное, считает Пия Расмефог, - это намек на то, что лесбиянки якобы особенно склонны к насилию. Все это не более чем оскорбительный предрассудок, который царит в нашем обществе.
"Все это показывает ограниченность полиции на всех уровнях", - говорит она в интервью "Афтонбладет".
- Ах ты черт, - восклицает Зак. - Карим, как тебе это удалось?
- Мы сделали один звонок, - говорит Малин. - Из-за нескольких слов, сказанных во время допроса. Мы вовсе не исследуем всю команду. А ты-то что сказал на пресс-конференции?
Малин поворачивается к Кариму, ожидает увидеть его смущение, стыд за чудовищный прокол, однако вид у него мрачный и зажатый.
- Я сказал, что команда фигурирует в расследовании.
- И зачем?
- Они навалились на меня, я хотел дать им хоть что-нибудь, и по идиотской случайности у меня вырвалось именно это. С другой стороны, может быть, благодаря всей этой шумихе всплывет что-нибудь полезное.
К ним подходит Свен Шёман. Взглянув на экран, он не может скрыть улыбку:
- Мы можем выступить с опровержением.
- Никаких дурацких опровержений, - возражает Карим. - Оставим все как есть.
Раньше Малин всегда восхищалась умением Карима обращаться со средствами массовой информации, правильно держаться в свете прожекторов. Но на этот раз… Какой прокол! Теперь о нас подумают, что мы только вчера с дерева слезли.
Гомофобия. Как много мы можем испортить одним только словом. Обнажаются предрассудки, зло набирает обороты.
"От жары у всех мозги просто закипают, - думает Малин, направляясь к своему письменному столу. - И отказываются работать".
Она смотрит на Карима со стороны. Его тренированное тело в льняном костюме ссутулилось на кресле перед столом, от него веет усталостью, которой она никогда раньше не замечала, словно ему надоела вся эта игра со СМИ, надоело перебрасываться фактами и мнениями и он мечтает о ясности, где все - черным по белому.
"Ну что ж, Карим, ищи свою черно-белую ясность, - думает Малин. Когда-то мир был черно-белым, но с тех пор прошли миллионы лет. Сейчас он состоит из миллионов оттенков, большинство из них уродливые и пугающие, но многие настолько оглушительно прекрасны, что из-за одного этого можно испытывать благодарность за каждый новый день на земле".
И тут звонит ее телефон.
- Форс.
- Это Виктория Сульхаге. Я прочла газету в Интернете. Ты догадываешься, как я разочарована?
- Виктория, я…
- Просто зашкаливает от предрассудков. А я поверила тебе, Малин Форс.
- Виктория!
Щелчок.
Тишина. Ни слова больше.
Лишь предчувствие того, что все катится к чертям.
32
В подвале кондиционера нет, даже вентиляция, кажется, здесь не работает, а маленькие окна, ведущие во двор, хотя и открыты, впускают воздух настолько разогретый, что кислорода в нем уже не осталось.
В подвале - тренажерный зал полицейского управления, одно из самых любимых мест Малин.
Надо пойти туда, несмотря на жару. Надо пойти сегодня, хотя зал более всего напоминает преддверие ада, а недавно окрашенные светло-желтые стены кажутся огненно-оранжевыми, поскольку пот заливает глаза.
Десять минут на беговой дорожке - белая спортивная майка насквозь промокла. В какой-то момент Малин подумала, что упадет в обморок.
В мыслях ее - Натали Фальк. Хотелось бы поговорить с ней еще раз, но что сказать кроме того, что уже было сказано в прошлый раз? Время должно внести ясность, но времени у них как раз и нет.
По гантели в каждую руку, пятнадцать килограммов, вверх-вниз, вверх-вниз, пятнадцать раз, потом отдых. Мышцы на ее руках длинные и упругие - они сильнее, чем кажется.
Она устала до тошноты. Такое с ней случалось и раньше - когда ее рвало в ядовито-зеленое ведро для мусора у входа в зал.
Чаще всего она здесь одна - остальные тренируются где-то в городе. Но Малин нравится это ощущение подземелья. Иногда ей составляет компанию Юхан Якобссон - когда успевает между беготней в детский сад и обратно, измученный со всех сторон угрызениями совести. Она видит, как семейная жизнь изнашивает его, как на его всегда по-мальчишески гладком лбу проступают первые морщинки.
Туве.
Мне тридцать четыре. Хотелось бы, очень не помешало бы завести себе новые морщинки на лбу. Пусть мне и не нравятся те, которые у меня уже есть.
Проклятье. Я выдавлю все то дерьмо, которое принесло с собой это лето, - все дерьмо выдавлю к черту.
Туве. Скоро вернется домой.
Янне. Как я могу тосковать по тебе, если мы не живем вместе уже больше десяти лет?
Я вижу тебя издалека. Твои недостатки бледнеют, уже побледнели с годами. Мы выросли друг из друга - и срослись друг с другом. Может любовь проявляться таким образом?
Она солгала, что не сможет отвезти их в аэропорт. Аэропорт Скавста, "Рианэр" до Лондона и оттуда прямо до Бали чартерным рейсом какой-то британской авиакомпании. Прощание в прихожей двенадцать дней назад теперь как сцена из фильма в памяти - без звуков, без запаха. Янне и она смотрят друг на друга выжидающе, все трое на редкость молчаливы, словно грядущая разлука выявила всю тоску прошедших лет. Насколько все могло бы быть по-другому!
Она обняла и поцеловала Туве, Янне, и прозвучали обычные слова прощания, возникло чувство, что нужны другие, которых до них еще никто никогда не произносил.
"Что же мы делаем?" - мелькнуло у нее в голове. "Лучше бы ты поехала с нами", - сказал Янне, и она заметила его растерянность.
В тот момент она хотела ударить его, накинуться и выбить всю эту чушь, и вместе с тем так захотелось сидеть в самолете, положив голову ему на плечо, ощущать, как спит рядом Туве, а они двое бодрствуют среди этой всепоглощающей гудящей простоты.
- Янне, черт возьми, - сказала она вслух. - Ты же знаешь, что это невозможно.
И почувствовала, что уже произносила, шептала, выкрикивала эти слова тысячу раз, они стали своеобразным ритуалом. Повторяясь и продумываясь достаточное количество раз, они сделались своего рода правдой, и Туве нет необходимости выслушивать эти усталые пререкания.
Туве рядом с Янне - все понимающая, все осознающая.
Что мы творим с тобой, возлюбленное дитя?
Они вышли из квартиры; Пекка, приятель Янне, ждавший в машине на улице, уже начал нервно давать гудки. Досадливое прощание. Дурной знак.
А она отправилась прямо в кровать.
Нет - прямиком в квартиру Даниэля Хёгфельдта. Упала в его объятия на его кровати от "Мио" с хромированным изголовьем. И он выбил из нее всю скорбь. Это было то, что нужно.
По дороге из управления Малин проходит мимо главного здания больницы. Она пробыла какое-то время в тренажерном зале, потом поболтала полчасика с Эббой, сидящей за стойкой, о жаре и о дочерях-подростках: у Эббы девчонки-близнецы, им по шестнадцать лет, и с ними немало проблем.
Затем Малин просидела несколько часов за своим столом: думала, потела, возилась с залежавшимися бумагами, читала акт эмиграционной службы о Славенке Висник, который прислал молодой сотрудник, получивший это задание от Зака в начале дня.
"Как быстро!" - подумала она, увидев письмо среди полученных сообщений. А затем читала акт в компьютере - о том, как Славенка Висник попала в Швецию из Боснии в 1994 году, как ее муж и двое детей, четырех и шести лет, сгорели заживо, когда их дом в Сараево забросали зажигательными бомбами, как ее саму взяли в плен сербские солдаты, когда она пыталась бежать из пылающего города. Как ее насиловали в течение двух недель, так что день и ночь перестали отличаться друг от друга, как ей удалось бежать, хотя она и отказалась рассказать, каким образом, как она брела одна по лесам в Дубровник, выходя на дорогу только ночью, и как ей в конце концов удалось каким-то образом добраться до Италии, а оттуда до Истада.
Беременность.
Аборт на восемнадцатой неделе, произведенный в больнице города Норрчёпинга.
Малин сразу же заметила: по датам что-то не сходится. Период, когда ее насиловали сербы, и дату аборта разделяет не менее двадцати четырех недель.
Нечто живое было убито, чтобы другое смогло жить.
Фотография Славенки Висник: длинные темные волосы, заостренные черты лица, усталые и злые глаза. Но в них чувствуется воля.
"Это ты?" - подумала Малин. "Это ты?" - спрашивает она, глядя на окна больницы, светлые точки на темнеющем вечернем небе.
Она идет вперед.
Тяжелыми шагами.
В сторону парка Тредгордсфёренинген, в темноту среди его деревьев.
Малин движется по дорожке, ведущей к беседке, где нашли Юсефин Давидссон, - идет не спеша, мысленно раздеваясь догола, пытаясь представить себе, что же там произошло.
Ты хочешь юных девушек. Ты отмываешь их дочиста. Что тебе нужно от них? Их невинность? Почему одна мертва, вторая жива? Ей, Юсефин, удалось сбежать от тебя? Раны, которые ты им наносишь, промыты, а на теле Тересы еще и обработаны. Ты хочешь что-то исправить, вернуть на свои места?
Страх и одиночество.
Я не хочу здесь находиться.
Петляющие дорожки.
Неподвижные качели.
Звуки засыпающего города. Запах лесных пожаров, но сегодня он слабее, ветер дует в другую сторону.
Виднеется что-то синее.
Пощелкивание раздается среди деревьев - там кто-то есть? Кто-то следит за мной?
Малин оборачивается, черная тень стремительно движется в ее сторону.
Что за черт?
Что происходит?
Беги.
Оно движется на тебя. Я парю над тобой, кричу тебе в ухо, но ты не слышишь.
Я исчезаю.
Не хочу видеть и слышать этого.
Но мы скоро увидимся.
Если ты не будешь слушать меня, мы скоро снова увидимся.
София Фреден неохотно согласилась поработать посудомойкой в ресторане отеля "Фримис" - этим летом ей хотелось отдохнуть, но предложили очень приличную зарплату, и туда так просто добраться на электричке из Мьёльбю - платформа всего в нескольких сотнях метров от отеля.
Сейчас она очень устала после долгого рабочего дня в жарком и влажном помещении.
Идет, ни о чем не думая, мозг как будто отключен. Ее путь лежит через самую темную часть парка у железной дороги, но огни города совсем близко, здесь с ней ничего не может случиться. В ушах наушники от айпода, музыка скачана из Интернета, мощные композиции Йенса Лекмана - эти звуки как будто снимают усталость.
Она проходит мимо зарослей рябинника, из которых виднеются клены и большой дуб.
Напевает себе под нос.
И София Фреден не слышит, как что-то начинает шевелиться позади нее в кустах, как кто-то приближается к ней, - только ощущает силу руки, обхватившей ее сзади за пояс. Секунду спустя она уже лежит между кустами на земле, воняющей мочой, в самом темном закоулке города, и изо всех сил борется за свою жизнь.
Косуля исчезает - увидев Малин, она развернулась и ускакала прочь в сторону сцены возле отеля "Экуксен".
Сердце Малин громко стучит от внезапной дозы адреналина.
Она заходит в беседку, садится на одну из деревянных скамеек, пытается собрать воедино все образы этого дела. Люди, места. Но они превращаются в бесформенную серую массу, и лишь тревога пронзает ее - пылающий шар, застревающий где-то на уровне диафрагмы.
Хороший знак, если косули забредают в центр города.
Но не только косули бродят по паркам, они не одни в ночной тьме.
Малин Форс, теперь нас две.
Но София Фреден еще не знает о своем положении.
Я постараюсь помочь ей, чем смогу.
Но я боюсь и из-за этого страха едва могу позаботиться о себе самой.
Убей мою тревогу, Малин. Такое мы, люди, должны делать друг для друга.
Теперь я это знаю.
33
Двадцатое июля, вторник
Часы на здании Технического училища показывают 05.42.
Уже чертовски светло.
Черный велосипед кренится то вправо, то влево - самый короткий путь от виллы в Стонгебру проходит мимо стадиона "Клоетта-центр", затем по туннелю под железной дорогой и снова вверх к парку Ярнсвэг.
Похмелье. "Но я железный человек", - думает Патрик Карлссон, давя на педали и приближаясь к туннелю. Вчера была вечеринка: они жарили шашлыки у него на участке, благо папа и мама за городом, а теперь он спешит в "Фримис", где летом подрабатывает официантом в ресторане. Сварить яйца. Накрыть на стол. Если в отеле немецкие туристы, то корзиночек на столе не остается - каждый набирает себе по сто пирожных.
В туннеле жарче, но это всего несколько секунд. Снова вверх, мимо железнодорожных касс. Начинается парк. Вокруг столетние дома, квартиры-анфилады, по десять комнат в каждой, там обычно живут врачи. Он-то знает, у него была когда-то девушка, которая жила здесь, дочка врача по имени Корнелина. Что за идиотское имя!
Интересно, работает ли сегодня София.
Мимо зарослей. Вот эти кусты, которые его мама считает такими красивыми.
Но…
В прогалине между кустами, в неясном свете, что-то лежит. Что-то, чего там быть не должно.
Патрик Карлссон останавливается, кладет велосипед на траву. Его подташнивает с похмелья, но тошнота резко усиливается от того, что он видит.
Его покачивает, когда он движется вперед.
В кустах лежит труп.
Отвернуться.
Не получается.
Тело обнаженное, белое, словно выскобленное, несмотря на кровь из ран.