- Конечно. А я пока выясню некоторые детали.
Сигвард Эккевед начинает плакать, все его тело сотрясается, и Малин хочет помочь ему, но не знает как. Молча кладет руку на его локоть - и не может сказать, что все будет хорошо, что все образуется.
Папа, не плачь.
Я боюсь, папа, но мне хорошо.
Я очень испугалась, когда все это произошло - возле бассейна, в нашем саду. Это было ужасно, ужасно.
Но теперь все собирается воедино.
Я чувствую это.
Зло.
У него тоже есть болевая точка, на которой все рвется.
Когда его выводят начистоту и загоняют в небытие.
Когда люди снова получают возможность спокойно наслаждаться летом, как это и положено, без боли и страха.
Но прежде все должно выясниться. Должно раскрыться то, что вы называете правдой, какой бы ужасной она ни была.
А тебе, Малин, предстоит сделать один визит.
Ты должна навестить саму себя. Может быть, взгляд в прошлое поведет вперед.
Или как ты думаешь, папа?
Я знаю, что ты никогда не забудешь меня.
Пока ты помнишь обо мне, я буду там, где вы.
Это тебя хоть немножко утешает?
54
Людей в доме нет, но когда Малин заглядывает в окно гостиной и видит разбросанные по комнате игрушки, ей слышатся крики детей, радостный смех, вой и плач при столкновении из-за пластмассовой машинки, мишки или рисовальной кисточки.
В доме, где она выросла, сейчас живет семья с маленькими детьми.
Она уговорила Зака и Карин поехать вперед, сказала, что хочет пройтись по кварталу в одиночестве, а потом приедет на такси. Но Карин ответила, что Зак может поехать с ней, и тот не стал возражать, к удивлению Малин.
- Хорошо, - просто сказал он.
Малин позвонила в дверь, хотя подозревала, что внутри никого нет, и сейчас обходит дом с обратной стороны. Трава выжжена, ее явно никто не поливал все лето, перила веранды облупились, дерево пересохло, его несколько лет не подкрашивали.
"Папе стало бы плохо, если бы он это увидел, - думает Малин. - Педант, господин Перфекционист, как называла его мама, считая, что сама она Миссис Совершенство".
Мама.
Почему она так и не смогла стать собой? По поводу квартиры на Тенерифе она сказала: "На самом деле надо было бы купить дом, но с садом и бассейном так много возни".
Живая изгородь отделяет соседский участок; там тоже обитает молодая семья, и Малин вспоминает, как одна гоняла мяч на газоне жаркими летними вечерами, а папа кричал на нее, чтобы она не попала мячом в яблони или черносмородиновые кусты. Как мама сидела в гамаке и пила холодное белое вино, глядя куда-то вдаль - с таким выражением лица, словно хотела бы быть где-то в другом месте.
Зима.
Снеговики и тайные тропинки меж сугробов, ночи и дни, полные бесконечной тьмы, раскрасневшиеся от мороза щеки, и ее драки с соседской Идой, которой она разбила нос до крови, а потом очень мучилась и сожалела об этом.
Молчание мамы и папы. Как они обходят друг друга, словно безмолвные змеи. У Малин возникает в животе странное ощущение, понимание: что-то не так, и это надо скрывать до последнего.
Что же я пропустила?
Почему я в последний раз так быстро свернула разговор с папой?
В этот момент она скучает по ним. Видит их перед квартирой на Тенерифе, где никогда не была, маму в цветастом платье, папу в тенниске и шортах, как они сидят и завтракают на веранде, обсуждают соседей и погоду, но никогда не говорят о ней или Туве.
Почему они так мало интересуются Туве?
Любовь по обязанности. По возможности минимальная любовь. "Ведь она - это вы! - хочет крикнуть Малин. - Вы!"
Чего я не вижу?
Снег становится водой.
Она поднимается на веранду, заглядывает в окно кухни и даже сквозь стекло слышит звук падающих из крана капель.
Кухонные шкафы новые, белые дверцы - "Фактум" из "ИКЕА" - блестят в полутьме. Слева столовая, почти такой же обеденный стол, какой был у них, деревянный, крашенный в белый цвет, а вокруг стулья с высокими спинками, тоже белые и неудобные.
Капающий кран.
Вода.
Все время эта вода.
Хлорированные бассейны, места для купания. Бессмысленные на первый взгляд движения девушек, подрабатывающих летом.
"Чего ты хочешь добиться при помощи воды? - думает Малин. - Ведь для тебя все это важно - вода, чистота".
Быстрыми шагами Малин удаляется от дома, спешит поскорее уйти от этого места.
- Что ты имеешь против меня, Закариас?
Карин Юханнисон нажимает на педаль газа, и Зак видит, как ее белая, украшенная кружевами юбка обтягивает бедра, как светлые волосы падают на чуть выдающиеся скулы.
- Я ничего против тебя не имею, - отвечает он.
- Мы так много работаем вместе, - продолжает Карин, - было бы куда проще, если бы мы ладили.
Зак смотрит через стекло машины, разглядывает деревья, начинающиеся по другую сторону от велосипедной дорожки, и задается вопросом: почему он инстинктивно недолюбливает Карин? Из-за ее состоятельности? Из-за уверенности в себе, которая бывает у людей, с детства привыкших жить на всем готовом? Или из-за ее пренебрежения к нему? В чем причина его плохого отношения? Женщина. Может, ему просто трудно смириться с тем, что она женщина, к тому же жутко привлекательная, и не соответствует привычному образу криминолога?
"Однако все это лишь мои предрассудки", - думает Зак. И вдруг его осеняет. Он понимает, что знал это с самой первой встречи с ней. Безнадежное притяжение создает отторжение. Если я не могу завоевать тебя, я всегда могу испортить тебе настроение, заставить почувствовать свою неполноценность, хотя это совершенно противоречит моим истинным желаниям.
- Я не знаю, - бормочет Зак.
- Чего ты не знаешь?
- Почему я был с тобой так нелюбезен. Но теперь с этим покончено.
Ассистента полиции Аронссон природа наградила огромным бюстом, который с трудом умещается под серой форменной рубашкой, и Малин знает, что эта ее особенность - постоянный предмет шуток среди коллег-мужчин. Но Аронссон - человек умный и настойчивый, не питающий никаких романтических иллюзий по поводу профессии полицейского.
Она кладет на стол Малин свои записи, и они с Заком подаются вперед на стульях, внимательно слушают ее доклад.
- Я собрала подробное досье на Стюре Фолькмана, как вы просили.
Лицо у Аронссон мягкое, неправильный прикус ее заметно портит - без него она могла бы быть очень мила.
- Он попал в Швецию из Финляндии во время войны, ребенком. Судя по всему, все его родные погибли у него на глазах - сгорели заживо в доме на Карельском перешейке. Попал в крестьянскую семью на севере Сконе, возле Энгельхольма. Закончил там ремесленное училище.
Аронссон делает вдох и продолжает:
- Со второй женой развелся в тысяча девятьсот восьмидесятом году. От этого брака родились две дочери. Одна из них покончила с собой в восемьдесят пятом году, расследование оказалось легким, это понятно из отчетов: ее нашли повешенной, а до того она в течение нескольких лет более-менее регулярно лечилась в психиатрической клинике.
Белые холодные руки на одеяле.
Прекрати, папа, прекрати, я ведь твоя дочь.
Вот так. Вот так.
Малин отгоняет от себя видение. Некоторых мужчин надо кастрировать и вешать за ноги на всеобщее обозрение.
- А вторая дочь вроде бы живет в Австралии? Фолькман так сказал.
- Нет, она живет здесь, в Линчёпинге. - Аронссон качает головой. - Зарегистрирована в районе Васастан, переехала сюда пару лет назад.
- Что еще о ней известно?
- Ее зовут Вера. Возраст сорок два года, но больше никаких сведений нет.
Быстрое, импровизированное совещание по текущей ситуации.
Время приближается к шести, все устали от жары, от многодневной интенсивной работы, и Малин рвется домой, к Туве.
Свен Шёман сидит у торца стола Малин, вокруг них продолжает жить своей жизнью общее офисное помещение. Карим Акбар уехал домой: сказал, что у него мигрень. "Раньше за ним такого не водилось", - думает Малин.
- Значит, Тересу Эккевед убили у нее дома? - чуть менее усталым голосом, чем на предыдущих совещаниях, спрашивает Свен.
- Этого мы не знаем, но напали на нее там. Возможно, перевезли в другое место, прежде чем зарыть у пляжа, - отвечает Малин. - Убийца каким-то образом имеет отношение к ее дому, однако допрос родителей и близких ничего не дал. А у родителей стопроцентное алиби.
- Есть еще что-нибудь новое?
- Вера Фолькман. Ее отец Стюре сообщил, что она живет в Австралии, но она зарегистрирована в Линчёпинге. Мы намерены проверить ее завтра утром.
- Хорошо, - кивает Свен Шёман. - Все эти мелкие расхождения обязательно надо проверять, чтобы хоть как-то продвигаться вперед в таких делах.
- Конечно, мы понимаем, что хватаемся за соломинку, - говорит Зак. - Я о допросе Веры Фолькман.
Свен поворачивается к Вальдемару Экенбергу и Перу Сундстену, которые стоят у другого торца стола.
- А вы?
- Мы проверим последних в списке тех, кто совершал преступления на сексуальной почве, - отвечает Пер. - А затем намерены допросить лиц, входящих в ближайший круг Сулимана Хайифа. Боюсь, с этим Сулиманом у нас вряд ли что-то получится.
- Мы можем попросить прокурора продлить срок задержания?
- Вряд ли. Я только что разговаривал с прокурором - доказательства против Хайифа слишком слабы, чтобы оправдать дальнейшее содержание под арестом.
- Тогда лучше его отпустить, - говорит Свен. - И посмотреть, что он предпримет. А Луиса Свенссон? Там есть что-нибудь новенькое?
- Мы наблюдаем за ней время от времени. Но она только работает на своем хуторе, и все, - отвечает Малин. - А что касается Славенки Висник, я вообще сомневаюсь, что она как-то причастна.
- Продолжим работу завтра, - говорит Свен, смотрит на Малин, морщит лоб. - Ты что-то хочешь добавить?
- Нет, это пока только догадки.
- Ничего, рассказывай.
- В следующий раз, - отвечает она, и Свен оставляет ее в покое.
Вместо этого он заявляет:
- И мы по-прежнему не знаем, кто сообщил в полицию о Юсефин Давидссон. И ее велосипед пока не найден.
Туве не отвечает по телефону - ни по мобильному, ни по домашнему. Где же она?
Малин сидит за рабочим столом, чувствует, что тревога охватывает ее. Она уже позвонила Маркусу, и он сказал, что Туве уехала от него два часа назад, а весь день они купались в "Тиннисе".
Туве. Я же сказал тебе, чтобы ты была осторожна.
Малин встает, идет к машине.
Малин взбегает по лестнице, распахивает дверь в квартиру. Зовет:
- Туве! Туве, ты дома?
Тишина.
Пустые комнаты.
Пустая кухня.
В гостиной тоже никого.
В комнате Туве тоже.
И в ванной.
- Туве! Туве!
Малин берется за ручку двери в свою спальню. Туве, скажи, что ты спишь в моей кровати!
55
Карим Акбар вынимает из кофеварки чашку с горячим эспрессо, оглядывает кухню. Столешница из нержавеющей стали сделана на заказ, чтобы покрыть все пространство под глазированной кафельной плиткой, которую жена выбрала в каком-то иностранном журнале по обустройству дома, купленном в киоске на Тредгордсторгет. Дверцы шкафов тоже сделаны на заказ и покрыты зеленой краской под названием "британская зелень", дубовый обеденный стол и стулья куплены в Стокгольме в магазине "Рум".
Никакой мигрени. Только чувство, что ему срочно нужно побыть одному. Подумать о книге, которую он намеревался написать, но, скорее всего, никогда не напишет, ибо его взгляды на интеграцию сильно пошатнулись.
В доме в Ламбухове тихо. Что может быть тише, чем дом, когда его обитатели уехали в отпуск?
Этой весной они с женой стали ссориться все чаще и чаще. Из-за ерунды. И он заметил, что ребенок очень расстраивается, в их обществе напряжен, неразговорчив. Кариму жаль его, но он не знает, что предпринять, да и не в состоянии ничего сделать по этому поводу. Необходимость скрываться под маской на работе и в других официальных ситуациях совершенно вымотала его.
Почему мы ссоримся?
Карим вдыхает запах дома; в первых сумерках углы и изгибы видятся совсем по-другому.
Она недовольна. Это очевидно. Во всем находит недочеты и, возможно, испытывает ко мне отвращение? Нет. Но я раздражаю ее, а это, в свою очередь, раздражает меня.
Сын.
Сейчас происходит формирование его личности.
Я, мы - мы не должны навредить ему.
И Карим вспоминает своего отца - как однажды обнаружил его висящим в петле в квартире в Наксте летним днем, почти таким же жарким, как этот.
Мне было тогда двенадцать лет.
И я понял, что такое отчаяние. Но отказывался понять, что и у любви есть свои пределы.
"Иногда я захожу слишком далеко", - думает Вальдемар Экенберг, опрыскивая водой розы на участке своей виллы в Мьёльбю.
Его жена готовит в кухне - делает салат к шашлыкам, свинина замаринована еще с утра, бутылка вина уже откупорена. Никаких бумажных коробок с пластмассовыми краниками.
Или - действительно ли я захожу слишком далеко?
Коллеги писали на меня заявления, хулиганы тоже, но последствий не было, и я выбиваю нужные сведения лучше, чем другие, - как в том деле, с которым мы возимся сейчас. Когда такое исчадие ада разгуливает на свободе, никто не станет переживать, если кому-то сделали неприятно, - покуда никакого серьезного ущерба не нанесено.
Непросто быть человеком.
Иногда попадаешь между молотом и наковальней, и ничего не поделаешь. И приходится с этим смириться - как и со всяким страданием.
Та, которая сейчас готовит в кухне, хотела иметь детей.
"Для меня это было не принципиально", - думает Вальдемар. И, видит Бог, они старались изо всех сил. Бесконечные пробирки, приходилось кончать в баночку, сидя в темном туалете с каким-нибудь идиотским порнографическим журналом на коленях.
Но потом ей исполнилось сорок пять, и все закончилось.
Такая судьба выпала не им одним.
И теперь я стою в нашем саду. Небо темнеет. В далеких галактиках зажигаются звезды. Земная жизнь замыкается в себе самой, и я могу совершенно откровенно сказать, что по-прежнему люблю ту женщину, которая стоит в кухне.
Пер Сундстен ждет возле павильона быстрой еды в Буренсберге - это прапрадед современных шведских павильонов, построенный в пятидесятые годы, с прилегающим к нему залом ожидания для пассажиров автобусов. Пер заказал большой гамбургер с сыром, собирается взять его с собой к каналу и спокойно съесть, глядя на лодки, прежде чем двинуться домой в Муталу.
Плюсы холостяцкой жизни - я могу распоряжаться своим временем как хочу, никто не имеет права указывать мне, что делать.
- Пожалуйста!
Хозяин павильона иммигрантского происхождения протягивает ему гамбургер; сыр расплавился и почти стекает с краев мясной котлеты.
Пер садится на скамейку у канала.
Мужчина и женщина его возраста проплывают мимо на голубой яхте. Расположившись на сиденьях, они попивают вино и машут ему, а он делает глоток шоколадного напитка из своей бутылочки и машет им в ответ.
Экенберг сумасшедший. Но при этом рядом с ним как-то спокойно. Он свое дело знает. Сам я больше чувствовал бы себя на месте в отделе экономических преступлений в Стокгольме.
Мутала. Она чем-то похожа на Кальмар, где он вырос. Бывший промышленный городок, ныне охваченный наркоманией и другими проблемами, внешне - полная идиллия. Но не самое подходящее место для тридцатилетнего молодого человека.
Дело, над которым они работают. Он ничего в нем не понимает. Версии пересекаются, а он как будто плывет по течению, ничего не может добавить к расследованию.
Форс. Она работает самозабвенно почти до маниакальности, это даже немного пугает. Но если кто-то в состоянии разгрызть этот орешек, так это она.
Он откусывает еще кусок. Мимо проплывает очередная яхта, в ней сидит мужчина. "Он какой-то одинокий", - думает Пер.
Зак кладет в рот очередную порцию камбалы. Жена смотрит на него, потом со значением переводит взгляд на кухонный стол, где разложены каталоги турфирм, открытые на страницах с рекламой разных туров: Солнечный берег, Крит, Коста Дорада. Мечты в подарочной упаковке.
- Я не в состоянии даже думать об этом. О поездке.
Она садится напротив него, показывает на снимок Солнечного берега.
- Вот этот тур совсем дешевый. Что ты думаешь?
- Ты разве не слышала, что я сказал?
Кухня вдруг кажется тесной и маленькой, коричневые деревянные дверцы шкафов как будто выгибаются ему навстречу, и Заку очень хочется сбежать в сад, но жена не оставляет его в покое.
- Леннарт и Сив ездили в прошлом году на Крит и остались очень довольны. Сейчас, когда здесь такая хорошая погода, в турфирмах наверняка большой выбор туров.
- Вкусная рыба. Камбала в это время года вообще хороша.
- Или, например, что ты скажешь по поводу Испании? Классический вариант.
Она перелистывает один из каталогов.
- Послушай, забронируй, если тебе так хочется. Но если мы не раскроем преступление, которое сейчас расследуем, я не смогу никуда поехать.
- А как насчет Римини?
Он смотрит на нее. Мать Мартина, его жена. "Кто ты?" - думает он. Расследование, зной, свет, пыль и стройные ноги Карин Юханнисон в машине, обтянутые узкой белой юбкой. Все это создает отчуждение, делает его чужестранцем в своей собственной жизни.
Карин Юханисон стоит совершенно голая перед бассейном на веранде своего дома, одного из самых больших в Рамсхелле. Благодаря разросшимся кустам сад полностью скрыт от посторонних глаз. В воздухе повис запах серы и смолы.
Калле сидит в гостиной перед телевизором. Смотрит один из своих любимых фильмов, комедию Фрэнка Капры.
Бассейном они обзавелись весной, оба мечтали об этом. Через соседей нашли женщину, которая помогает его обслуживать: она приходит, когда их нет дома, очищает дно, дозирует хлорку. Сама Карин никогда с ней не встречалась, но Калле утверждает, что она производит впечатление знающего человека, хотя и неразговорчива, и берет наличными.
Какая разница?
Карин думает о том, что сказал в машине Мартинссон.
О нем.
Он почти на десять лет старше, и она долго ломала голову, что он имеет против нее, но поверила его словам, что теперь с этим покончено. А как он на меня смотрел! Я могла бы остановить машину, и мы бы занялись тем, чем другие занимаются на обочине.
Долгое, жаркое, сумасшедшее лето.
Жар вокруг меня.
Жар внутри меня.
"Но я сбегу от зноя", - думает Карин и отталкивается ступнями, на мгновение повисает в воздухе, а потом тело рассекает поверхность воды, погружаясь в прохладу и восхитительную тишину.
Малин залезла в кровать рядом с Туве.
Туве спала в ее постели, все еще не оправившись после долгого перелета. Малин разбудила ее, отругала.
- Мобильник разрядился, я только встретилась с Юлией, мы поели мороженого в мороженице, а потом поглазели на народ на площади Стураторгет. Успокойся, мама!