Сценарий "Когда я стану великаном" касается нравственных проблем, волнующих наше молодое поколений. В нем рассказывается о победе добра и справедливости, чувстве долга и истинной дружбы, скромности и честности. Фильм по сценарию удостоен премии ЦК ВЛКСМ "Алая гвоздика".
Александр Всеволодович Кузнецов, Инна Суреновна Туманян
Когда я стану великаном
Никто из действующих лиц этой истории не оставался равнодушным при одном упоминании имени Петьки Копейкина. Попробуйте заговорить с кем-нибудь о нем, и вы услышите самые непримиримые суждения:
- Такие, как Копейкин, позорят нас! - скажет Эльвира Павловна, член родительского комитета школы, - Если мы все вместе не возьмемся за него, - будет поздно! Он станет законченным преступником!
- Он хороший спортсмен! Как он может быть плохим человеком? - скажет справедливый мальчик.
- Он грубый и хулиган! - скажет решительный мальчик.
- Копейкина нужно воспитывать лаской! Даже собак - и то…, - скажет добрая девочка.
- Смешные вы все люди! - скажет ленивый. - Что вам дался Копейкин? Он веселый - и все!
А практикантка педагогического вуза убежденно и очень серьезно будет отстаивать свое:
- Он подрывает авторитет старших! Это никому не позволено! Он надо всем смеется! Для него нет ничего святого!
И пойдут, пойдут бесконечные споры…
- Кто все стекла разбил в спортзале? Он сам сознался!
- Да он дурака валяет! Знает, что все равно на него свалят!
- Разве можно пользоваться грубой физической силой? Это ведь бескультурье!
- Что вы его ругаете? Учится он хорошо. А это наша главная задача!
- А как он отличником стал? На спор! На пари!
- Что еще за "пари"?! Может, вы еще и дуэль введете! В какое время вы живете?! Глупые выдумки, беззубое зубоскальство - все это нездоровые явления!
- Что вы делаете из мухи слона?
- Ничего себе муха с приемами карате!..
И вдруг Маша Горошкина, девочка, похожая на Бриджит Бардо, скажет спокойно, негромко, тряхнув своими роскошными волосами:
- Петька, по-моему, - прелость! Просто он очень неожиданный. Зато с ним нескучно. И потом, он пишет стихи. А это люди особенные… А вы все, по-моему, очень скучные люди…
В школе было заметно какое-то необычное оживление. Проходил конкурс художественной самодеятельности. Спортзал, оборудованный под сценическую площадку, был заполнен, повсюду шум, смех, говор…
Пестрая, гудящая ребячья толпа собиралась то в холле, то на лестнице, то возле стендов, украшенных цветными фонариками и яркими плакатами. Работал буфет с мороженым и лимонадом, где, конечно, тоже суетились ребята.
Кто бы мог принять их за восьмиклассников! Высокие, плечистые, уже пушок на щеках, гривастые головы, впрочем, в пределах дозволенного. Небрежно-изящно одетые и тоже в пределах… Акселераты - вот уж воистину так!
Туда-сюда сновали "актеры" в мушкетерских костюмах со шпагами, они тренировались на "выпадах", привлекая внимание девочек своей осанкой, ловкостью, легкостью. Девочки в наколках, похожие на лиотаровских шоколадниц, готовились обносить гостей лимонадом, а долговязый парень в красной кардинальской мантии взахлеб рассказывал о матче с чехами.
В этой атмосфере праздника, улыбок выделялась, пожалуй лишь одна группа ребят. Они толпились возле стенгазеты с карикатурами, эпиграммами и отчаянно спорили.
- " Федя за саморекламу вам продаст родную маму ", - смеясь, читали они. - Точно! Это про Ласточкина!
- Это не газета, это балаган какой-то!
- Это все копейкинские штучки!
Только восьмиклассница Маша Горошкина, прищурив свои красивые, бархатные глаза, сказала спокойно, с достоинством несколько игриво:
- Ну почему же балаган? Я думала, ты хоть стихи оценишь. А ты вообще чурбан.
- А ты, Горошкина, слишком много себе позволяешь! - рассердился мальчишка, к которому были обращены ее слова.
- Слишком - это сколько? - улыбнулась Горошкина. (не так-то легко было сбить её толку!)
За кулисами шли последние приготовления: гримировались одевались, расставляли реквизит.
Изящный и взволнованный Федя Ласточкин с такой неистовой страстью повторял слова монолога Сирано де Бержерака, словно перед ним был уже затаившийся переполненный зал. Вокруг хлопотали девчонки, торопясь что-то дошить, поправить, завязать, отряхнуть. А ближайший дружок Ласточкина Славка старался как можно ярче и выразительное запечатлеть на пленку своего одноклассника и кумира в момент "святого" творчества. Он то и дело падал на пол, закидывая аппарат в поисках наиболее эффектного ракурса.
А Федя, ничего не замечая вокруг, весь отдавшись прекрасным словам, мыслям и чувствам Сирано, вдохновенно читал:
…Дрожать и спину гнуть,
Избрав хоть низменный, зато удобный путь?..
…От избранных особ
Глотать с покорностью тьму самых глупых бредней,
Простаивать часы в какой-нибудь передней
И подставлять щелчкам безропотно свой лоб?
О, нет… Благодарю!..
Неожиданно он повернулся и строго спросил:
- Ну, что? Уловил?
- Еще бы раз, Федь, а?
- Валенок ты, дилетант! - Ласточкин раздраженно откинул плащ.
Вокруг него толпились девочки, прилаживая шпагу, поправляя шляпу с пером, надевая перчатки. Федя охотно позволял себя украшать, он был весь - само достоинство, была в нем этакая небрежность избалованного премьера. И лишь глазами или кивком он отдавал короткие указания.
Фотограф понимал все с полуслова и тут же оказался возле толстого, вполне упитанного мальчика. Он был в костюме Ле Брэ и, сидя в самодельном гримировальном кресле, с удовольствием уплетал пирожки, вафли и печенье, которыми был завален его столик.
- Пайкин! Кончай! Иди фотографироваться для прессы!
- Для какой прессы? - не переставая жевать, спросил невозмутимый и добродушный Пайкин.
- Для школьной. Что это у тебя все манжеты в масле!
- Между прочим, - Пайкин неторопливо запихивал в рот очередной пирожок, - в то времена даже короли руки о штаны вытирали.
- Ладно, смахни крошки! Сделай торжественное лицо…
- Какое?
- Ну хоть какое-нибудь! Нельзя же без лица. Ну и ряха! Обвал!
Уже зазвенел звонок, когда, едва переводя дыхание, за кулисы ворвалась одна из учениц и, стараясь всех перекричать, сообщила:
- Там какой-то дяденька из гороно приехал, Эльвира Павловна вокруг него кругами ходит!
Пожалуй, эта новость предназначалась больше всего для Ласточкина, но он-то ее и не слышал. Он смотрел в другой конец комнаты, туда, где только что появилась Горошкина, смотрел не отрываясь, видел, как она примерила мантилью, покрасовалась перед зеркалом и лишь потом сняла и отдала исполнительнице роли Роксаны.
- Горошкина! - У него даже дрогнул голос, и в секунду он оказался рядом. Ему так хотелось сохранить свое ленивое достоинство и небрежность, поэтому он неторопливо протянул ей книгу, сказав только:
- Вот… Вознесенский. Ты просила. Отец достал.
Она едва взглянула на него.
- Большое спасибо!
- Да брось ты!
- …твоему отцу! - хитро подмигнула она и удалилась.
За кулисами появилась член родительского комитета неутомимая Эльвира Павловна, всегда улыбающаяся, всегда "на страже", всегда с новостями, планами и надеждами. Она и сейчас улыбалась так, словно это был день ее именин, словно все происходило для нее и во имя ее.
- Здравствуйте, мальчики, здравствуйте, девочки! - Сияя, она подошла к Ласточкину. - Ну, пока все идет хорошо! - понизив голос, сообщила она ему, - Сергей Константинович в полном восторге! А как дела, мальчики?
- На уровне! - отозвались мальчики.
- А газета?
- Уже делается, - сказал Славка.
- Пока наша школа идет впереди! Потерпите, осталось немного - и мы победители! А там - поездка в Ленинград! Так что не подведите!
- Завтра газета будет висеть! - заверил Ласточкин.
- Передайте родкомитету, что стараемся оправдать, - подхватил Славка.
- Кому передать? - не поняла Эльвира Павловна.
- Родительскому комитету он хотел сказать, - поправил Ласточкин. - Когда вы перестанете коверкать великий могучий русский язык? Учат вас, учат!
- А Копейкин? - Тревога тотчас же появилась на лице Эльвиры Павловны.
- Его нет. Он уже несколько дней болен!
- У него ангина! Тридцать девять температура…
- Хоть на этот раз будет спокойно! - с облегчением вздохнула Эльвира Павловна. - Феденька, а вообще какие-нибудь меры предосторожности, чтобы все было спокойно, надо предпринять.
- У меня на всех входах и выходах свои люди.
Довольная Эльвира Павловна упорхнула так же быстро, как появилась.
- Так, - деловито сказал Ласточкин, что-то соображая и обращаясь к фотографу: - Вот что, детка, поснимай в фойе родителей, да-да! Учителей, кстати сказать, тоже. И особенно Марью Ивановну, которой намекнешь, чтоб завтра нас не спрашивали. Ну, мол, делаем престиж школы и прочее. Да, еще этого, из гороно, его тоже надо. Уже звенел второй звонок, а учительница английского языка Джульетта Ашотовна только появилась за кулисами. Она несла костюмы, разные предметы реквизита.
- Обязательно подпишите у Клавдии Ивановны квитанцию за прокат вееров и ботфортов. И ни в коем случае не сдавайте в прачечную мантилью, я ее сама постираю! - говорила она на ходу.
Её тут же обступили ребята, засыпали жалобами:
- Джульетта Ашотовна, Дагешовой обе перчатки на левую руку дали!
- Джульетта Ашотовна, а Васин все инвентарные номера закрасил!
- Прекрасно, ребята, все хорошо! - кивала она, словно не слыша. - Кип смайлинг! Держите улыбку! А знаете ли вы начало этого афоризма? "Воображение дано человеку как компенсация за то, что он не такой, каким хотел бы быть. А чувство юмора - чтобы примирить его с тем, что он есть". И потому - кип смайлинг! И ни пуха ни пера. - Она постучала по дереву.
Прозвенел третий звонок, и все рассаживались в зале, постепенно затихая. Уже зазвучали вступительные музыкальные аккорды.
Ласточкин нервничал в ожидании выхода. Неожиданно его окликнул корреспондент стенгазеты:
- Федя, так чем тебе близок Сирано? Я не могу заметку закончить! - прошептал он.
- Что?.. Старик, придумай что-нибудь сам! Мне уже пора на сцену!
- Но ты лучше сформулируешь!
- Ладно! Пиши, быстро! Это ж так просто: честностью смелостью, благородством! Романтическим мироощущением! Ну… Доканчивай. Беги! Да!.. Своей гражданской позицией! Это обязательно! - многозначительно подчеркнул он.
Когда погас свет и в притихшем зале раздались первые слова монолога Сирано, по коридору мелькнули две мальчишеские фигуры. Они тащили что-то огромное, прикрыв плащом, оглядываясь и стараясь проскользнуть за кулисы незамеченными…
Ласточкин, стоя в лучах софитов, с неподдельной страстью обращался в зал:
Не думать никогда о деньгах, о карьере,
А, повинуясь дорогой химере,
Лететь хоть на луну, все исполнять мечты,
Дышать всем воздухом, гордиться всей свободой,
Жить жизнию одной с волшебницей природой…
Нет, не видал он, как Васька Белкин раскрыл спрятанную под плащом коробку с огромным тортом и громким шепотом позвал:
- Пайкин!
Пайкин-Ле-Брэ замер: он увидел торт! А Ласточкин-Сирано продолжал:
Возделывать свой сад, любить свои цветы!..
Благодаря ль судьбе, благодаря ль уму…
Всего - ты слышишь ли? - добиться одному.
Васька Белкин не унимался и все шипел:
- Пайкин! Это всё тебе! От Копейкина!
Пайкин не сразу оторвал взгляд от торта и потому запоздал с репликой!
Добиться одному? Да это, друг, прекрасно,
Но только против всех бороться все ж напрасно,
Вдруг из зала разделся хрипловатый мальчишеский голос, резкий, как команда:
- На руки! Считаю до трех! Раз!
На какое-то мгновение Пайкин-Ле-Брэ замер, но, пересилив себя, словно отогнав невероятный мираж, продолжал, правда, уже далеко не так уверенно:
Зачем себе врагов повсюду наживать?
Замашки странные какие?..
Ощетинившийся от выкрика Ласточкин, испепелив зал ненавидящим взглядом, повернулся к Пайкину-Ле-Брэ:
А что же? Всех, как вы, друзьями называть
И, профанируя те чувства дорогие,
Считать десятками иль сотнями друзей?
Нет! Эти нежности не по душе моей!..
- Два! - еще более властно и беспощадно потребовал голос из зала.
И случилось невероятное. Пайкин-Ле-Брэ встал на руки. Третьей опорной точкой была его голова.
Все произошло так быстро и неожиданно, что реакция зале несколько запоздала: сначала легкий шорох прошел по рядам, потом смех, шум, хохот, грохот, нарастая, превратился в шквал. И опять тот же голос:
- Браво, Пайкин! Три! Ты выиграл пари!
Ребята хохотали, свистели, улюлюкали.
- Копейкин! - ахнула Эльвира Павловна, и глаза её остановились, как в детской игре "замри".
Бедный Ласточкин и Эльвира Павловна бросились в зал, но виновников найти уже было невозможно.
За кулисами Пайкин с нескрываемым удовольствием уплетал огромный торт.
Ласточкин и Эльвира Павловна обрушили на него поток свистящих и шипящих звуков, сквозь которые прорывались слова "хулиганство!", "натворил!", "издевательство" и, наконец, членораздельная фраза:
- Ты что… Нарочно?
- Но мы же поспорили! - с олимпийским спокойствием отвечал Пайкин. - И я у него выиграл! Понимаете? Выиграл лари у самого Копейкина!
Они сидели в пустом биологическом кабинете - член родительского комитета Эльвира Павловна, преподавательница английского языка Джульетта Ашотовна и представитель гороно Сергей Константинович, и все трое были несколько растерянны. Джульетта Ашотовна (она-то больше всех потратила сил и времени на этот злосчастный спектакль) чувствовала себя почему-то виноватой, глядя на безутешную Эльвиру Павловну, и думала только об одном: сак помочь бедной женщине? Сергей Константинович молчал, думая, казалось, о чем-то своем. Не переставая всхлипывать, Эльвира Павловна говорила сквозь слезы:
- Все, что произошло, закономерно. Я, например, ничуть не удивлена! Отъявленный хулиган! Поверите, Сергей Константинович, вся школа от него плачет. И сколько мы ни разбирали его на родительском комитете, никто не мог найти на него управу. Да вы его увидите, все поймете! Каждый день какие-нибудь выходки, драки… Знаете, другие - в хоккей, в футбол, а он - каратэ. Откуда у нас могла появиться эта каратэ?
- Из Японии! - наивно пояснила Джульетта Ашотовна.
- Да? Ну вот… Сначала - каратэ, потом - харакири. А стишки его издевательские! Вы знаете, я, между прочим, обратила внимание, что он читает такую толстую красную книжку "Гаргантюа… э…
- …и Пантагрюэль", - подсказала Джульетта Ашотовна.
- Да, да. Я спрашиваю: про что там? А он ткнул пальцем, там… на каких-то дверях…
- На вратах Телемской обители, - опять с готовностью подсказала Джульетта Ашотовна.
- Да, да! Написано… - Она даже понизила голос. - "Делай всяк, что хочет"! Видите, что вычитал?!
- Вы знаете, он даже способный… - попыталась слабо защититься Джульетта Ашотовна, но Эльвира Павловна обожгла ее гневным, укоряющим взглядом, и она только вздохнула. - Он действительно вносит некоторый сумбур…
- А учится он как?
- С учебой его… Погодите, еще чем это кончится! - вздохнула Эльвира Павловна. - Он, поверите ли, стал отличником на пари. Я еще сказала: что за пари?! В какое время вы живете?!
В дверь постучали, и, не дожидаясь ответа, в кабинет ворвались два здоровенных старшеклассника с повязками дежурных. С ними был маленький мальчишка, вроде бы пятиклассник. Держался он как-то вызывающе-покорно. Его вихрастая голова, большие уши, живые хитрые глаза, зоркий взгляд делали его похожим на хищного птенца, готового вот-вот броситься на вас.
Реакция его была молниеносной: увидев Эльвиру Павловну, он тут же оценил обстановку, лицо его приняло шутовское выражение, и он с нарочитой кротостью спросил:
- Вызывали? Копейкин я.
Нет, Сергей Константинович не был готов к такому Копейкину.
И Копейкин, зорко следя за ним, увидел, как представитель гороно не на шутку растерялся, едва сдерживая улыбку.
Копейкин вдруг расхохотался.
Он смеялся отчаянно-заразительно, не зная удержу, смачно и долго, пока не стало понятно, что это уже слишком долго, что давно пора перестать.
Все поторопились покинуть класс, оставить их одних, а он все смеялся.
- Ну хватит, хватит. - Сергей Константинович нахмурился, поняв свою оплошность.
Мальчишка разом перестал смеяться.
- Садись.
Копейкин, но торопясь, присел на стул.
- Что, не таким представляли себе Копейкина? Думали: угрюмый громила такой! Ну не подфартило мне, не акселерат я! Скажите честно - думали?
- Думал. А еще думал: как же ты своим товарищам такое дело сорвал? Как это называется? Хулиганство?
Копейкин только усмехнулся:
- А это как называется, когда Ласточкин Сирано играет? Этот показушник и выскочка?
- А… ну… - Сергей Константинович понимающе кивнул. - Все ясно, Сирано, кстати, придумал бы что-нибудь поталантливее. У него фантазии хватило бы. И уж, во всяком случае, открыто, один на один. А не из-за угла. Так что это элементарное хулиганство. Что ж с тобой теперь делать-то? Ты сам что посоветуешь?
- Не знаю, - кротко ответил Копейкин, глядя прямо в глаза Сергею Константиновичу. - Из школы вы меня выгнать не можете, закон о всеобуче. В другую школу переведете? Кому я нужен? Где теперь нужна морока? Кто меня возьмет-то? Так что… Придется помучиться…
- Да ты еще к тому же и наглец! - рассмеялся Сергей Константинович.
- Какой есть, - охотно согласился Копейкин.
- Ты, говорят, стихи пишешь?
Копейкин отвел глаза:
- Пишу.
- Хорошие хоть?
- Хорошие! - Прежняя маска вернулась к нему, и он опять валял дурака. - А зачем плохие писать?
- Ну… Плохие поэты тоже считают, что они хорошие стихи пишут. Так что с тобой делать-то?
- Готов нести наказание! - послушно согласился мальчишка. - Но… за такое мелкое хулиганство и взрослых-то на три рубля штрафуют. А вы бы меня не оштрафовали.
- Это почему же?
- А у вас с чувством юмора все в порядке!
И Копейкин солнечно улыбнулся.
Был один из первых весенних дней, когда оживают дворы, наполняясь детворой, гомоном, смехом и писком, когда еще не распустились деревья, но уже пригревает солнышко, и глаз радуют весенние лужи.
Копейкин неторопливо шел по двору, и хотя он тащил тяжелую сумку, какие-то свертки, продукты, белье из прачечной - домой идти не хотелось. Он прошел мимо гаражей, где у отцовской машины возился Ласточкин. Они будто и не замечали друг друга, но каждый знал: тот, другой, зорко следит за "противником".
Возле сваленных в кучу ящиков уютно расположились два здоровых парня в рабочих халатах, они закусывали, запивая пивом.
Навстречу мчался пятилетний соседский мальчишка.