Прошли по стеклянной галерее; почти все стекла здесь были разбиты, и осколки скрипели под ногами. Галерея привела в небольшой зал, круглый, с низким потолком, разрисованным белыми воздушными ангелами - у них были счастливые, безмятежные лица.
На середине зала стоял черный блестящий рояль; его крышка была исковеркана ударами топора, отлетел кусок полированной доски, и обнажились струны. Федя осторожно тронул клавиши, и рояль ответил ему стоном, будто жаловался на то, что с ним так жестоко и так несправедливо обошлись. И у Феди дрогнуло сердце, рояль показался ему живым существом. И вообще Федя почувствовал себя вдруг во власти этого прекрасного, сказочного дома; зачарованно бродил он по комнатам, маленьким залам, у него рябило в глазах от картин на стенах, от мраморных статуэток в спальнях с шикарными кроватями, он был подавлен великолепием и роскошью, которые окружали его, и никак не мог понять - это не укладывалось в его сознании, -как в таком волшебном доме могли жить злые, жестокие люди.
Дом был пуст, все говорило, что его обитатели бежали поспешно, не успев подумать, что взять с собой. Да, они очень торопились. В одной спальне, где все было светлое, белое, чистое, на столике лежала раскрытая книга с непонятными нерусскими буквами, и тут же валялась дамская замшевая перчатка, и от нее тонко пахло духами. В другой комнате были разбросаны вещи: мужские рубашки, галстуки, какие-то щетки и пузырьки, валялся пестрый халат с засаленными краями; и пахло тут одурманивающе тяжело.
- Дмитрий Иваныч! - Из дальнего угла коридора прилетел голос наборщика Яши Тюрина. - Еще одна дверь заперта. И там, за ей, вроде кто-то стонет.
Вместе со всеми побежал на голос Яши и Федя. Рабочие столпились у двери, обитой железом, с золоченой ручкой.
- Тише! - крикнул Яша, и Федя увидел, как бледно и испуганно его лицо с черной прядкой волос, упавшей на потный лоб.
Стало тихо, и за дверью явственно послышался шорох, потом вроде вздохнул кто-то.
- А ну, ребята! - приказал дядя Петя. - Навалимся!
НАЧАЛО ДРУЖБЫ
Дверь долго не поддавалась, скрипела, визжали петли, от ударов сыпалась штукатурка. Наконец хряснул замок, дверь не спеша открылась. И тут же возглас изумления вырвался у всех - в углу низкой комнаты с единственным узким окошком под потолком лежал молодой бурый медведь с маленьким серебряным кольцом в носу. От металлического ошейника шла цепь, прикрепленная к вделанному в стену крюку. Медведь поднялся, мотнул головой и прорычал тихо и так жалобно, что у Феди что-то задрожало внутри.
- Сволочи, - сказал Яша. - Драпанули, а зверя с голоду помирать бросили.
- Точно! Совсем, видать, отощал.
- Ишь, бедняга. Как бока у него ввалились!
Люди говорили, а медведь смотрел на них черными внимательными глазами. В них не было ни злобы, ни страха, ни ярости, В них была просьба. Казалось, глаза медведя говорили; "Помогите мне".
- Его б накормить, - сказал дядя Петя. - Что он ест, интересно?
Федя вспомнил, что у него в кармане ломоть черного хлеба и три вареных картофелины - мамка в дорогу дала. Федя робко, осторожно, на цыпочках подошел к медведю, достал сверток и протянул его к мохнатой морде. Две лапы проворно схватили сверток, отлетела в сторону бумага, и послышалось довольное чавканье.
- Гляди, жрет!
- Во уписывает, лохматый!
- Похоже, давно во рту маковой росинки не было.
Рабочие развеселились, отдали Мишке все, что у них было съестного. Медведь наелся, выпил из ведра воды и головой замахал - надо полагать, благодарил за угощение. Тут он показался Феде совсем не страшным, и Федя подошел к Мишке и легонько погладил его впалый бок. В ответ медведь тронул мальчика лапой осторожно и мягко и почему-то громко, со свистом вздохнул.
- Ручкой! - сказал Яша.
- Похоже. Все понимает.
Но, когда и Яша хотел погладить медведя, тот не очень громко, но предостерегающе зарычал.
- Ну и ну! - удивился дядя Петя. - Федюху одного признал. Однако будет с медведем возиться. Давайте кончать с домом.
Рабочие ушли, а Федя остался с Мишкой - гладил его, чесал за ушами. С этого момента и началась их дружба.
Вечером, когда барский дом опечатали, возник неизбежный вопрос: что делать с медведем?
- Может, кому из мужиков отдать? - предложил кто-то.
- Нет! - закричал Федя и обнял Мишку за шею, и Мишка, почуяв беду, тоже обнял мальчика.
- Ишь, - вздохнул дядя Петя, - дите совсем медведь-то. Что делать будем, товарищи?
Папка выручил - очень даже хороший папка у Феди!
- Не бросать же зверюгу, - сказал он. - Не виноват медведь за своих хозяев. Возьмем его в город. А там видно будет. Может, в какой цирк определим.
- Сейчас, пожалуй, найдешь цирк, - помрачнел дядя Петя.
Однако медведя отвязали, он сам послушно добрел за Федей до телеги, взобрался в нее (похоже было, это ему не в новинку) и всю дорогу сидел смирно, а потом заснул вдруг крепко-крепко…
Так помещичья утеха, ручной медведь из имения Вахметьевых, попал в типографию. Поселился он в маленьком сарайчике, ухаживать за ним стали Федя и наборщик Яша - его Мишка тоже вскоре признал.
Время было трудное, небывалое - гремела над страной великая революция, не до медведя рабочим типографии, и, может быть, вскорости отдали бы его куда-нибудь, ну в цирк, например, или в Московский зверинец. Но этого не случилось. И вот почему.
Однажды Федя привел Мишку в печатный цех. Просто так привел - пусть печатники поглядят на ручного зверя.
А надо сказать, что в то время часто выключали электрический свет и газеты печатать приходилось на ручном печатном станке, который для этого дела специально приспособили, при керосиновых лампах. Печатный ручной станок - приспособление нехитрое: колесо, как у колодца; повернет его рабочий, и на белом листе бумаги отпечатается газетный текст. Нехитрое-то нехитрое приспособление, а труда требовало много - нелегкое дело вручную газеты печатать, если, конечно, света долго нет. Бывало, с рабочих семь потов сойдет за смену.
Федя привел Мишку как раз в тот момент, когда газеты печатались на ручном станке. Цех небольшой, тесный. Керосиновые лампы чадят, душно. Сначала медведя пугали шум и движение, он присмирел, к Феде прижался и, наверно, думал: "Куда это я попал? Подозрительное место". Потом, однако, заинтересовался происходящим, задергал носом и вдруг - Федя даже опомниться не успел - встал на задние лапы, подошел к печатному станку, отпихнул рабочего - впрочем, тот сам поспешил уступить ему место - и…
Об этом после долго вспоминали в типографии. Медведь сделал странное движение передними лапами, схватился за колесо станка и начал его крутить. Крутил легко, быстро и вроде даже покряхтывал от удовольствия. Казалось, давно, всю жизнь, этим делом занимался. Только успевали бумагу подкладывать. Три раза медведь прерывал свой труд, поворачивался к рабочим и протягивал правую лапу.
- Есть просит, - объяснял Федя.
Медведю давали поесть у кого что было: кто ломоть хлеба, кто соленый огурец. Подкрепившись, Мишка опять брался за ручку станка.
- Чудеса! - изумлялись печатники. - Вот тебе и помещичья забава! Гляди, как на революцию работает.
Так медведь стал Мишкой-печатником, и вопрос о том, что его нужно куда-то отдавать, отпал сам собой.
Но теперь возник новый, не менее сложный вопрос - чем кормить медведя? В тот первый год советской власти тяжко жилось революционным рабочим. Скупой паек: непременная осьмушка хлеба с примесями, немного сахара и махорки и иногда по талонам самые неожиданные вещи - эмалированные тазы, плиты жмыха, ящик спичек или невесть откуда взявшиеся соломенные дамские шляпки.
В такое время кормить Мишку мудреное дело. Неожиданный выход придумал Федя.
- Пап, - сказал он однажды, - а что, если Мишку сделать рабочим типографии?
- Как это? - не понял дядя Петя, который находился тут же.
- А очень просто! Прийти к начальнику типографии и сказать, что к нам поступил новый рабочий. Михаил ну… Таптыгов. Ему паек дадут. И деньги получать станет.
- Обман? - усомнился отец.
- Какой же обман! Ведь он правда у нас работает!
Посовещались и решили - нет тут никакого обмана. Только немножко схитрить придется.
Начальником типографии в то время был рабочий с Оружейного завода, испытанный революционер. Но он слабо разбирался в тонкостях печатного дела, в цехах редко бывал и больше следил за политической жизнью рабочих: проверял, как они учатся, как проходят военные занятия на плацу за городом.
Вместе с дядей Петей к начальнику типографии пошел Федя: ведь он к Мишке приставлен. Ну - и ответственность на двоих. В здоровущем холодном кабинете сидел за письменным столом огромный дядя в шинели, накинутой на плечи; и видно было, что ему неудобно, и непривычно сидеть за этим столом и очень скучно. В кабинете, кроме письменного стола, была еще между окнами странная картина в резной тяжелой раме: два быка с человеческими головами приготовились броситься друг на друга. Феде она показалась страшной. А над дверью висел плакат: "Вся власть Советамъ!"
Начальник типографии, конечно, знал дядю Петю да и Федю тоже. Он только так, для порядка, полистал партийный билет дяди Пети, и дальше все получилось очень просто.
- Значит, как фамилия нового товарища? - спросил начальник типографии.
- Таптыгов… Михаил, - чуть смутившись, сказал дядя Петя.
- А как у него с сознанием? В порядке?
Дядя Петя совсем растерялся, но тут Федя вовремя подоспел:
- Очень даже революционное сознание!
- То хорошо. Оружием владеет?
- Да, вроде, нет… - развел руками дядя Петя.
- Обучите.
- Всенепременно обучим! - Федя даже зачем-то встал по стойке "смирно".
И тут дядя Петя во всем признался. Долго хохотал огромный дядя в шинели. Даже слезы у него выступили на глазах. Потом сказал:
- Ладно. Раз все товарищи - за, возражать не буду.
На этом процедура оформления на работу нового "рабочего" типографии Михаила Таптыгова закончилась.
Так Мишка-печатник стал получать паек. Хлеб и сахар поедал сам, махорку отдавал своим новым товарищам - рабочим типографии. (Посудите сами, зачем медведю махорка? Ведь курить он, чудак, не умеет.) Получал Мишка и зарплату, и на эти деньги ему покупали дополнительный корм, а ел он все - и овощи, и порченое мясо, и овес, и жмыхи, потому что, как известно, медведь - животное всеядное.
Шли месяцы. В грозных стремительных событиях мелькнул 1918 год. Мишка-печатник работал. Он старался вовсю, печатал революционные газеты.
Мишка стал любимцем всей типографии - у него был веселый и общительный нрав; даже кошка Ляля подружилась с Мишкой, а ведь у нее характер строптивый.
Но больше всех любил Мишка-печатник Федю - они были неразлучны, они дня не могли прожить друг без друга.
Наступило тревожное лето 1919 года: белая армия Деникина, напрягая все силы, катилась к красной Москве, и если бы Федя не спал по ночам, то, наверно, слышал бы, как на дальних южных границах губернии гремит гром и полыхают зарницы - то красные отряды не на жизнь, а на смерть бились с авангардными деникинскими частями.
В тот день, с которого мы начали наш рассказ,- 19 августа 1919 года - ни Федя, ни Мишка-печатник еще не знали, что отряд типографских рабочих, пополненный и заново вооруженный, скоро будет отправлен на фронт, они даже не подозревали, участниками каких удивительных событий очень скоро станут.
Не помнит Федя такого случая, чтобы Мишка-печатник сделал ему больно. Вот и сейчас Федя изо всех сил старался побороть медведя, повалить его. А что Мишке стоит хрупкого, как соломинка, мальчика одним, даже слабым ударом опрокинуть на землю? Но нет. Мишка только отдувался, кряхтел, но силы своей не выказывал, понимал - нельзя. Да он, наверно, просто очень любил Федю.
Есть у них любимая игра - в прятки. Федя спрячется, а Мишка ищет. Пока мальчик не скажет: "Можно!" - медведь послушно стоит у двери сарая. Отвернется и стоит.
Только одно огорчает Федю: не было еще такого случая, чтобы Мишка-печатник его не нашел. А ведь не подглядывает! Это всегда казалось Феде непостижимым.
Так же и сейчас. Федя запрятался среди штабелей дров, старой рогожей накрылся, крикнул: "Можно!" И Мишка ленивой трусцой побежал к нему. Как будто нет дров, рогожи - через них он Федю видит. Подбежал, откинул рогожу, ткнулся Феде в щеку мокрым носом и прорычал радостно.
- Какой ты! -немного рассердился Федя. - Хотя бы понарошку сразу не нашел!
Играют в прятки Федя и Мишка и совсем не знают, что за ними из окна следят Давид Семенович, дядя Петя и Федин отец Дмитрий Иванович. Смотрят и решают их судьбу.
- Две недели нам на подготовку, значит?- спрашивает Дмитрий Иванович.
- Пока так. - Дядя Петя задумался. Есть у него такая привычка - задумываться. - А там, может, сократят. Сам понимаешь…
- Сократят! - Давид Семенович решил было пропеть: "Я люблю вас, Ольга", но понял, что момент неподходящий и опять засмотрелся на Федю и Мишку.- Ловко же медведь его ищет! И все же куда мохнатого девать, когда вы уедете? Ну сколько нас остается? До него ли будет!
Дядя Петя кашлянул:
- И все-таки я уверен: Федор справится. Вон они какие друзья. С ним наш Мишка не пропадет.
- Даже лучше, что у него здесь забота будет. Больно он переживает, что на фронт мы его не берем.- Дмитрий Иванович вздохнул.- Воевать рвется.
- Мальчонка. - Дядя Петя опять покашлял. - Думает, война - это так, игра.
Я люблю вас, Ольга…
- запел все-таки Давид Семенович, потом со вздохом сказал: - Ладно. Другого выхода нет. Оставим этого чертова медведя в типографии. Федя будет за ним ходить. Только ты, Дмитрий, серьезно поговори с ним. Чтобы ответственность почувствовал.
- Поговорю.
Так решился вопрос, что делать с Мишкой, когда отряд типографских рабочих уйдет на фронт - ведь в городе останется только несколько человек, которые будут все равно, назло всем бедам и всем врагам революции, выпускать газету "Коммунист".
А Федя и Мишка-печатник между тем, ничего не подозревая, продолжали играть в прятки.
После обеда Федя стал поджидать художника Нила Тарасовича - интересно все-таки посмотреть, как Мишку-печатника рисовать будут.
НИЛ ТАРАСОВИЧ
О Ниле Тарасовиче, пожалуй, надо рассказать особо.
Федя очень хорошо помнит, как художник появился в редакции. Случилось это с месяц назад. В городе должен был состояться первый коммунистический субботник. Давида Семеновича осенило:
- Давайте-ка плакат нарисуем! Что-нибудь такое… Ну, рабочие несут бревно. Мускулы там, воля. И наверху слова: "Да здравствует коммунистический труд!" И повесим плакат над дверями редакции.
Затею все одобрили. Но тут же выяснилось, что в редакции никто не умеет рисовать. Однако, энтузиазм был сильнее неумения. Рисовали коллективно: кто бревно, кто туловище рабочего, кто мускулистые руки. Даже Федя принял участие: нарисовал на фартуке рабочего красную звездочку. Рабочий получился неуклюжий, и руки у него, выпрями он их, оказались бы длиной с его рост. Однако было ярко, броско, и, когда плакат повесили над дверью редакции, он сразу привлек внимание нескольких прохожих.
- Наглядная агитация, - довольно сказал Давид Семенович. - Действует. А теперь пошли работать.
Все уселись за свои столы и видели из окон, что у плаката стоят озадаченные зрители. Давид Семенович пел, пожалуй, громче, чем всегда:
Я люблю вас, Ольга…
Но плакат провисел над дверью не больше десяти минут. С треском распахнулась дверь, и в комнату ввалился огромный мужчина. Был он в свободной грязной блузе, с большим заросшим лицом, на котором гневом блестели глаза. В одной руке он держал обшарпанный чемоданчик, в другой.,, злополучный плакат.
- Чья мазня? - гаркнул мужчина таким басом, что задребезжали стекла в окнах.
Все это было весьма неожиданно. На несколько секунд в редакционной комнате наступила тишина.
- Я спрашиваю - чья мазня? - Великан, поставив на пол чемоданчик, с отвращением взял плакат обеими руками. - Молчите? - И он разорвал коллективное творение пополам.
Федя наблюдал эту сцену с подоконника, и ему, вопреки всему, понравился этот чудак в блузе, хотя и жалко было плакат.
"Веселый дядя", - решил Федя.
Расправа с плакатом вывела из состояния столбняка Давида Семеновича. Он вскочил со стула и ринулся на пришельца:
- Хулиганить?! Да как… - Давид Семенович тряхнул головой, уронил пенсне, нагнулся, долго искал его, поднялся красный, потный. - Да кто вам позволил? Мы…
- Ша! - снова гаркнул мужчина в блузе. - Кто позволил? Совесть художника, черт вас всех раздери! Лист бумаги найдется?
И, не дожидаясь ответа, он раскрыл свой чемоданчик, в котором все увидели тюбики с красками, палитру и несколько кисточек.
В рядах газетчиков случилось легкое замешательство. Художник оглядел комнату, глаза его продолжали сверкать гневом.
- Вы что? Оглохли? Говорю, лист бумаги мне дайте! Писаки несчастные!
Лист бумаги из другой комнаты принес самый молодой работник газеты Володя Смеух, у которого, как все говорили, блестящее будущее журналиста.
Художник схватил большой лист бумаги, примерил его к стенке, потребовал:
- Кнопки!
Появились кнопки. Молниеносными движениями могучих рук лист был приколот к стене. Художник пристально посмотрел на Давида Семеновича, и Давид Семенович отчего-то смутился.
- Что хотели сказать этой мазней?
Давид Семенович несколько замешкался с ответом, и художник заорал:
- Вы что? Разговаривать отучились? Я спрашиваю: что хотели сказать этим… вашим плакатом?
- Ну… - Давид Семенович робко развел руками.- Коммунистический субботник завтра. Вот мы… вроде призыва.
- Вроде призыва… Коммунистический субботник…- Он задумался. - Так… Цель ясна.
Из двух тюбиков художник выдавил на палитру красную и черную краски, взял две кисти, и вся редакция стала свидетелем чуда: легкие быстрые движения кистью по бумаге; несколько тяжелых шагов по комнате; пауза, опять быстрые движения кистью- и на глазах у всех возникла атлетическая фигура рабочего, поднявшего на свои сильные плечи тяжелый металлический рельс. Феде показалось даже, что он заметил, как рабочий сделал движение корпусом- поправил рельс (в этот момент художник добавил рабочему стремительную линию).
Тут рисование было прервано. Великан в блузе отошел к окну, вгляделся в плакат, нахмурился и вдруг ловко плюнул в сторону печки.
- Ну, это уже слишком, - возмутился Давид Семенович.
Художник рассеянно посмотрел на него, однако сказал сравнительно мягко:
- Пардон. Привычка. Но я в поддувало. Там зола. Не противно.
Федя подошел к поддувалу и убедился, что незнакомец плюнул очень даже метко.
Труд возобновился. За спиной рабочего надулось ветром красное революционное знамя, и на нем возникли слова: "Все на коммунистический субботник!" Плакат был великолепен. Газетчики и Федя вместе с ними молча, с восхищенными лицами стояли перед ним. Давид Семенович непонятно к чему сказал:
- Извините…