- Ладно. Можно вешать, - пробурчал художник.- Движения мало, черт бы его побрал!
Все пошли вешать плакат; сейчас же около него собралась настоящая толпа, загудела, заволновалась.
Когда вернулись в комнату, то увидели, что художник спит на диване, подложив под голову свой обшарпанный чемоданчик. Будить его не решились.
Художник проснулся вечером, когда в комнате горели две керосиновые лампы, и вокруг них бились серые пушистые бабочки. Посмотрев на работников редакции, он сказал:
- Из Москвы пехом протопал. Устал. Однако ближе к делу, - остановил он себя. - Нил Тарасович Харченко. Художник. Как теперь говорят, из буржуйской семьи. Отец рыбку с Каспия в первопрестольную возил. Купец. Ну и рекламка у него была: "Сам ловил, сам солил, сам привез, сам продаю". С семьей я порвал. Еще до семнадцатого, в художественном училище тогда над натурой изнывал. В партии большевиков не состою. Но революцию одобряю, хочу ей служить своей кистью. Прошу взять на работу. Еще вопросы есть?
Нил Тарасович стал работать в редакции. Техника печатания губернских газет тех лет не позволяла помещать рисунки, и Нил Тарасович писал плакаты, рисовал карикатуры. Они вывешивались на рекламных щитах и тумбах; и фанерный буржуй, в которого стреляли типографские рабочие на стрельбище, тоже был нарисован им. Для газеты Нил Тарасович писал злые и хлесткие фельетоны.
И в редакции и в типографии художника полюбили - он оказался веселым, общительным и, как ни странно, несмотря на свой бас и привычку орать, на редкость стеснительным и скромным человеком.
С Федей он сошелся быстро и часто говорил ему:
- Вот вся эта заваруха кончится, поедем ко мне в Москву, покажу тебе свои портреты. Я, видишь ли, Федор, портретист. - Рассматривал Федю внимательно и добавлял: - И ты, понимаешь, ищи в себе талант. В каждом человеке какой-нибудь талант заложен.
В типографском дворе Нил Тарасович появился в неизменной своей блузе, только рукава ее были закатаны по локоть, и, конечно, свой чемоданчик принес.
- Цель тебе ясна?- спросил он Федю.
- Ясна! Рисовать медведя.
- Точно! - Нил Тарасович метко плюнул в жестяную ржавую банку. - Нравится мне твой медведь. Характер в нем чувствуется, черт бы его разодрал! Темперамент.
Художник достал серый холст, растянул его в деревянной рамочке, приготовил краски, кисти.
- Значит так, Федор. Важна, понимаешь, поза. Видел я, как медведь лапу протягивает, когда есть просит. Характерная, тысяча дьяволов, поза. Можно его так поставить?
- Можно. Только ему чего-нибудь дать надо. А нету. Была таранка, да я ее съел.
- Съел, значит. Туда ей и дорога, таранке.- Нил Тарасович достал из чемоданчика маленький сверток. - На вот. И давай ему помаленьку. Обед мой.
В свертке были два яблока и ломоть хлеба.
- А как же вы? - неуверенно спросил Федя.
- Ха! Не хлебом единым жив человек, Федор! Мишка-печатник сидел рядом и спокойно слушал
этот разговор. Но, когда появились яблоки и хлеб, он задергал носом, оживился и вдруг встал на задние лапы и протянул к Феде правую переднюю.
- Сам понял, что от него требуется! - заорал художник. - Двадцать пять тысяч водяных! За работу!
Первый сеанс продолжался около часа. Мишка-печатник позировал не очень охотно - все старался поскорее выклянчить у Феди яблоки и хлеб.
А Федя зачарованно смотрел, как под волшебной кистью Нила Тарасовича появляется на холсте Мишка, точь-в-точь как в жизни и даже красивее!
Забегая вперед, нужно сказать, что еще пять дней приходил в тесный дворик Нил Тарасович, и в результате появился портрет Мишки-печатника, тот самый, который и сейчас висит в типографии, потемневший от времени, пыли и невнимания людей…
"НА БОЙ КРОВАВЫЙ"
Немного страшным и таинственным становится город в вечерние часы. Фонарей мало - темно, и людей мало, и кажется, что весь город с его домами, скверами, пустыми улицами - живой, и притаился он, и ждет чего-то… Лишь иногда пройдет патруль, цокая подкованными сапогами, вспыхнет, разгораясь, папироска, и осветится молодое лицо, и красная звездочка ярко блеснет на фуражке. Уйдет патруль, затеряются голоса, и опять тишина в городе; только далеко, за рекой Упой, на окраине, там, где казармы красноармейцев, поют песню. И слов не слышно, и мотив незнакомый, а тревожно от этой песни становится на душе у Феди, и хочется сделать что-нибудь особенное, например, сесть на буланого коня с пышной гривой и ветром промчаться по затаившимся улицам, разбудить их, и, конечно, вышли бы люди за ворота, смотрели Феде вслед и удивлялись: "Это что за красный богатырь скачет по нашему городу?"
Федя опаздывал на митинг в кинотеатр "XX век": там дядя Петя выступать должен.
Быстро бежит Федя по Киевской, страшновато немного. Кто его знает, а вдруг за каждой рекламной тумбой по два агента мировой контрреволюции стоят? Для них курьер большевистской газеты "Коммунист" Федор Гаврилин очень даже подходящая добыча. Противные мурашки бегут по спине от таких мыслей.
Но вот и кинотеатр "XX век". Народ у входа толпится, шум, давка; пролетки извозчиков с пустыми козлами обступили столб, как лепестки большого черного цветка. Лошади овес жуют из торб, привязанных к их мордам, фыркают, а п темных лошадиных глазах газовые фонари отражаются. Фонари шипят, потрескивают, ярко горят. В их свете Федя очень хорошо разглядел огромную афишу: на ней девушка в профиль нарисована такая красивая, даже не верится, что на самом деле бывают на свете такие девушки. И написано фиолетовыми жирными буквами: "Сегодня большая картина "Женщина, которая изобрела любовь". А поперек афиши белая полоска бумаги, и на ней торопливыми черными буквами: "19 августа 1919 года лекция "Зачем нужна советская власть?", Вход бесплатный. В первую очередь пускаются на лекцию тт. красноармейцы".
Хоть и свободный вход, а не пробиться - народу полным-полно, в дверях пробка. Что делать? И тут увидел Федя: возле самого окна кинотеатра здоровый дуб растет, один толстый сук заглядывает прямо в окно, а на суку том уже сидит пацан в рваном картузе, подался пацан вперед, замер и рот раззявил. Видать, интересно!
Федя быстро залез на дуб, прошел, балансируя, по суку.
- А ну, подвинься!
- Тише, башка… - зашипел пацан.
- А чиво?
- "Чиво". Ты гляди.
Устроился Федя на суку, заглянул в зал и обмер: он увидел напряженные и взволнованные лица людей, которые были обращены в одну сторону, и вместе это было общее лицо всего зала, до отказа набитого красноармейцами и рабочими; он услышал гул одобрения и шквал аплодисментов, мгновенно возникших и тут же словно обрубленных; его коснулось жаркое дыхание толпы, и передались ее возбуждение и порыв; он увидел плакат над экраном: "Победа или смерть!" - и от этих коротких, как выстрел, слов затрепетала Федина душа… И Федя увидел человека, стоящего на сцене…
Федя не сразу понял, что это дядя Петя - он просто не знал такого дядю Петю, не видел никогда! На сцене стоял высокий, крепкий мужчина с красным бантом в петлице пиджака, и лицо его было вдохновенно, и зоркие глаза полны огня. Этот человек бросал в толпу громкие, резкие слова, и зал отвечал ему взволнованным движением. Человек поднимал руку, и его слова сопровождал решительный короткий жест, и только на один миг Федя увидел, что эта рука черна от типографской краски, и понял, что это конечно же, дядя Петя. Но потом опять произошло чудо: человек на сцене быстро прошелся взад-вперед, и в его движениях не было ничего знакомого, а были решимость, порывистость, сила, и Федя почувствовал, что все это полностью соответствует тому, что говорит дядя Петя - так чутко, быстро отвечал ему возгласами и движением зал…
Но что же говорит он? Федя напряг все свое внимание.
- …Вот что такое советская власть!-Наконец поймал Федя последние слова дяди Пети.
И тотчас в зале захлопали и закричали "ура". И отовсюду летело:
- Даешь советскую власть!
- Мы - за Лениным!
- Да здравствуют Советы!
Дядя Петя поднял руку. Стало тихо.
- Но чтобы советская власть дала нам все, что может дать и дает, - гремел в зале его голос, - сегодня, сейчас мы должны отстоять ее с оружием в руках!
- Даешь оружие!
- Смерть белым! - ворвалось в его речь. И опять дядя Петя поднял руку.
- Товарищи! - громко проговорил он. - Сегодня мы переживаем день, который надолго останется в памяти. С сегодняшнего дня мы должны, мы обязаны приступить к самой серьезной активной обороне нашего красного города! Мы должны создать революционную крепость с железной дисциплиной, в которой не будет места лени, произволу, несознательности. Всякая ошибка в настоящее время есть преступление! Победа или смерть!
- Ур-р-а! - ревел зал, и вверх летели фуражки и кепки.
- Победа или смерть! - неожиданно для себя закричал вдруг звонко Федя, и в зале многие повернулись к окну и заулыбались Феде и еще сильнее зааплодировали.
А потом тесный кинотеатр задрожал от песни:
Вихри враждебные веют над нами,
Темные силы нас злобно гнетут…
Федя пел со всеми, и пацан в рваном картузе - тоже, и их лица пылали от восторга и счастья сопричастности к великому грозному времени.
НОЧЬЮ НА ЗАВОДЕ
Опустел зал кинотеатра, а Федя все сидит на суку, отца дожидается. А отец к дяде Пете подошел. Стоят они на сцене под грозным плакатом "Победа или смерть!" и о чем-то спорят.
- Папка! - кричит Федя со своего сука. - Когда домой пойдем?
Перестали спорить мужчины, на Федю смотрят.
- Федюха! - удивился отец. - Ты как здесь? А ну, давай сюда!
Спрыгнул Федя с дуба, влез в окно и подошел к ним. Смотрит - а дядя Петя опять обыкновенный: простой, добрый и глаза насмешливые. Даже отчего-то грустно сделалось Феде.
- Что, Федор, - спросил дядя Петя. - Небось соображаешь, как бы поесть чего? Я бы тоже не отказался.
И тут врывается в зал человек в кожанке и с наганом на боку, по щекам его ручейки пота текут.
- Петр Иванович! - подбежал, запыхался.- На Оружейном в сборочном ночная смена забастовала!
Рванулся навстречу человеку в кожанке дядя Петя:
- То есть как это забастовала?
- Митингуют, станки побросали. Говорят, паек малый и заработок худой. Я машину подогнал. Едем!
- Едем! И ты, Дмитрий, со мной. Понадобится - тоже слово скажешь.
- А с ним как? - Отец взял Федю за руку.
- С собой возьмем.
Летит сквозь темный, притаившийся город длинная черная машина с тупым носом. Мелькают редкие фонари; свет из фар осветит то домишко с окнами, закрытыми ставнями, то густые зеленые деревья, то патруль на углу - и штыки винтовок блеснут ярко.
Рядом с шофером сидит Федя, и дух у него захватывает от быстроты, и все ликует в нем - первый раз в жизни едет Федя на настоящей машине.
- А как она называется? - шепотом спрашивает Федя у шофера.
- Кто она? - тоже шепотом спрашивает шофер; он пожилой, усатый.
- Ну, машина ваша.
- А-а… - Шофер улыбается сквозь усы.- "Роллс-ройс" называется. В Англии ее сработали.
- В Англии? - удивляется Федя. - И оттуда привезли?
- Не мы, хозяин наш бывший, директор завода. Мы машину у него отобрали. Теперь обошьем железом, и броневик получится. Смекаешь?
- Смекаю. И тогда прямо на фронт, беляков бить, да?
- Точно.
Летит по гулким пустым улицам машина, ветер посвистывает, бьется в стекло. За спиной Феди на заднем сиденье - дядя Петя, отец и тот, в кожаной куртке.
- Ахатов воду мутит, - говорит человек в кожаной куртке. - Меньшевистское отродье…
- А еще кто? - спрашивает дядя Петя.
- Еще человек пять.
- Кто ж такие? - Злой голос у отца, аж звенит.
- Да все из купчиков, Саватин.- сынок кулацкий с Крапивенского уезда. В четырнадцатом на завод поступили, чтоб в окопы не угодить. Подкупили, надо полагать, тогда заводское начальство.
Машина резко поворачивает - Федя валится на бок. На смутном небе нарисовались зубья кремля; хоть он небольшой, не как в Москве, говорят, а тоже настоящий, давнишний; угловая башня попала в свет фар - кирпичи у нее внизу выщерблены. Стволы высоких тополей частят сбоку. И вот световой конус уходит в ворота под башней, прогудели каменные стены; Федя видит огромные купола Успенского собора (на этих куполах золотые звезды, и днем под солнцем они горят живым пламенем); промелькнули какие-то строения.
Машина останавливается у заводской проходной. Молодой парень с винтовкой распахивает дверцы, говорит:
- Здрасте, Петр Иванович!
- Мальчик с нами. - И опять дядя Петя берет Федю за руку.
Они быстро идут по заводскому двору мимо подвод, груженных чем-то тяжелым, мимо огней, труб, сложенных колодцами. С дядей Петей здороваются какие-то люди, и чувствуется, что все встревожены, напряжены.
Они входят в длинный сборочный цех, озаренный яркими лапами.
Федя видит, что у станков никого нет и все рабочие сгрудились в конце цеха. Оттуда доносится возбужденное гудение, выкрики. На железной лесенке, ведущей куда-то вверх, стоит мужчина в больших очках, лысый. Федя слышит его хриповатый, сорванный голос:
- …не для того мы поднялись на революцию, то-варищи, чтобы нас, пролетариев, морили голодом!
- Пролетарий… - грозно выдыхает отец.
- Начальник цеха, Ахатов, -говорит человек в кожанке.
- …не для того была революция, чтобы нас били по трудовому рублю, - ораторствует мужчина в очках.
- Революция не была! - кричит дядя Петя, и его громовой голос повторяет эхо. Опять он стал новым, как там, на митинге. - Революция есть и продолжается!
Движение проходит по толпе рабочих, всех словно ветром повернуло в сторону дяди Пети.
- Член ревкомитета, Горянов, - говорит кто-то в наступившей тишине.
- Иваныч наш… - шепчут в толпе.
А дядя Петя уже идет к железной лесенке, перед ним расступаются, и видит Федя: многие рабочие опускают голову.
И вот дядя Петя уже на лестнице - опять высокий, спину распрямил, сильный, тревожный…
Тихо-тихо в цехе. Слышно дыхание людей.
- Не верю! - говорит дядя Петя. - Не верю, чтобы оружейники против революции бастовали!
Колыхнуло толпу, ропот прокатился по ней и замер. И вдруг закричали из разных концов:
- Да мы не против!
- Мы за революцию стоим!
- Они говорят, мы слухаем!
- Кто говорит? - повернулся на голос дядя Петя.
- Да вон. - Молодой парень показывает рукой на кучку людей.
Видит Федя: сбились в эту кучку разные люди,
человек десять, и молодые, и пожилые, и оратор в очках с ними. Разные-то разные, а чем-то похожи друг на друга. Мордастые какие-то.
- И что ж они говорят? - опять спрашивает дядя Петя.
Молчит толпа, переминается..
- Вот ты, подойди сюда, - подзывает дядя Петя молодого парня.-Ты что говоришь?
- Я-то?
- Ты-то.
- А что? И скажу. Мало рабочим хлеба даете. А еще народная власть,..
- Ты власть нашу не хули! - срывается вдруг хриплый голос.
- На рыло его поглядите! - кричит кто-то. - Совсем помирает!
Хохочут рабочие.
- Да вы, товарищи, посмотрите, кто это! - говорит человек в кожанке, - Это ж Гаврила Птахин, сын купца Птахина, что на Сенном базаре мукой торговал.
- Верно!
- Из купеческих он!
- Небось ему хлеба не хватает!
И опять заговорил дядя Петя, и опять тихо-тихо стало в цехе.
- Что же получается, товарищи оружейники? Браты ваши кровь на фронте льют, горячую пролетарскую кровь! Они ждут от вас оружия, оно им необходимо, как воздух, как хлеб, как правда. А вы в это время слушаете брехню всяких несознательных элементов, меньшевиков, которых мы терпим-то только потому, что станком управлять могут. Вы теряете драгоценное время, а оно, может быть, решает судьбу революции!
Загудела толпа, взорвалась криками:
- Мы ж за революцию, товарищи!
- Верно.
- Для себя оружие работаем!
Видит Федя: группка тех, что в сторонке стояли, незаметно в тень убралась и растаяла.
Подходит к дяде Пете пожилой рабочий, говорит:
- А хлебушка правда, Иваныч, маловато получаем.
- Не маловато, а мало вы получаете хлеба! - Дядя Петя подождал, когда утихнет толпа. - Мало у нас хлеба, мало у нас картошки, совсем нет масла. Живем мы в худых домах, детишки наши растут без детских радостей… Федя, где ты? Подойди сюда!
Расступились рабочие перед Федей. Поднял его дядя Петя на руки, поставил рядом с собой.
- Вот Федя Гаврилин, - тихо говорит дядя Петя.- Сын типографского рабочего. Мало чего доброго он в жизни видел. Только-только ему солнышко сверкнуло. Наверно, и у вас у многих ребятишки есть?
- Есть! -кричат.
- Ведомо, есть!
- Этим добром бог не обидел!
- Тяжело мы жили, друзья… - Обвел дядя Петя толпу взглядом. - Да и сейчас нам трудно. А вот дети наши по-другому жить будут. Счастливо! Для того и революция…
Тихо, как тихо в цехе! Федя слышит взволнованное дыхание людей. Отец на лесенке:
- Так неужто, товарищи оружейники, послушаете вы всяких гадов? Неужто завтра в нашей газете мы напечатаем, что ночная смена в сборочном забастовала против своей кровной власти, против революции? Напишем: "Отказались оружейники собирать винтовки для красных отрядов…"
Не дали договорить папке: вихрь пронесся по толпе, закричали отовсюду:
- Не бей в сердце!
- Оступились малость!
- Трудом искупим!
- Две смены от станков не уйдем!
Взлетел на лесенку парень в красной рубахе, закричал:
- Да здравствует пролетарская революция!
- Ура-а-а! - покатилось по цеху.
"Ра-а-а!.." - эхом ответили стены, высокий задымленный потолок, и ночь за окнами. И опять на лесенке дядя Петя:
- Так что ж, друзья! Время не ждет. За работу!
- За работу! - И толпа растеклась по цеху, наполнил его гул включенных станков.
Когда поздно вечером Федя возвращался домой, на рекламных тумбах горели красными буквами свежие плакаты. Федя сразу узнал в них воззвание, над которым трудился Давид Семенович.
У плакатов толпились люди - читали. И Федя, чувствуя, как и радость, и гнев, и ожидание необычайного закипает в нем, читал вместе со всеми:
СЛУШАЙТЕ! СЛУШАЙТЕ!..
СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЕ ОТЕЧЕСТВО
В ОПАСНОСТИ!
ВСЕ ВНИМАНИЕ СОВЕТСКОЙ РОССИИ ОБРАЩЕНО НА НАШ ГОРОД
СОЗНАТЕЛЬНЫЙ РАБОЧИЙ И КРЕСТЬЯНИН!
Первый пролетарский партизанский батальон
ждет вас немедленно в свои сплоченные стальной
революционной дисциплиной стройные ряды.
ВСЕ, КОМУ ДОРОГИ КРАСНЫЕ ЗАВОЕВАНИЯ, -
НЕМЕДЛЕННО ПОД КРАСНЫЕ ЗНАМЕНА