Повесть "Список прегрешений" держит читателя в постоянном напряжении и ожидании катастрофы - как детектив или драма - хотя ничего необычного или трагического на первый взгляд не происходит. Тинэйджеру она задает вопросы на вырост, а взрослому читателю дарит будоражащую возможность заново пережить болезненное открытие собственной чувственности, забыв о привычном снисходительном взгляде на мир подростков.
Содержание:
-
1 глава 1
-
2 глава 2
-
3 глава 4
-
4 глава 7
-
5 глава 9
-
6 глава 11
-
7 глава 12
-
8 глава 13
-
9 глава 14
-
10 глава 16
-
Примечания 16
Энн Файн
Список прегрешений
Моим сестрам
1 глава
К лету Касс изменилась. Раньше я никогда не бывал один, всегда рядом была Касс. Мы всюду были вместе - прятались каждый вечер, согнувшись в три погибели, под живой изгородью в конце улицы и следили, как Джемисон ставит стальные ловушки, чтобы потом, едва он уйдет, разрядить их; и на ферме: она кормила цыплят, пока я бился над домашним заданием, или я кормил цыплят, а она готовила уроки.
Или Касс сидела, примостившись на мешках, в леднике и вносила очередную провинность в "Список прегрешений".
К этому времени "Список" уже был внушительным. Мы начали его много-много лет назад, едва научились писать, выбрав для этого толстую тетрадь для дневниковых записей в серебряной обложке, которую тетя Нина подарила нам на Рождество. Когда я разорвал оберточную бумагу, то поначалу почувствовал досаду, хотя тетрадь и выглядела нарядной, твердой и нетронутой, даже запах бумаги еще не выветрился. Но как поделить один дневник на двоих, даже между двойняшками: что ли в начале его будут витиеватые девчоночьи почеркушки, а с конца - мои футбольные карточки?
Я напрасно волновался, Касс нашла выход (она всегда что-нибудь придумывала). Она предложила устроить соревнование "кто хуже" и подсчитывать упреки, которые бросали нам взрослые, причем не братьв расчет те, с которыми родители напускались на нас обоих одновременно, поскольку в этих случаях, как считала Касс, они вообще нас не различали.
В первый же день мне достались грязнуля, вечно все забываешь и криворукий , а Касс - задира, командирша и грубиянка . Первые записи вышли весьма корявыми: в шесть лет мы старательно давили на карандаш, выводя печатные буквы, причем Ей С еще частенько писали задом наперед, но до сих пор начало "Списка" все еще можно прочитать без особого труда.
Однако это соревнование быстро закончилось. Сравнив колонки, мы увидели, что недостатки у нас совсем разные. Касс первой принялась мухлевать: как-то утром она наклонила банку, в которой мыла кисточки, и нарочно пролила грязную воду на ковер, чтобы заслужить грязнуля и вырваться на один проступок вперед.
Касс никогда ничего не разливает, даже если споткнется. Я сразу смекнул, что она задумала, и просто взбесился! Вырвал у нее банку и принялся затаптывать мокрые пятна, стараясь втереть их поглубже.
Остатки краски выплескивались наружу огромными сверкающими каплями и попадали на все вокруг.
- Томас! Прекрати! В тебя что, бес вселился!? - крикнула мама в полуоткрытую дверь кухни. - Ты протрешь дырищу в ковре!
Но я все же сорвал план Касс, и она так и не заслужила грязнули . В тот день мы объединили наши страницы, решив общими усилиями довести счет до сотни ( бес вселился стало шестьдесят шестым).
С тех пор прошло много лет. Та толстенная серебряная тетрадь давным-давно заполнена. Теперь мы пишем в маминой амбарной книге - большой красной тетради для учета яиц - мы уже на сорок седьмой странице, а на каждой странице по двадцать две строки!
Сейчас, когда мы стали старше, эта затея кажется еще интереснее. Вот только сегодня утром я подслушал, как папа ворчал: "Касс теперь вечно пялится в зеркало". Только я хотел пойти в ледник и записать это на ее счет, как, проходя через кухню, услышал от мамы:
- Ты когда-нибудь смотришь на себя в зеркало, Том? Хотя бы перед тем как выйти из дому?
И суть не в том, что они теперь ставят нам в вину совершенно противоположные прегрешения, а в том, что, родившись двойняшками, мы с самого начала словно намеренно старались расти в разные стороны - и в недостатках, и в способностях. И вот теперь что-то относится только ко мне, а что-то - только к Касс. Угоди я вдруг под комбайн, она уже никогда не сможет справиться в одиночку со скользящими узлами, не сумеет отличить больное животное от здорового или запереть двери сарая - пока я рядом, ей нет нужды учиться тому, как протащить их по рытвинам в полу.
И со мной то же самое. Если Касс сбежит с фермы, я не смогу отличить, какие ботинки мои, а какие - нет, ведь я способен определить это только после того, как она наденет свои, и не сумею поменять лампочки в коровнике, и никогда не осмелюсь ответить маме с такой же дерзостью, как Касс.
Впрочем, может, я и недолго пробуду полуличностью. Все же за прожитые годы некоторые свои недостатки я одолеть сумел. А возможно, смогу перенять и часть недостатков Касс - хотя бы самые простые, о которых нам вечно твердят.
Было время, когда мы ни одного упрека не пропускали. Собирали их в аккуратные десятки, а потом Касс (она в те времена еще ходила в отличницах по математике) чертила яркие графики. Но потом нам это наскучило, и после того как два года кряду мой неряха и эгоистка и егоза Касс возглавляли "Список", мы забросили эту затею. Конечно, с той поры все изменилось. Родители постоянно твердят, что Касс злая и грубая , а про меня - я не раз слышал - они все чаще шепчутся: "Том стал таким скрытным ", а вот окрики "Прекрати шуметь , Том!" раздаются намного реже.
Мы с Касс придумали особый ритуал добавления новых проступков в наш "Список прегрешений". Мы тяжело вздыхали, пока записывали их, а закончив, я мрачно подводил итог:
- Ну вот, безгрешных не бывает. - И убирал тетрадь в два пластиковых пакета, а потом заворачивал еще и в фольгу.
- Совершенно верно, - кивала Касс. - Совершенно верно.
А потом, смеясь, она слезала с мешков, чтобы я мог дотянуться и спрятать тетрадь в тайник.
- Готово? - спрашивала она, задувала свечу, и мы отправлялись домой ужинать.
- Вы что, снова сидели в этой грязной землянке? Ну и дурачье! В один прекрасный день она обрушится вам на головы.
Касс только плечами передергивала. Дурачье -то давно красовалось на первой странице тетради, а старые попреки ее не интересовали.
- Да нет. Ледник еще сто лет простоит, - разубеждал я маму.
Так и было, ледник был построен на совесть. Он никогда не обрушится. Снаружи он похож на маленький круглый холмик, поросший первоцветами, крапивой и стелющимся плющом. Можно подумать, что здесь выбросили тележку свежей влажной земли и вся трава, что росла вокруг, просто-напросто со временем переползла сюда.
Перед входом разрослась ежевика. Много лет назад мы с Касс позволили ей вскарабкаться на кирпичную кладку, и теперь она вымахала такая густая и буйная, что летом за ней почти не видно двери. Каждый год в самом начале весны вьющиеся ползучие растения всех возможных цветов - от желтого до почти черного - сплетались крепче, чем год назад. В июне все заполоняли огромные белые чудовищные трубы вьюнков. А к июлю холм покрывался влажной густой порослью, и только стоя у самого входа, прижавшись к крошащейся кирпичной кладке, так что острые края ее кололи через рубашку, я мог хоть что-то разглядеть сквозь сучки и ветки. Но, даже стоя в двух шагах от меня, вы бы нипочем не догадались, что я вот тут рядом слежу за вами.
Ледник похож на гулкое подземное иглу, выстроенное из маленьких красных кирпичей. Вход-туннель побит и истерт дождями и ветром, но там, где коридор немного расширяется, образуя большой купол, кирпичи все еще блестящие и крепкие.
Когда-то давно ледник был намного глубже. Здесь хранили всю дичь, которую забивали в большой усадьбе. Ее переправляли сюда по реке: длинноногих оленей с испуганными глазами и груды фазанов. Пристань была тогда чуть дальше по склону. Добычу везли на деревянных санях и, обернув соломой, укладывали между огромными кусками льда, которые доставляли с севера.
А потом кто-то засыпал ледник землей. Кто бы это ни был, ему пришлось возить землю - телега за телегой - от самой рощи. Там и теперь еще можно увидеть огромную яму, поросшую сорняками. Джемисон рассказывал нам, что яму засыпали после того, как туда упала маленькая девочка, она сломала ногу и умерла: не смогла выбраться - склоны были слишком крутыми.
- Ты ему веришь? - помню, допытывался я у Касс.
- Конечно нет! Ты что, дурак? - От одной мысли о Джемисоне Касс впадала в раж. - Он все это придумывает, пока расставляет свои капканы.
Так что ледник теперь больше похож на пещеру, чем на погреб. Камни там такие же влажные на ощупь, как в заброшенных железнодорожных туннелях, и кирпичная крошка сыплется то и дело вам на волосы. Мы сами соорудили в нем пол из мешков и делили поровну свечи.
Там мы проводили большую часть летнего времени. Уходили домой лишь есть и спать. А если нас спрашивали, где мы были, отвечали: "на сеновале" или "за коровником". Если же взрослые припирали нас к стенке, утверждая, что Джемисон видел, как мы бежали к реке, мы отвечали, что играли у старого моста или лазили по деревьям в роще. Но ни за что не признавались, что были в леднике!
Я продолжаю так поступать до сих пор. Если меня спрашивают, я всегда отговариваюсь, что ходил к реке, хотя теперь я вырос, и никого уже не волнует, где я бываю.
А к Касс это теперь вообще не относится, ведь она больше почти не бывает со мной в леднике. И хотя "Список" продолжает расти, новые проступки записываю в него лишь я один (надо отдать Касс должное - большая их часть на ее совести).
Если я зову ее с собой, она всегда отмахивается:
- Не сейчас. Может быть, позже.
И я отправляюсь сюда один, надеясь, что она все же придет. Но она почти никогда не приходит. Я уже сказал вам: Касс изменилась.
Я делаю записи в конце большой красной тетради до тех пор, пока мне не становится совершенно ясно: она не придет. Тогда я убираю тетрадь назад в пакеты и снова плотно все заворачиваю. В такие минуты мне ее больше всего не хватает - ее смеха и этой ее присказки: "Совершенно верно. Совершенно верно" в ответ на мое уверенное: "Безгрешных не бывает".
Без Касс в леднике ужасно одиноко. Фольга вечно шуршит, когда я ее складываю, свет свечи падает на складки, и они отбрасывают яркие огненные отблески на кирпичную стену, а сам сверток из-за всех этих внезапных рыжих и красных бликов кажется твердым и холодным на ощупь. Я кладу его в тайник и накрываю сверху двумя тяжелыми кирпичами, последнее мерцание гаснет, словно это был костер, у которого я сидел в одиночку, а вот теперь его затушил.
Я задуваю свечу - сначала осторожно, чтобы посмотреть, как тени пляшут под сводом, где кирпичи уложены аккуратными рядами по спирали - круг за кругом. Потом - несколько выдохов посильнее, ледник теряет постепенно свою теплую округлость, и все начинает выглядеть фантастично: появляется множество выступов и странных обманчивых углублений, как в тех древних пещерах, что тянутся на мили под землей.
Я дунул слишком сильно. Пламя в испуге опрокидывается, пытается снова подняться, а потом с тихим щелчком гаснет. В леднике вновь становится холодно, темно и тесно. Мне здесь больше делать нечего, я отправляюсь следить за Джемисоном - в одиночку.
Касс так и не пришла.
Раньше-то мы следили за Джемисоном вдвоем. Так было веселее. Сказать по правде, я бы охотно бросил эту затею, но мы так долго занимались этим, что я стал относиться к слежке с тем же рвением, с каким прежде, в самом начале, Касс. А вот ей теперь не до этого.
Джемисон дни напролет убивает всякую живность. Собственно, в этом и состоит его работа здесь на ферме. И это единственное, о чем он говорит, больше от него ничего не услышишь. Касс считает, что, когда он возвращается домой, то и там душегубствует - это у него такое хобби. За такие слова ее список пополнился весьма забавными упреками вроде - злобная маленькая сплетница и стерва. Ей не раз влетало от отца, но она продолжает утверждать, что любая тварь, умершая на нашей ферме, была отравлена Джемисоном. Бывало, он еще стягивал в кухне свои сапоги, а я уже слышал ее гневный шепот:
- Помнишь ту сову из амбара? Давненько мы не слышали ее уханья. Уверена, это его рук дело.
Или вот еще однажды, даже не оглянувшись, чтобы убедиться, нет ли рядом Лизы и не слышит ли она: "Помнишь, что мама Лизы ушла от Джемисона много лет тому назад? Стоило бы рассказать об этом полиции. Может, они бы нашли тело, если бы поискали хорошенько".
Касс испытывает к этому типу такую жгучую ненависть, что не желает с ним разговаривать. А это не так-то просто: ведь мы два раза в день вместе садимся за стол, но ей это удается уже шесть лет. Если Джемисон садится рядом с Касс на скамью, она слегка отодвигается, но так, чтобы никто не смог ее обвинить в том, что она пересаживается нарочно - раз и еще раз, и наконец оказывается к нему спиной.
Всем известно, как обстоят дела, - особенно Джемисону. Он специально изводит Касс. Поджидает ее, прислонившись спиной к сушилке, при этом куртка его свисает в затхлую застойную воду, которая собирается под подставкой для тарелок. Стоит, не шевелясь, как только он умеет - слегка наклонит голову набок, будто прислушиваясь, а грязные черные космы падают на лицо. А когда мама велит Касс сесть на место, он расплывается в издевательской щербатой улыбке и усаживается прямо напротив нее.
Он подлавливает Касс, как и прочую живность.
Иногда Джемисон убивает тех, кто попадает в его ловушки. А иногда использует их на свой лад. Однажды он поймал взрослую чайку, прекрасную птицу, приземлившуюся в палисаднике у его дома ранней весной, когда дул сильный ветер. Он засадил ее в тесную корзину и держал там много часов, пока мы с Касс упрашивали его выпустить птицу, а Лиза стояла у него за спиной и чуть не плакала.
Джемисон слушал нас, усмехаясь щербатым ртом и стряхивая сор с куртки. А потом взял да и подрезал чайке крылья, так что она больше не могла летать, никогда.
- Как только вы ушли, - рассказала Лиза много месяцев спустя. - Он сделал это, как только вы ушли.
Эта чайка умерла, на вторую зиму, а до тех пор вынуждена была ковылять среди Джемисоновых овощных грядок, словно утка, которую неправильно нарисовали - слишком длинной и расцветка не та - и клевать жуков и слизняков, чтобы те не портили салат, предназначенный на продажу. А Лизе приходилось на все это смотреть!
С тех пор как Джемисон проделал это с чайкой, Касс перестала с ним разговаривать. И ни один из нас не ступал больше на тропинку, что вела к его дому.
Тогда-то Касс и придумала "слежку".
2 глава
- Том. Томас! Том!
Я неподвижно сижу на высокой стене над теплицами и жду, когда маме надоест звать меня и она начнет звать Касс.
- Томас! Где ты? Томас!
За ее спиной прошел Джемисон и бросил на ходу:
- Напрасно стараешься. У этого мальчишки давно уши заложило: чем старше становится - тем хуже.
Я чуть не сорвался, так хотелось ему ответить. Но я сидел слишком близко: они догадаются, что я был тут все время.
- Касс. Касс. Кассандра!
Она сразу высунулась из окна своей спальни.
- Я занята. Чего тебе нужно?
Я все еще не могу привыкнуть к тому, как Касс огрызается, если родители зовут ее. А ведь были времена, когда ни она, ни я не шелохнулись бы, сколько нас ни зови, - но это было еще в те времена, когда мы вместе шли по следу. Мы относились к слежке серьезно; скрючившись от холода, так что тело затекало, мы были готовы сидеть в засаде часами - под мокрыми деревьями или в залитых водой канавах, - поджидая, когда наконец пройдет мимо Джемисон, весь такой довольный. Лишь после этого мы могли пошевелиться. Джемисон использовал всякие яды, спреи, газы и ловушки, а еще у него было ружье, которое его дед оставил у себя после войны, но на которое у него не было разрешения, так что следить за ним было всегда опасно. Отец нам строго-настрого запрещал приближаться к Джемисону, пока тот работал. И он не шутил. Мы с самого начала знали: если попадемся - пощады не жди.
Но Касс считала, что это наш долг. А Лиза, хоть и не смела нам помогать, ни разу не проболталась. Так что мы с Касс разряжали смертоносные маленькие ловушки, которые Джемисон с таким старанием устанавливал. Выбивали маленькие камешки: они должны были с силой вылетать, если срабатывала стальная пружинка. Соскребали грубые серые шарики ядовитой приманки - те, что Джемисон подбрасывал в компостную кучку, и закапывали их поглубже вместе с палками, которыми их собирали и которыми рыли эту яму. С самого начала мы действовали с большой осторожностью. Мы навидались "успехов" Джемисона и не рисковали без нужды.
Весной, когда для Джемисона наступала горячая пора - и самая кровавая, - мы следили за ним день за днем. Неделями воображали себя изгоями или борцами сопротивления, партизанами или разведчиками. Помню, однажды я был даже волчонком. В те времена жизнь казалась намного веселее.
А теперь я следил за ним один. Самое ужасное - это кроты. Джемисон ненавидел кротов так же сильно, как Касс ненавидела его. Я никогда не испытывал ни к кому подобной ненависти, может, у меня дырка там, где должна входить эта злоба. Порой мне кажется, что я почти начинаю ненавидеть, но дальше этого дело не заходит. Да, я считаю, что Джемисон отвратителен. Мне не нравятся его слова и поступки. Мне не нравится, что он работает на нашей ферме: придет время, и хозяином здесь стану я, а каждое поле или лес в округе будут хранить его призрак. Не будь он отцом Лизы, пусть бы убрался куда подальше! Но все же при виде Джемисона я не закипаю от гнева. И я бы не стал день изо дня рисковать из-за него, как Касс. Не представляю, как можно так сильно ненавидеть.
Впрочем, Касс всегда была горячая голова. Злючка, звал ее отец и всегда уходил из комнаты, когда она заводилась. Зато с мамой они могли пикироваться часами, вот как в это утро в саду - Касс наполовину высунулась из окна спальни, а мама грозит ей снизу метлой.
- Не понимаю, почему я должна. Почему?
- Потому что я так сказала.
- Это нечестно!
- Послушай-ка, милочка…
Но Касс ее перебила:
- Не говори мне: "Потому что я так сказала". Я уже не ребенок!
- Предупреждаю тебя, Касс…