- ЭТО ПОЛИЦИЯ. УБЕРИТЕ ОРУЖИЕ. МЫ ДОЛЖНЫ ЗАБРАТЬ РАНЕНЫХ. МЫ ПОДНИМАЕМСЯ И ИДЕМ НА ПЛОЩАДЬ ЗАБРАТЬ РАНЕНЫХ. ЭТО ПОЛИЦИЯ. НЕМЕДЛЕННО УБЕРИТЕ ОРУЖИЕ. ЗДЕСЬ МНОГО ЛЮДЕЙ. ЕСТЬ РАНЕНЫЕ. "СКОРАЯ ПОМОЩЬ" ДОЛЖНА К НИМ ПОДЪЕХАТЬ.
Водитель одной из "скорых" дал несколько продолжительных сигналов, точно подтверждая его слова.
Винтер огляделся. Длинная узкая площадь, крыши, вывески магазинов. Сверкер, сжимающий в руке служебный пистолет.
- Убери, - сказал Винтер.
Йонни снова вскрикнул. Выстрелы прекратились. Винтер прищурился, пытаясь определить, есть ли кто-то на крыше, но солнце било в лицо, и через секунду перед глазами поплыли огненные пятна.
- ЭТО ПОЛИЦИЯ! МЫ ВЫХОДИМ НА ПЛОЩАДЬ. ЗА НАМИ ЕДЕТ "СКОРАЯ ПОМОЩЬ". МЫ ВЫХОДИМ НА ПЛОЩАДЬ.
Он встал и медленно обошел машину с мегафоном в руке, мысленно обругав себя идиотом. Потом двинулся по площади, осторожно, будто под ним не мостовая, а образовавшийся за ночь лед. Йон Стольнаке лежал неподвижно. Винтеру показалось, он что-то бормочет.
Он еще раз огляделся. Люди лежали прямо на асфальте и в арках дворов, но он не мог определить, ранены они или просто стараются укрыться от пуль. Рядом он услышал голос Сверкера и обернулся - тот стоял рядом. И Рингмар.
Винтер опустился на колени. Лицо раненого было совершенно белым, а брюки внизу живота пропитаны кровью. Оттуда, из-за машины, они этого не заметили. На этом фоне странно смотрелись начищенные до зеркального блеска ботинки.
Сверкер поднялся и махнул рукой. Водитель "скорой" в ту же секунду рванул с места, словно только и ждал этой отмашки. Взвизг пробуксовавших по асфальту шин точно послужил сигналом: люди стали подниматься с земли. Многих так трясло, что они вынуждены были снова сесть на асфальт. Кто-то навзрыд плакал.
Подъехали еще несколько машин "скорой помощи". Внезапно мимо прогрохотал трамвай, как видение из иного мира. Полицейские с помощью медиков выясняли, есть ли еще раненые. Стольнаке отнесли в машину и увезли. Страшно хотелось пить.
Странно, что девочка не купается в надувном бассейне. Такая жара. Прошло уже много дней. Было жарко, но она не помнила, когда видела девочку в последний раз. И мать не видела… но ей трудно следить за временем, она знала за собой этот грех. Слишком уж она стара… И Эльмера больше нет. Это он подводил часы и в бесконечные летние дни сообщал ей, что дело идет к вечеру. А сейчас темнеет намного раньше. Наступает осень.
Эстер Бергман сквозь щелку в окне слышала детские голоса. Она не любила открывать окна настежь, особенно в такую жару. На дворе еще жарче, чем в доме. В доме приятно.
Дети визжали, прыгая в воде. Хорошо бы им к морю… Море так близко, но поехать туда они не могут. Может, и не хотят, но и не могут. Все эти черноволосые детишки, их мамы или тетки… или кто они им… сидят в тени. Вероятно, там, откуда они приехали, даже и моря нет. Пустыня, должно быть… горы и все такое.
А у девочки волосы не черные. Не у всех детей во дворе черные волосы. Двор большой, что там на другом конце… даже в очках не разглядишь. Иногда ей казалось, что и дойти-то туда - путь не близкий. Еще хорошо, что до магазина она может добраться.
Эстер Бергман сняла очки, протерла и опять надела. Все равно видно плохо… Помыть их, что ли, с порошком? А может, и не в очках дело, а в глазах. Все равно нужно радоваться. Восемьдесят пять все-таки, а она еще управляется. И газеты читает - недолго правда. Быстро устает. И телевизор смотрит, если что-то интересное. Или объявление какое-нибудь. Люди вечно хотят что-то купить или продать - прямо смешно.
Ей казалось, что девочка живет в одной из квартир налево, с торцевой стороны, где черное крыльцо, но Эстер не видела, чтобы она входила или выходила. Рыжая она, что ли… Ей запомнилось, что девочка рыжая. Еще какая рыжая. И куда она делась? У некоторых детей волосы светлые. Не черные. А у нее рыжие. У нее - и больше ни у кого.
Она никогда не бегала. Эстер ни разу не видела, чтобы она бегала.
А у матери волосы светлые. И она всегда держалась на отшибе. Может, потому она и запомнила девчушку, что мать ее ни с кем не разговаривала. Да они долго и не задерживались в квартире. То уйдут, то придут. Куда они ходят? Да куда бы ни ходили, ей-то какое дело?
Мать курила. Эстер не нравилось, когда курят. В их доме почти никто не курил. Она по крайней мере не замечала. А эта шла с девчушкой мимо ее окон и курила. Из окна-то все видно.
Пару раз ей казалось - вот она, эта девчонка, но то были другие. А какой у нее голос? Она не помнила, чтобы та когда-нибудь говорила. И мать тоже. И между собой они не разговаривали. Как это - матери не поговорить с дочкой?
Что-то я по ней соскучилась, по рыженькой. Должно быть, переехали… Она постаралась вспомнить, не видела ли грузовик или еще что-то… Не вспомнила.
24
Ей дали платье, но она не хотела его надевать. Дядька велел переодеться и ушел. Она сняла штанишки и закашлялась. Лицо горело. Откуда взялась эта одежда? Совсем не новая и пахнет плохо.
Дядьки не приходили. Она вертела в руке бумажку. Может, ей велели снять брючки, потому что они ее ищут, эту бумажку? Тогда, наверное, сказали бы, а они промолчали. И куда теперь ее спрятать?
Она осмотрелась. Некуда. Но в платье есть кармашек внутри. У нее было раньше похожее.
Надела платье через голову, сложила бумажку вдвое, чтобы поместилась в кармашке. Похлопала ладошкой - ничего не заметно.
Похоже, они вернулись в тот же дом, где были сначала. А может, и нет. Было темно, но ей казалось, что это та же самая комната, хотя что-то в ней изменилось. Окна в другом месте? Разве можно передвинуть окно, как стол или стул?
Где-то там, за этими стенками, была мама. Она думала про маму, и каждый раз ей становилось очень грустно. Она похлопала себя по щеке, потом обхватила рукой лицо и представила, что это мама ее обнимает. И так и сидела, пока дядька не пришел с какой-то едой. Она испугалась и отняла руку.
- Спала?
Она хотела сказать, что да, спала. Подумала, что дядька хочет, чтобы она сказала: "Да, я спала". Но почему-то ничего не вышло. Ни единого звука. Получилось только со второго раза. И она опять начала кашлять. Хотела удержаться и снова закашлялась. И не могла остановиться. Испуганно смотрела на дядьку и кашляла.
Он подошел ближе, она вздрогнула и отодвинулась.
- Сиди смирно. - Он взял ее за плечо, положил руку на лоб и что-то пробормотал. - У тебя жар, - сказал он и выругался.
А она никак не могла удержать кашель. Он крикнул кому-то:
- У девчонки температура!
Там, снаружи, тоже выругались скверным словом.
- Сейчас принесу тебе попить чего-нибудь теплого, - сказал дядька.
"Мне и так жарко", - подумала она, но промолчала.
Он вышел. Платье под мышками и на спине стало мокрым, потому что ей было очень жарко. Она легла на матрас. Так было лучше, но ее сразу начал душить кашель. Она закрыла глаза. Дядька вошел в комнату, но она на него не взглянула. Не могла ни сидеть, ни смотреть.
- Надо сесть и выпить вот это, - сказал он.
Ей не хотелось садиться, но он ее поднял насильно.
- Выпей, пока горячее. - Она открыла глаза и увидела чашку. - А потом опять ляжешь.
От дядьки пахло дымом. От них обоих всегда пахло дымом.
Она отпила немного. Глотать было очень больно. Потом боль прошла, но когда она сделала второй глоток, опять вернулась.
- Горло болит?
Она кивнула.
- Скоро будет лучше, - сказал он.
- Можно, я лягу?
Он отпустил ее и забрал чашку.
Она закрыла глаза и задремала.
25
Рингмар вышел из кабинета Бертельсена, прошел в столовую и тяжело присел за столик. За окном гремели громкоговорители. Толпа на улице казалась больше, чем была на самом деле.
Появился Хальдерс. Налил себе кофе и кивнул в сторону окна:
- Чистый цирк.
- Ты так на это смотришь?
- Что, не то слово выбрал?
- Как тебе сказать…
- Цинично, да? Возможно… но я имел в виду зевак.
Шел уже второй день драмы, во всех таблоидах получившей название "террористический акт". Газеты продали в розницу двести тысяч экземпляров, и в этом нет ничего удивительного. Умники утверждали, что этого и следовало ожидать. И Бертельсен так сказал, хотя уж его-то умником никак не назовешь.
- И мы, которые должны быть на шаг впереди…
- Что? Где - впереди?
- Группа информации… У нас вроде бы везде должны быть щупальца. Чтобы предвидеть. Знать обстановку. Одним словом - на шаг впереди.
- Кто это-то мог предвидеть? - Хальдерс большим пальцем через плечо показал в направлении Уллеви.
- Я говорю в первую очередь о пальбе на Ворведерсторгет.
- Как, кстати, Стольнаке?
- Потерял много крови… но наверняка выкарабкается. Скоро сможет ходить.
- А мочиться-то он сумеет? Не говоря уж о…
- Но мы же не можем везде иметь людей, - прервал его Рингмар.
- И кто в такие времена способен быть на шаг впереди?
- Мы. Должны, но не в силах.
Хальдерс хмыкнул.
- Значит, опять нас распылят по горсточке.
- Надо как можно быстрее взять тех, кто стрелял.
- Это конкретно. Не то что… - Хальдерс оборвал себя на полуслове.
- Договаривай!
- Не то что убийство на озере. След остывает. И тебе это известно. Что бы там Винтер ни говорил - след остывает. Мы даже имени не знаем… Застряли, одним словом.
- Не произноси это вслух.
- Я говорю это тебе. Ты-то согласен?
Рингмар промолчал.
- Слушай, Бертиль, я только выражаю общее мнение. Надо что-то… Мы должны хоть немного приблизиться к решению. Я не говорю - решить. Приблизиться. Может, и решить в конце концов. Но нужно что-то…
- Машина, - сказал Рингмар. - Надо искать машину.
- Shot in the dark, - пожал плечами Хальдерс. - Ну хорошо. "Форд-эскорт". Это по крайней мере конкретно. И полно работы.
Снаружи опять заревел мегафон.
- Чудовищно, - неожиданно заявил Рингмар.
- Что - чудовищно?
Рингмар не ответил. Молча кивнул в сторону окна.
Трагедия перед трибунами Уллеви разворачивалась своим чередом. Отменили дружеский футбольный матч между Данией и Швецией, назначенный на вечер. Руководство шведской федерации футбола сделало официальный запрос - есть ли возможность исчерпать инцидент до матча, но никаких гарантий не получило. Разочарованию не было границ.
Выяснили личность парня в автобусе. Беженец-курд и его сын. После семи лет в Швеции их собирались выслать на родину. Мальчик родился здесь, ему шесть лет. Свободно говорит по-шведски. Миграционное управление уверено, что семья прибыла из Северного Ирана, куда их и собирались выслать. Альтернатива - Турция. Отец семейства утверждал, что и там, и там ему грозит тюрьма, а может быть, и смертная казнь. По разным причинам. Миграционное управление старалось доказать, что незыблемо придерживается принципов равноправия и справедливости - оказывается, приехав в Швецию, мужчина назвал фальшивое имя и национальность - из страха быть высланным назад. Миграционное управление допустить такого не могло - он соврал и, значит, должен быть выслан. А вдруг соврет еще раз?
Все это написано в газетах. Он сделал последнюю отчаянную попытку - пригрозил застрелить себя и сына, если им не разрешат остаться. Жена и две дочери под домашним арестом в лагере для беженцев в Даларне. Их вот-вот должны перевести в гетеборгскую тюрьму для депортации. Полиция призывает парня прислушаться к голосу разума. Так и кричат в мегафон: "ПРИСЛУШАЙСЯ К ГОЛОСУ РАЗУМА!" Оперативники обсуждают, настоящее ли у него оружие или игрушка. Никто не видел. Стоит ли штурмовать автобус? Опасно ли это? Можно ли при этом расстаться с жизнью?
Винтер стоял чуть поодаль от толпы зевак. Надо бы вызвать плотников, соорудить временные трибуны и брать за вход. Зрелище должно быть зрелищем. Мы скоро много чего увидим, так что лучше заранее позаботиться о зрителях.
Он прекрасно понимал, что парень, сидящий в автобусе, солгал не из-за присущей ему, по мнению миграционного управления, лживости. Он солгал во имя спасения жизни - своей и своей семьи. Что они там, с ума посходили? Что они думают? Что у него высокооплачиваемая служба и вилла в Тебризе? Что он все это оставил, чтобы с женой и мальчонкой пройти чуть не пешком по всей Сирии и добраться до Скандинавии? Или это действительно его вина: не сумел на безупречном шведском объяснить, почему не хочет и не может возвратиться в свою страну. Но извините - у нас нет места. Не хватает площадей. В Швеции, как известно, леса и степи перенаселены, а в деревнях столько народа, что не протолкнешься.
Он зажмурился и увидел лес. Между деревьями поблескивает вода. Все зелено, зелено… и кто-то идет по тропе.
Этот кто-то - он сам. На руках у него ребенок.
Винтер открыл глаза. И на долю секунды мир показался ему черно-белым. Черный асфальт, белый, с садистской щедростью освещенный солнцем автобус. Там, внутри, наверняка не меньше пятидесяти градусов жары. Даже человеку, выросшему в одной из самых жарких стран мира, долго не выдержать. Надо с этим кончать.
К автобусу направлялась маленькая делегация переговорщиков. Толпа завороженно молчала. В небе завис вертолет. Где-то рядом бормотали в свои диктофоны теле- и радиорепортеры - описывали события, которые он видел и без них. Все это напоминало фильм. Он опять закрыл глаза. Знакомый приступ головокружения - как будто начал падать, но удержался. Или кто-то успел тебя подхватить.
Так не пойдет. Надо срочно поговорить с врачом. С Ангелой. Или с Лоттой.
Что-то сказал Рингмар - Винтер даже и не заметил, как тот оказался рядом.
- Что?
- Думаю, скоро закончится.
- Да…
- И думаю, найдем тех, кто стрелял на площади.
- Да… что-то слышал.
- От кого?
- От Бертельсена.
Рингмар сухо рассмеялся.
- Ну да… кому и знать, как не ему.
- Вообще-то это твоя… твоя епархия, Бертиль.
- Я его информировал.
- Что это было? Внутренняя разборка?
- Как посмотреть. В основе та же безысходность, что и тут. Тысячелетие кончается, и вместе с ним цивилизация… Во всяком случае, то, что мы привыкли ею считать. Цивилизацией то есть.
- Но мы все равно движемся в будущее.
- Еще как!
- Мы движемся в будущее, куда бы мы ни двигались…
Во внутреннем кармане ожил мобильный.
- Винтер.
- При-ивет, Эрик. Я думала…
- Здравствуй, мама.
- Что у вас там происходит? В газетах пишут что-то ужасное.
- Э-э-э…
- Сначала убийство. Потом кто-то стреляет… и еще этого ребенка похитили!
- Никто его не похищал.
- Как это - не похищал? Кто-то похитил ребенка и удержи…
- Это отец и сын.
- Отец и сын? Тогда я вообще ничего не понимаю.
- Э-э-э…
- Отец и сын! Еще того хуже!
Винтер не ответил - на столе зазвонил служебный телефон.
- Одну минутку, мама.
Он поднял трубку.
- Это Янне. Мы получили еще несколько откликов на нашу… афишу. Тебе прислать копии и распечатки прямо сейчас? Или зайдешь попозже?
Винтер посмотрел на свой стол. Надо хоть несколько минут побыть одному, чтобы вновь сосредоточиться на следствии по убийству. Пусть Меллерстрём аккуратно все рассортирует и…
- Перешли мне. - Он положил трубку и взял мобильный. - Да, мама. Могу говорить.
Мать звонила из их дома в Марбелле. Он не слышал голос отца, но догадывался, что тот где-то рядом, с бокалом в руке утомленно косится на пыльные пальмы за окном. Винтер не представлял себе их жилье - присланные фотографии мало что объясняли. Белый дом в ряду других таких же белых домов. Мать на террасе из белого камня. Вид у нее очень одинокий. Небо настолько синее, что кажется черным по контрасту с белыми домами. Наверное, снимал отец, иначе он и сам стоял бы на этой террасе. Мать смотрела прямо в камеру и улыбалась, но Винтер, во-первых, хорошо ее знал, а во-вторых, разглядывал снимок достаточно долго, чтобы понять - счастливой эту улыбку не назовешь. Так выглядит человек, достигший наконец своей цели и вдруг сообразивший: это совсем не то, что он искал.
По какой-то странной ассоциации Винтер вспомнил встретившегося недавно прохожего. На голове у него был великолепный, почти неотличимый от живых волос парик, а на физиономии горестная мина. Вот так. Мечта осуществилась, у него шикарная шевелюра, а он все равно несчастлив. Мать жила в раю, но это, очевидно, был какой-то другой рай. Не ее. Не тот, в который она стремилась.
- Лотта говорила, ты к ней заходил. Я очень рада. И она, кстати, тоже. Тебе полезно это узнать.
- Да.
- Это для нее очень важно. Она куда более одинока, чем тебе кажется.
"А почему бы вам тогда не вернуться?" - подумал Эрик.
- Они с девочками собираются нас навестить в октябре.
- Это хорошо…
- Ты не забыл, что в октябре у нее сорокалетие? Представь только - сорок лет!
- Серьезная дата.
- Твоя старшая сестра.
- Мама, я…
- Мне уже просто неудобно опять просить тебя приехать. Это нехорошо с твоей стороны, Эрик. Мы очень хотим тебя видеть. Особенно отец.
Он не ответил. В трубке послышался какой-то шум. Испанская птица. Или порыв испанского ветра.
- Не знаю, что я должна сделать, чтобы ты приехал.
- Тебе ничего не надо делать, мама.
- А я и не могу.
- Давай не будем про это говорить.
- А ты не мог бы позвонить в следующие выходные?
- Я постараюсь.
- Ты никогда не звонишь. Глупо даже просить. А как у тебя с Ангелой?
Вопрос застал его врасплох. И что на это ответить?
- Вы все еще встречаетесь?
- Да.
- Как бы хотелось на нее посмотреть…
Эстер Бергман стояла у дверей магазина и разглядывала большую доску объявлений. Молодцы. Раньше ее не было. Единственная на всю округу.
Сумка была тяжелой - она накупила еды на несколько дней. По нынешним временам стало куда трудней найти то, что хочешь. Все новые и новые товары… Кто их покупает? Наверное, приезжие из далеких стран. Странные какие-то овощи, консервы… Она ест не так уж много овощей, а эти-то… что это за овощ она видела? Ни переда, ни зада, даже как резать и то непонятно.
Она с трудом стала читать объявления. Община проводит спевку. Надо бы пойти. Владельцы недвижимости устраивают праздник для жителей, но, похоже, не для всех. А почему? Полиция прилепила объявление: кто-то исчез. Теперь вечно кто-то исчезает… Она вспомнила рыжую девочку и ее светловолосую мать. Тихие такие… и где они теперь? Эта рыженькая… она так забавно играла в песке. На нее было приятно смотреть, сидя у окна.