- Когда они уехали… когда они уезжали в Испанию.
- Знаю.
- А я подтвердил лишний раз.
- Два года. Это большой срок.
- У него был выбор. Он мог бы распорядиться своими деньгами по-иному. И я не имею в виду себя или нас с тобой. Это его деньги. У меня есть свои… Странно другое - у меня нет ничего, что когда-то принадлежало ему. - Он поставил стакан. - Это ненормально. Но… он выбрал то, что выбрал.
- А это не утомительно - всегда быть судьей?
- Я не судья. Я полицейский.
- Не играй словами. Ты знаешь, что я имею в виду.
- Он выбрал то, что выбрал.
- И мама поехала с ним.
- Мама невменяема.
- Ты сукин сын, Эрик… Кто дал тебе право судить близких?
Он потянулся за бутылкой, словно не слышал вопроса.
- Тебе налить?
Она неохотно подвинула к нему бокал.
- Ничего бесповоротного не случилось. Они могут в любой момент вернуться.
- И что это изменит?.. - тряхнул он головой. - У нас что, нет другой темы для разговора? И почему нельзя просто посидеть немного с бокалом вина?..
13
Они замолчали. Ночь медленно густела. Вино с легким металлическим, немного земляным привкусом. Этикетку не прочитать - темно. У него сильно кружилась голова.
- Сколько ты уже на ногах?
- С четырех утра.
- С ума сошел.
- Ты же знаешь… первые часы очень важны.
- Знаю. Первые часы - самые важные. А если комиссар не в состоянии думать? И его подчиненные тоже?
- Первые часы остаются первыми. Прикажешь передвинуть их на завтра?
- Но теперь-то они кончились? Первые, самые важные часы?
- Более или менее.
- Но охота продолжается…
- Если это можно назвать охотой.
Винтер хотел подлить себе вина, но сообразил - если выпьет еще бокал, не сможет произнести ни слова.
Он встал и подошел к ограде. В листве яблонь шелестел легкий ветерок. Силуэт крошечной детской избушки у кустарника, сразу за кленом. Она стояла здесь, сколько он себя помнил. Ночные приключения… Сколько ему было тогда? Восемь? Девять?
Винтеру вдруг захотелось подойти к избушке, но он остался на месте. Через полчаса она исчезнет, скрытая ночным мраком. Останется только знание - вон там моя детская избушка. Ее не видно, но она там есть.
Усталость навевает мысли о детстве. И что… хотелось бы ему туда вернуться? В детство? Призраки той жизни… призраки прошлого. Но это всего лишь призраки, исчезающие в безжалостном свете настоящего.
Он повернулся к сестре. Лотта накинула на плечи шаль, и облик ее изменился. По саду пробежал ветерок, он почувствовал приятный холодок на голых икрах. Совсем не холодно.
- Ребенок, - сказал Винтер. - У этой женщины есть ребенок… у убитой, имени которой мы все еще не знаем. Она родила ребенка, может, даже не одного. Где-то они должны быть, эти дети?
- Тебя это волнует?
- А тебя бы не волновало?
- Прости… дурацкий вопрос.
- Это меня не просто волнует, а выводит из себя. Пару раз за день я просто не мог сосредоточиться, потому что думал о Хелене и ее ребенке.
Сестра уставилась на Эрика.
- Ты же только что сказал, что вы не знаете ее имени!
- Что?
- Ты сказал, что труп пока не опознан. А сам называешь ее Хеленой.
- Разве? Надо следить за речью… Просто я окрестил ее Хеленой… для, так сказать, конкретности мышления.
- Почему именно Хеленой?
- Ее нашли у озера Дель, неподалеку от Хеленевика.
- Хеленевик? Никогда не слышала.
- Деревушка в несколько домов по другую сторону шоссе. Красивые дома, красивые виды.
- Значит, Хелена?
- Да… я думаю о ней как о Хелене. И думаю о ее детях.
Винтер заметил, как Лотта поежилась - скорее, от его слов, чем от вечерней прохлады.
- Тогда надо как можно скорее установить ее личность, - тихо сказала она. - И место жительства.
Он не ответил.
- Я что, не права?
- Конечно, права… но знаешь, у меня приступ пессимизма. Опять надо спускаться в ад. Раз за разом спускаться в ад. Может, это только сегодня вечером… Может, придется дожидаться, пока кто-то позвонит и пожалуется, что она не платит за квартиру.
- Когда это будет!
- Четыре месяца, - со знанием дела произнес Винтер и снова сел.
- Шутишь!
- Хорошо бы… хорошо бы это была шутка.
- А ты поделился своим пессимизмом с сотрудниками?
- Конечно же, нет.
- По-моему, это и есть твоя главная проблема. Не только в этом случае. Всегда.
- Что ты хочешь сказать?
- Ты знаешь, что я хочу сказать.
- Я постоянно делюсь с коллегами. Это само собой разумеется. Входит в работу.
- Но не пессимизмом.
- Нет. Пессимизмом - нет.
- А со мной делишься. В том числе и пессимизмом.
- Куда ты клонишь? - Он поднял бокал.
- Ты прекрасно понимаешь, куда я клоню.
Он молча отпил вина. Во рту разлилась приятная горьковатая прохлада.
- Одиночество - тяжелый груз, - сказала Лотта. - Поверь мне, я знаю, о чем говорю. И приехал ты сегодня не затем, чтобы повидаться с заброшенной сестрой. Ну ладно, ладно! - Она подняла руку, предупреждая его возражения. - Ты приехал не только повидаться с заброшенной сестрой. Тебе надо было окатить кого-то своим пессимизмом, вылить его на чью-то голову… избавиться. И тогда ты сможешь продолжать работу.
- Что-то вроде исповеди?
- Для тебя - да. Для тебя сомнения - грех.
- Эк, куда…
- И ты всегда был таким. С детства.
- Не знаю, что на это ответить.
- А я тебе скажу. Ты должен ответить, что хочешь жить нормальной жизнью, а для этого тебе нужен кто-то, с кем ты можешь обсудить свою жизнь, а твою жизнь нормальной не назовешь.
- Я живу ненормальной жизнью?
- Я имею в виду твою работу. У тебя другой жизни нет.
- Перестань, Лотта.
- Человек не может жить только одной жизнью. Двадцать четыре часа в сутки.
- Я и не живу. А если иногда и живу, то только потому, что это мой долг.
- Слишком часто. Не иногда, а почти постоянно.
- Но ведь это от меня не зависит… - Он встал, покачнулся и посмотрел на часы. Двадцатичасовой рабочий день. Первые, самые важные часы…
- Куда ты, Эрик?
- В мою избушку. Надувной матрас еще жив?
Фредрик Хальдерс понимал, что можно выиграть битву, но проиграть войну. Это было не в его духе. Компромиссы - для слабаков. Кто хочет выиграть войну, должен быть настроен на победу. Это возможно, потому что он представитель власти. Собственно, само слово предполагало: война должна быть выиграна. Он - представитель власти.
Хальдерс вернулся в город после разговора с владельцем собачьего питомника на старой буросской дороге. Тот ни секунды не сомневался в своих словах. Да, именно в это время. Да, "Форд-эскорт CLX", хэтчбек, модель девяносто второго - девяносто четвертого годов, цвет скорее всего полярно-белый. Уверен? Еще бы, в лунном свете как днем, к тому же полярно-белый цвет самый распространенный у этой модели. Других даже и не видел. Вот как сказал собачник.
- А в годах уверен?
- Самое раннее - девяносто первый. Но не раньше. Ты же знаешь - они в девяносто первом подтянули рожу "эскорту". Он стал повыше, обтекаемой формы. Как наш.
- Но это точно был "CLX"?
- Что?
- Ты сказал, это был "CLX". А почему не "RS"?
Собачник посмотрел на Хальдерса, словно удивившись, что тот произнес нечто достойное внимания.
- Ты же и без меня знаешь, что у "RS" сзади спойлер. А у этого никакого спойлера. Или как?
- А номер ты заметил?
- Блокнота у меня с собой не было. Первые две буквы - НЕ.
- А цифры?
- Луна, знаешь, не прожектор у фотографа. Буквы лучше видны, чем цифры.
- Вот как?
- Мы же говорим буквами, а не цифрами. Поэтому, думаю, буквы и легче различить. Или как?
Полный псих, решил Хальдерс. Но наблюдательный, и машины знает. Он поблагодарил собачника со всей доступной ему вежливостью, записал все в блокнот и спросил:
- А что еще?
- Видел ли я что-нибудь еще?
- Или слышал.
- С чего начнем? Что видел? Или что слышал? Или как?
- Что еще ты видел, кроме машины?
- Водителя не видел. Свет так падал.
- Пассажиры?
- Не уверен. По-моему, нет.
- Откуда он приехал?
- Откуда - не знаю. А куда поехал - знаю. Развернулся и рванул в город.
Хальдерс записал и это.
- Значит, приехал откуда-то еще, не с дороги… с озера или из Хеленевика, - рассудил собачник. - Или как?
Хальдерс не ответил.
- Или как? Либо отсюда, любо оттуда… любой из моих гончаков сообразит.
- Водитель мог заблудиться, или передумать, или просто завернул к озеру поссать, а потом развернулся и поехал дальше.
Так Хальдерс сказал вслух. А подумал совсем другое. "Ну и идиот" - вот что он подумал.
- О! - удивился собачник. - Теперь я понимаю, как работает полиция. - Он постучал указательным пальцем по лбу. - Сам бы я никогда не додумался, или как?
- Может, слышал что-то?
- Кроме звука мотора?
- Ну да. До того или после того.
- С чего начнем? С до или после?
Хальдерс вздохнул.
- Слушай, время позднее, и мы оба устали.
- Я не устал.
- Повторяю: слышал ли ты что-то?
- Не-а.
- И ничего необычного больше не видел?
- Странно было бы услышать. Или как?
- Не понял. - Хальдерс ждал продолжения.
Они стояли на крыльце, в дом собачник его не пригласил. Когда Хальдерс позвонил, залаяла собака, может, даже две, но потом все стихло. Над двором висел стальной тросик, поблескивающий в свете фонаря у ворот. Владелец питомника был гораздо меньше ростом, чем длинный Хальдерс, поэтому с самого начал занял оборонительную позицию.
- Я не понял, что ты хочешь сказать, - повторил Хальдерс.
- Было бы странно, если бы я что-то слышал. Движение было - зашибись. На вашей базе, я имею в виду. Приезжали, уезжали… чуть не всю ночь, или как?
Хальдерса начала раздражать манера собеседника после каждой фразы вставлять "или как?". Но он понял, на что тот намекает.
- Имеешь в виду вчерашнюю вечеринку в полицейском спортивном центре?
- Пивном центре. Или как?
- Тебя беспокоил шум?
- Не сказать, чтобы очень. Но движение было - не дай Бог.
- Машины?
- Машины… это же и есть движение. Или как?
- Пешеходов не было? Движение пешеходов - тоже движение, - философски, как ему показалось, заметил Хальдерс.
- He-а. Я не видел. А на вашей пивной базе гуляли ого-го. Гости то и дело забредали ко мне на участок… уже под утро. Какой-то констебль в штатском… а с ним полуголая баба… Вот они и решили поваляться во мху за срубом, куда гончаки не достают. - Он посмотрел на угол дома и, как показалось Хальдерсу, мысленно прикинул расстояние: достают туда гончаки или не достают?
"А ведь это мог бы быть мой сорокалетний юбилей", - подумал Хальдерс.
- Никакой беготни не было?
- Я не видал. Почему бы тебе не спросить у приятелей?
- Обязательно спросим.
- Хорошая мысль, или как?
- Но ты уверен насчет машины? - Хальдерса начало восхищать собственное терпение.
- Я же сказал! Мы же уже все детали обсудили…
- Спасибо за информацию, - быстро произнес Хальдерс, опередив собеседника с его очередным "или как". - Если вспомнишь еще что-то, что угодно, позвони, ладно? Может, раньше что-то было, кто-то проходил несколько раз… все, что угодно. Ты меня понял, или как? - добавил он и, не дожидаясь ответа, пошел к машине. Улыбнулся и вставил ключ в замок зажигания.
Хальдерс остановил машину возле управления и пошел вдоль реки. Народ чумился. Он подумал и решил - лучше слова не найти. Публика чумится. Полицейских на улице почти не было. Полицейские тоже хотят жить нормальной жизнью. Подойдя к "Шератону", он пришел к выводу, что идеальным решением было бы завести на каждого жителя по полицейскому. На каждого жителя - по честному, порядочному и вежливому констеблю. Один житель - один констебль.
Он перешел Дроттнингсторгет. Остановился у биржи и выпил что-то из прозрачного пластмассового стаканчика. Это не малиновый сок, подумал Хальдерс. Надо бы вернуться, свалить их стойку, арестовать и отправить в каталажку. Нельзя проходить мимо даже таких мелочей. "Нулевая толерантность". Дурацкое выражение, но имеет смысл. Общество должно продемонстрировать, что не собирается мириться с подобной мерзостью. Преступление, даже минимальное, следует рассматривать как преступление. Едешь на велосипеде без фонаря - забираем права. Пьянствуешь публично - тюрьма. Пусть короткий срок, один-два дня, но тюрьма. Раз за разом. В Нью-Йорке так и сделали. В городе будет спокойнее жить. И во всей стране. Не знаю, как в Нью-Йорке.
"Все будет спокойнее. И всем будет спокойнее, кроме меня, - решил Хальдерс. - Чем больше я думаю о спокойствии, тем больше злюсь. И что я буду делать, если общество даст отмашку нулевой толерантности? А коллеги? Что они будут делать? Кто-то довольствуется малым, а кто-то хочет пройти весь путь. Для кого-то война не кончается".
Тысяча человек вместе с ним ждали зеленый свет, чтобы перейти Йоталеден. Перейдя Йоталеден, он обнаружил, что попал в общество других десяти тысяч на Пакхускайен. Начался фейерверк - первый залп прозвучал с такой силой, что в голове у Хальдерса словно что-то взорвалось. Он взял кружку пива, сел у края длинного стола и так посмотрел на соседа, что тот через минуту поднялся и ушел.
Он поднял голову - петарды и шутихи взрывались одна за другой, разноцветные вспышки отражались на зачарованных лицах. Казалось, что на лбу у многих татуировки, а на щеках и подбородках - знаки, которые он даже не пытался истолковать. Хальдерс сделал большой глоток, прикрыл глаза и подумал, что никогда больше не сможет заснуть - сквозь закрытые веки с неба прорывались кроваво-красные и пронзительно-желтые сполохи.
Фейерверк кончился, и сразу стало темно. Он открыл глаза и ощутил легкую тошноту, вспомнив про Анету в больнице.
Ни одной доброй мысли в голове он не обнаружил.
Винтер заполз в избушку и улегся на плохо накачанный матрас. Настолько плохо, что спиной он чувствовал доски лежанки. А может, его вообще не надували с тех пор? И в нем сохранился старый воздух, воздух его детства? В избушке по крайней мере пахло детством. Он сразу узнал этот запах. Сухой, слабый аромат. Оказывается, он никогда его не забывал.
Он развел руки, дотянулся до стен и заснул.
14
На рассвете Винтер сел на велосипед и покатил домой. Он уже пытался это сделать в полночь.
- Иди ляг в гостевой, - сказала сестра, и он послушался.
При виде яркой утренней зелени сон прошел окончательно. Улицы были чисто выметены после ночного буйства, по асфальту текла вода. Винтер пересекал Линнеплац, велосипед занесло, и он чуть не упал.
В квартире было жарко. Сухой, тонкий запах пыли. Он сбросил сандалии и склонился над газетой на полу. "Гетеборгс постен" приводила только факты и в особые рассуждения по поводу убийства не пускалась. Жаль - иногда у журналистов появлялись толковые мысли, и он мог бы использовать их на утренней оперативке, до которой еще два часа.
Хелена так и оставалась без имени. Холодное тело в морозильнике. В белом пластиковом мешке на молнии. Пятница, утро. Двадцать четыре часа назад он впервые увидел ее лицо. Попытался вспомнить черты, но ничего не вышло. Мертвые лица похожи друг на друга.
Он бросил газету в корзину, стянул пропотевшую майку, шорты и трусы, побросав все на пол в прихожей, и встал под душ. В первый раз за сутки ему удалось ни о чем не думать - просто наслаждаться упругими то горячими, то прохладными струями. С легким раздражением он дождался, пока отпотеет зеркало в ванной, побрился, вытерся кое-как, обмотался полотенцем и пошел в кухню. По крыше дома напротив кралось солнце. Винтер поправил жалюзи, чтобы защититься от его лучей, достал зерна и смолол кенийский кофе. Запах был такой, что он почувствовал себя бодрее, еще не засыпав кофе в кофеварку.
Надо было позавтракать. Он разрезал пополам батон, купленный у ночного пекаря в пекарне у подъезда, намазал маслом и положил сверху два толстых ломтя монастырского сыра. Донесся звон первого трамвая. Масло приятно холодило во рту. На балкон уселась чайка, но тут же неуклюже снялась с перил и с недовольным криком пролетела мимо кухонного окна. В утренней тишине хорошо слышались удары крыльев.
Оперативка получилась короткой. Винтер снял пиджак, повесил его на спинку стула, закатал рукава сорочки и стряхнул невидимую крошку с брюк.
""Черутти", - решила Сара Хеландер. - Прохлада в любую погоду".
- Мы не знаем, кто она, - сказал Винтер. - Центральный угрозыск нам не помог, и мы не помогли центральному угрозыску.
- Итак, начинаем стучаться в двери в этом… как его? - спросил Хальдерс.
- Хеленевике, - подсказал Бертиль Рингмар.
- Вас будет семеро, - уточнил Винтер.
- Ого!
- Не "ого", а все, что мы можем предложить.
- Когда я сказал "ого", я и в самом деле имел в виду "ого"… - мрачно произнес Хальдерс. - Семь человек! Что-то небывалое.
Винтер посмотрел на него. С Фредриком что-то происходит. Надо будет с ним поговорить. Какой-то кризис. Человек докарабкался до магической отметки "сорок" и медленно пополз вниз.
- Сколько людей отрядим на работу с коллегами? - спросил Бергенхем.
- Какими коллегами? - удивился Карлберг.
- Гуляками из отдела внутренних расследований, - уточнила Сара Хеландер. - Со спортивной базы.
- А они сами не могут этим заняться? - желчно осведомился Хальдерс.
- Чем? - удивился Меллерстрём.
- Расследованием. Это же по их части - внутреннее расследование.
- Остынь, Фредрик, - тихо сказал Винтер.
- А что? Я же…
- Я сказал: остынь! - И потянулся за какой-то бумагой, давая понять, что разговор окончен. Это самый лучший способ: сделать замечание, но не вдаваться в неприятные и унизительные дебаты.
- Значит, так… - Рингмар посмотрел на Бергенхема. - Вы с Борьессоном займетесь гуляками.
- Кое-кто порядком устал, - сказал Бергенхем.
- Кое-кто мог бы сообразить, что устал не только кое-кто, - съехидничала Сара Хеландер.
Все подумали о предстоящих выходных. За столом сидело двадцать четыре человека. Многие запланировали на сегодня или завтра традиционный Раковый пир. Смогут ли они провести выходные дома, а если смогут, хватит ли у них сил веселиться после предстоящей изматывающей работы? Сколько переработок в состоянии оплатить руководство?
- Уставших среди нас нет, - резюмировал Винтер.
Зевнул и вышел из комнаты. Все устремились следом, и в дверях возникла небольшая толчея.