Нас впустили. В отделении интенсивной терапии постоянно дежурит охрана, а сестринский пост расположен за стеклянной стеной. Одна часть отделения отведена для тяжелых пациентов, таких как Хизер, другая - для тех, кому уже не требуется столь пристальное наблюдение. Когда больным становится лучше, их переводят в отделение этажом ниже, где царят более свободные порядки.
Медсестра осмотрела сумку, которую Даниэль принес жене, - там не должно было быть ничего, что могло навредить ей. Их свадебную фотографию вынули из рамки, с халата сняли пояс. Когда медсестра закончила, я отвела Даниэля в альков в комнате отдыха, где они могли уединиться, оставаясь при этом под наблюдением, и пошла за Хизер.
Войдя, я быстро окинула ее взглядом - она лежала все так же, свернувшись в клубочек. Бледные руки сжимали плечи, словно она пыталась удержать себя.
- Хизер, вы в состоянии встретиться с Даниэлем?
Она вздрогнула и медленно повернулась ко мне. В глазах ее стояли слезы.
- Мне он так нужен, - сказала она умоляюще.
- Хорошо, но вам придется выйти, потому что мы не допускаем посетителей в палаты. Как вы считаете, у вас хватит сил встать?
Она уже пыталась сесть.
Когда мы вошли в комнату отдыха, Даниэль так и подскочил - и замер, увидев за моей спиной жену с перевязанными запястьями, в синей больничной пижаме, по-старушечьи закутанную в одеяло.
- Даниэль! - воскликнула она.
- Милая! - Он обнял ее. - Больше не пугай меня так.
После того как пациент пробудет у нас несколько дней, мы позволяем ему оставаться наедине с посетителями, но сейчас мне необходимо было увидеть, как общаются Даниэль и Хизер - на тот случай, если проблема была в самом Даниэле. Я опустилась на стул в стороне.
Даниэль нежно помог Хизер присесть. Она положила голову ему на плечо, и он обнял ее.
- Прости меня, - хрипло сказала Хизер. - Ужасно, что я так тебя мучаю, и тебе приходится со мной возиться.
Плохой сигнал. Суицидальные пациенты часто пытаются убедить себя в том, что окружающим будет лучше без них.
- Не говори так, - запротестовал Даниэль. - Я люблю тебя. Я тебя не оставлю. Я всегда буду заботиться о тебе.
Словно в подтверждение своих слов, он плотнее закутал ее в одеяло - больничная пижама сползла, обнажив нежную подключичную ямку.
Хизер явно не пугало общество Даниэля, поэтому я решила оставить их вдвоем и закончить обход. Но в этот момент она заговорила вполголоса, и я передумала.
- Я рассказала врачу, что они все время звонят.
- Что ты ей рассказала?
Голос Даниэля не казался мне расстроенным, просто слегка встревоженным.
- Кажется, ничего… Я плохо соображаю, у меня кружится голова. Ты сердишься?
- Я не сержусь, милая. Просто не надо сейчас об этом думать. Поправляйся. Мы потом обо всем поговорим.
Он серьезно смотрел на нее.
- Как ты думаешь, Эмили знает… насчет меня?
- Нет, я думаю, что ей ничего не сказали.
Хизер кивнула и взглянула на камеру наблюдения в углу комнаты. Она уже смотрела на нее, когда села, и я подумала, не приходилось ли ей раньше лечиться в местах, где пациентов держат под наблюдением.
- Может быть, вы хотели бы что-нибудь кому-нибудь передать? - спросила я.
Хизер взглянула на Даниэля. Он чуть заметно качнул головой, и она кивнула, соглашаясь.
- Если вы расскажете, какую программу посещали, это очень поможет лечению, - сказала я.
Хизер, умоляюще глядя на Даниэля, коснулась его колена. Даниэль взглянул на ее бинты и повернулся ко мне.
- Мы жили в духовном центре на реке Джордан. Когда Хизер забеременела, мы уехали, потому что она не хотела там рожать. Нам звонили оттуда, спрашивали, как дела. Там живут хорошие люди.
Я уже слышала об этом духовном центре на реке Джордан, но знала только, что он пользуется хорошей репутацией.
Хизер снова расплакалась. Плечи ее вздрагивали.
- Они говорили, что я сама виновата, что потеряла ребенка.
- Они так не думают, милая, никто так не думает. Они просто хотели помочь. Ты очень хорошо держалась.
Хизер уже рыдала. Лицо ее исказилось.
- Они нам вечно указывали. Они…
- Хизер, перестань, ты сама не знаешь, что говоришь.
Даниэль беспомощно взглянул на меня.
- У них там свои правила, доктор Лавуа, но это только для того, чтобы помочь людям сосредоточиться.
Хизер и Даниэль, похоже, были разного мнения по поводу этого центра, но ей не хотелось спорить с ним при мне. Она все время поглядывала на него. Я все правильно говорю? Ты меня еще любишь?
Теперь она смотрела на него, судорожно сжимая одеяло.
- Мне даже не позволили попрощаться с Эмили.
Хизер уже второй раз упомянула некую Эмили.
- Эмили не хотела уезжать с нами, помнишь? Ей там нравится. Я знаю, ты по ней скучаешь, но сейчас тебе надо заботиться о себе и малыше…
Хизер съежилась, словно он ее ударил.
- Боже, милая, прости! Это машинально вырвалось.
Ее взгляд снова стал темным и пустым, руки бессильно упали на колени ладонями вверх.
- Я сама виновата, что потеряла ребенка. Ты на меня злишься.
- Ты ни в чем не виновата, Хизер, и я не сержусь на тебя, - сказал он так нежно и печально, что мое сердце дрогнуло. - Ты для меня важнее всего на свете.
- Нам же говорили не уезжать. Они говорили, что так будет лучше для ребенка. Наверное, они были правы. Я заставила тебя уехать, и малыш умер.
- Перестань, Хизер, - сказал Даниэль, поглаживая ее по спине. - Не говори так. Ну-ка, посмотри на меня.
Но Хизер уставилась на стену. Лицо ее ничего не выражало.
Мне не хотелось давить на нее, особенно теперь, когда она стала выпадать из разговора, но меня беспокоило, что она так упорно винит себя в потере ребенка.
- Почему вы захотели уехать, Хизер?
Она, обхватив себя руками за плечи, принялась раскачиваться.
- Они говорили, что все мы должны быть родителями нашим детям, растить их все вместе. Дети не должны жить только со своими родителями.
На ее лице был написан ужас - ей такая перспектива явно не нравилась.
- Там считают, что для духовного роста ребенку важно ощущать всеобщую любовь, - пояснил Даниэль. - Там живут квалифицированные воспитатели.
Судя по всему, в этом центре стремились контролировать своих клиентов. Я повернулась к Хизер.
- А вам не хотелось делить с кем-то ребенка, так?
Она кивнула и посмотрела на Даниэля, который снова уставился на ее бинты. Казалось, она хотела сказать еще что-то, но вместо этого подалась вперед и взяла Даниэля за руку. Он сжал ее ладонь.
- Наверное, я была неправа, - сказала она. - Надо было остаться. Тогда у меня не было бы выкидыша.
- Почему вы решили, что в центре у вас не было бы выкидыша? - спросила я. - Вам сказали, что вы сами виноваты в происшедшем?
- Они не говорили, что Хизер виновата, - сказал Даниэль. - Они волновались, что Хизер подвергла себя стрессу из-за переезда.
То есть они подразумевали, что она сама во всем виновата.
- Как называется этот центр? - спросила я.
Даниэль выпрямился.
- Духовный центр "Река жизни", - гордо ответил он.
У меня в голове что-то щелкнуло. Желудок неприятно сжался.
- А кто его возглавляет?
- Аарон Куинн. Он ведет все программы в центре.
Аарон Куинн. Аарон Куинн.
Не может быть!
- Мы называем это место коммуной, - почти шепотом сказала Хизер.
Коммуна. Я много лет не слышала этого слова. Мне не хотелось его снова слышать. Я смотрела на Хизер, пытаясь собраться с мыслями. Кровь тяжело стучала в ушах.
- Доктор Лавуа, - позвала Хизер. В ее голубых глазах плескалась боль. - Вы тоже думаете, что я сама во всем виновата?
Мне потребовалось мгновение, чтобы взять себя в руки. У меня пациентка, и ей нужна моя помощь.
- Нет, я так не считаю. Вы приняли решение, которое считали лучшим для своего ребенка. Вы заботились о нем.
Я поговорила с ними еще пару минут, слушая себя словно со стороны. В голове у меня как будто что-то громыхало - так сталкиваются жизни и судьбы. Я не могла сказать им, что знаю Аарона Куинна.
Прекрасно знаю.
Глава 2
В двадцать пять лет я решила вернуться к учебе и пошла в магистратуру в университете Виктории. Мне кое-как удавалось справляться с узкими коридорами и лестничными пролетами - в основном, правда, я их просто избегала. Однако как-то раз во время выпускных экзаменов уличная парковка оказалась переполнена, и мне пришлось заехать в подземный гараж. В полумраке парковки меня охватила паника, и я не смогла заставить себя зайти в лифт. Пришлось подниматься пешком - я задыхалась, волосы мои промокли от пота, и все встречные опасливо на меня косились. Поскольку я опоздала, к сдаче экзамена меня не допустили. Это был крайне унизительный опыт, и вскоре после этого случая я начала ходить к психологу.
Когда мы вспоминали детство, я рассказала, как моя мать отвезла нас с братом в коммуну. Мне было тогда тринадцать. Эта коммуна стояла на берегу реки Коксилах неподалеку от деревни Шониган, что в получасе езды к северу от Виктории, на юге острова Ванкувер. Управлял коммуной некий Аарон Куинн. Мы жили там восемь месяцев, пока нас не забрал отец.
Моего психолога очень заинтересовал этот опыт, и он предложил мне рассказать о нем подробнее. Надо сказать, что я не могла точно вспомнить, когда у меня развилась клаустрофобия, но первые отчетливые воспоминания о ее приступах относились как раз ко времени возвращения домой. Я спала с ночником и открытой дверью, начинала задыхаться при попытке прибраться в сарае, и моему брату Робби пришлось взять эту обязанность на себя.
Считая, что моя клаустрофобия как-то связана с подавленной травмой, пережитой во время жизни в коммуне, мой психолог предложил попробовать гипноз. В то время терапия вспоминания пользовалась большой популярностью, и ему казалось, что это самый лучший способ восстановить мою память. Я поначалу колебалась - у меня и так не было недостатка в неприятных воспоминаниях.
Детство мое было нелегким. Моего отца, сурового немца, было сложно порадовать, но легко разгневать. Он часто впадал в ярость, и в детстве мы подолгу отсиживались где-нибудь, пока он спьяну бил стекла или колотил мать. Если мы пытались вмешаться, она кричала, что мы делаем только хуже. Он работал на рыбацком судне. В его присутствии наша мать казалась неуравновешенной, но когда его не было, она окончательно теряла рассудок. То она впадала в эйфорию, покупала нам безмерно дорогие игрушки и целыми днями гуляла с нами по острову, а то запиралась в спальне, задергивала шторы и сидела там целыми днями. Иногда она хватала снотворное и угрожала покончить с собой, а мы умоляли ее успокоиться. Иногда - напивалась или же принимала какие-то таблетки и до утра уезжала куда-то на нашем грузовичке. Теперь я знаю, что она страдала маниакально-депрессивным расстройством, но тогда мы понимали только то, что настроение у нее может измениться в любую секунду.
Единственным, на кого можно было положиться, был мой старший брат Робби. Я вечно ходила за ним по пятам. Он был моим первым другом, моим единственным другом на ферме - все наши приятели по школе жили далеко от нас. Хотя мы были совсем разными - я любила книжки и школу, его больше влекло к всевозможным механизмам и столярному делу, - мы часами играли вместе в лесу, строили там форты и разыгрывали сражения. Робби мечтал, что, как только достигнет совершеннолетия, пойдет в армию, но я, не представляя, как буду жить без него, втайне надеялась, что он передумает.
Как-то раз в феврале, незадолго до моего тринадцатилетия, отец ушел в море, а мы с матерью отправились в местный магазин. Робби ждал нас в грузовичке. Мать переживала очередной упадок - целыми днями она почти ничего не ела (а значит, не ели и мы). Сейчас она наугад набирала в сумку какие-то продукты: готовые макароны с сыром, консервированный томатный суп, хлеб, арахисовое масло, сосиски, булочки и хлопья. Ее волосы, всегда гладкие и блестящие, свисали тусклыми сосульками. Она начала седеть в тридцать, хотя так и не дожила до того, чтобы стать совсем седой. У меня седина тоже появилась рано, и я годами ее закрашивала - то ли из тщеславия, то ли из опасения стать похожей на мать.
В тот день в магазине, кроме нас, было еще двое мужчин в линялых клешеных брюках, широких туниках и странных вязаных шапочках. Вместо пальто на них были пончо, а волосы у них были чуть ли не длиннее материных. Тогда, в конце шестидесятых, хиппи уже стали привычным зрелищем, но меня они по-прежнему завораживали. Пока мать с ними разговаривала, я листала какие-то журналы. Мужчины часто обращали на нее внимание: их привлекали ее светло-голубые глаза, длинные темные волосы и стройная фигура - работа на ферме не давала ей располнеть. Но в сегодняшней беседе было что-то особенное. Хотя на улице было холодно, на ногах у мужчин были сандалии, и я все время на них посматривала.
Не знаю, о чем они говорили с матерью, но по дороге домой она вдруг воспряла духом - глаза ее сверкали, и она лихо срезала повороты, смеясь над нашим испугом. Хотя Робби и пытался скрывать страх, костяшки его пальцев побелели, так крепко он держался за ручку двери. Другой рукой он обнимал меня за плечи. Нам такая гонка была не впервой.
Много лет спустя, когда мне было уже двадцать шесть, мать погибла в автокатастрофе. Ее занесло на мокрой дороге, она не справилась с управлением и на полной скорости врезалась в дерево. Но в рапорте говорилось, что тормозной след не был обнаружен: она даже не пыталась сбросить скорость. Не пыталась она и сейчас.
Когда мы наконец приехали, Робби выбрался из грузовика, и я на подгибающихся ногах последовала за ним. Мать уже вылетела наружу, хлопнув дверью. Вслед за ней мы вошли в дом - одноэтажный домишко с потрескавшейся обшивкой, покосившимся полом и худой крышей: когда шел дождь, мы заставляли весь дом ведрами. Мать прошла в спальню и принялась швырять в чемодан одежду.
- Мама, куда ты собралась? - спросил Робби.
- Мы уезжаем. Собирайтесь.
- Мы едем на экскурсию?
- Собирайте все, мы сюда не вернемся.
На лице Робби был написан ужас.
- Мы же не можем бросить отца…
Она повернулась к нам.
- Он нас бросает на много месяцев. Я так больше не могу. Мы поживем у реки.
Мои мысли лихорадочно метались. Они разведутся с отцом? Мы будем жить с теми хиппи?
- Эти люди готовят революцию, - продолжала мать, - и мы будем ее частью. Они перевернут весь мир, дети.
Мы с Робби прекрасно понимали, что она способна перевернуть разве что свой личный мир, но знали, что лучше не спорить. Постепенно она успокоится, и мы сможем вернуться домой.
Тем временем она вытащила из шкафа старые чемоданы.
- Соберите свою одежду и то, что вам там еще может пригодиться.
Мы с Робби переглянулись, и он кивнул: "Не спорь с ней, все будет хорошо". Мне было страшно, но я ему верила.
Я взяла с собой только одежду и книги. Покончив со сборами, мы вышли на улицу - мать уже положила в кузов свой чемодан и сумки с едой. Наш одноглазый пес Джейк, метис бордер-колли, крутился вокруг, виляя хвостом и нетерпеливо поскуливая.
- А как же животные? - спросила я, боясь, что мать решит их бросить. Кроме Джейка, у нас было двое котов и пара лошадей.
Мать замерла со сконфуженным видом - судя по всему, она об этом не подумала.
- Мы возьмем их с собой, - сказала она после паузы. - Им тоже нужна свобода.
Она взглянула на нас - в глазах ее сверкало безумие, кожа блестела от пота.
- Вы даже не представляете, как вам повезло. Все будет потрясающе. Ваша жизнь теперь станет совершенно другой.
Коммуна располагалась на открытом берегу. Лес отделял ее от дороги на Орлиную гору, откуда лишь иногда сквозь деревья можно было увидеть зеленые отблески воды. Оказавшись в центре лагеря, мы увидели песчаный пляж, усеянный старым плавником. На одном из деревьев висела одежда - женщина стирала белье прямо в реке, и течение уносило мыльные пузыри. Противоположный берег вздымался крутой стеной, за которую отчаянно цеплялись деревья и папоротники.
На первый взгляд казалось, что здесь живет с дюжину человек. Женщины носили длинные платья и юбки, мужчины все были бородаты и обнажены по пояс. Волосы у всех были длинные. Повсюду носились собаки, кошки, куры и дети. Здесь, казалось, царила атмосфера всеобщего веселья. Еще на прошлой неделе шел снег, и воздух был холодным, но некоторые жили в палатках. Остальные, по-видимому, ночевали в двух желтых школьных автобусах - кроме того, неподалеку строилось несколько хижин. На лужайке по правую руку от лагеря резвилась пара лошадей, также я успела заметить трактор и загон с козами и свиньями. Несколько человек вышли нам навстречу - нас обнимали, гладили по головам и приветствовали. К моей матери обратилась одна из женщин - от ее светлых волос пахло кедром и дымом:
- Мир тебе, сестра. Как тебя зовут?
- Кейт. Это мои дети, Надин и Робби.
Женщина улыбнулась.
- Добро пожаловать, Кейт. Меня зовут Джой.
Рыжеволосый веснушчатый мальчик, по виду ровесник Робби, представился Левием.
- Добро пожаловать в лагерь, чувак! - Он стиснул Робби плечо. - Ну что, познакомить тебя с девчонками?
Они ушли. Я позвала Робби, но он уже не слышал меня - им навстречу шла пара девушек, явно обрадованных встрече. С тех пор как моему брату исполнилось шестнадцать, девушки так и висли на нем - высокий рост, по-фермерски накачанные мускулы, копна черных волос и вечно хмурый вид делали его похожим на рок-звезду.
Мать уже шла вслед за Джой к одной из хижин и звала меня.
- Ты же говорила, что надо сначала выпустить лошадей, - сказала я ей вслед.
- Сейчас выпустим, - бросила она через плечо. - Надин у нас любит, чтобы все было по правилам.
Это было правдой. Меня тянуло к утешительному спокойствию правил и точных наук. Имея такую нестабильную мать, я стремилась ко всему незыблемому. Стоя у машины, я пожалела, что мать унесла ключи. Мне не нравился лагерь, здесь неприятно пахло - горький, металлический запах. Так пахло от матери, когда она впадала в маниакальное состояние.
И вдруг я увидела симпатичного юношу лет двадцати - он сидел на бревне чуть поодаль и наблюдал за мной. Косые лучи зимнего солнца золотили его густые каштановые волосы. Темно-карие глаза немного сонно глядели из-под густых ресниц, под высокими скулами запали тени, уголки полных губ смотрели вниз. У него, как и у остальных мужчин здесь, росла борода, но одет он был в джинсы и бежевый вельветовый пиджак. Вокруг шеи была повязана узкая кожаная тесемка. На коленях у него лежала гитара. Он улыбнулся и поманил меня, но мне не хотелось отходить от грузовика, и я покачала головой. Он пожал плечами, подмигнул мне и принялся перебирать струны, тихо напевая что-то себе под нос.