- Помилуй Бог, здорово хорошо!.. Теперь другим подругам представьте. Не страшно. Ника права: солдат должен быть храбр, - доставляя на место Золотую рыбку, - произнес он, отдуваясь.
- Вот, Капочка Малиновская свободна. Я вас представлю ей.
И Лида Тольская, не дожидаясь ответа, повела Вову к сумрачно приютившейся в углу Камилавке.
- Позвольте просить, - расшаркался перед ней Вова.
- Да что вы? За кого вы меня считаете? Что, я беса тешить стану, грех и ересь разводить? Танцуйте с другими. Меня в покое оставьте, - со злыми глазами, накинулась на него Малиновская.
Вова смутился. Золотая рыбка сконфузилась.
- Что это она? Разве я провинился, помилуй Бог, перед ней… - смущенно пробормотал мальчик. - Зачем она сердится? - зашептал он Лиде, отступая уже совсем не по-суворовски от Малиновской.
- Нет, нет, успокойтесь, Капочка всегда такая. Простить себе не могу, что забыла ее "принципы" и подвела вас к ней… - лепетала сконфуженная не менее "второго Суворова" Золотая рыбка. - Оставьте ее и протанцуем еще тур со мной.
- Вот это я понимаю. Это по-нашему, по-суворовски.
И Вова закружился снова по зале со своей прежней дамой. Теперь они болтали без умолку, и мальчик узнал через две минуты, что у его юной дамы есть аквариум в дортуаре, где живут два живые тритона и три золотые рыбки. Узнал тоже, что институтская "maman" - прелесть и само "очарование", а Ханжа порядочное "ничтожество" и что далеко не все синявки - "фурии и палачихи". Вот Зоя Львовна, например: ангел и сама доброта. "Четырехместная карета" - ничего себе, и многие другие…
Вова, в свою очередь, в долгу не остался и рассказал все корпусные новости, поверил кое-какие мечты о будущем, больше о войне и походах, и в заключение отвесил такой комплимент Золотой рыбке, от которого девушка расхохоталась от души.
- А вы, помилуй Бог, совсем свой брат солдат, и с вами мы точно пять лет знакомы.
В это время Ника стояла подле своего старшего брата Сергея.
- Пожалуйста, Сережа, протанцуй с "невестой Надсона", - просила она самым убедительным образом молодого студента.
- С кем, Никушка, с кем? - засмеялся тот.
- С Наташей Браун. Она поклонница Надсона, и мы ее все так называем.
- Но, голубушка моя, не та ли это мечтательная девица, которая читала с эстрады?.. Она так тонка и эфирна, так поэтична и легка, что я боюсь, увлечет меня, того и гляди, на самое небо. А оттуда, Никушка, сама знаешь, нет возврата, - смеясь, отговаривался Сергей.
- Ну, тогда с Машей Лихачевой.
- Ой, уволь, родная. Твоя Маша так всегда "шипром" продушена, что у меня при встрече с ней долго потом голова болит, - смеялся, зная все слабости и грешки институток, Сережа Баян.
- Ну, с Капой…
- Это с "грехом"-то и "ересью"? Спаси меня Господь!
- Ну, так с кем хочешь, Сережа, только с нашими танцуй. Не смей приглашать чужестранок вторых и третьих, и с пепиньерками тоже не надо танцевать, - уже волнуясь, говорила Ника.
- Но почему, смею спросить?
- Это будет изменой моему классу, понимаешь? Ты - мой брат и должен соблюдать наши интересы Я сама смеюсь над этим, но что делать: с волками жить - по-волчьи выть.
- Ага, понимаю, - совсем уже расхохотался Сергей.
- У тех есть свои собственные кавалеры, - докончила Ника.
- Несчастные… И на них установлена "монополия". Послушай, а m-lle Чернова и Веселовская здесь?
- Они уже танцуют. Пригласи других.
- Жаль. Мне они нравятся больше других. Алеко и Земфира, так кажется?
- Какая у тебя память! Ты помнишь прозвища всех наших!
- А кто это? Какая хорошенькая. Что это она, кажется спит? - и глаза Сергея Баян, обегавшие рассеянно залу, вдруг останавливаются с насмешливым любопытством на сидящей позади них в уголке скамьи девичьей фигуре. Ему сразу бросается в глаза точеное, с правильными чертами личико, сомкнутые веки, длинные ресницы.
- Ха-ха-ха! - смеется Ника. - Да это Спящая красавица. Разве ты не помнишь? Та самая, которая уснула раз на приеме. Все смеялись тогда… А раз она на французском уроке захрапела. Наш француз испугался, думал с ней обморок. Потащили Неточку в лазарет, а она проснулась и ничуть не сконфузилась, представь, ничуть. Такая апатичная, спокойная и сонная, совсем спящая царевна.
- Ну постараемся разбудить вашу спящую царевну. Авось, удастся, - произнес с улыбкой Сергей и направился решительными шагами к задремавшей Неточке.
- M-lle, позвольте вас просить на тур вальса?
Серые глаза Неты раскрылись широко и с изумлением остановили свой взгляд на лице молодого студента.
- Я, кажется, уснула. Вечер еще не кончился, - апатично и сонно протянула Нета.
- Боже мой, да ведь это вы, кажется, исполняли арию Татьяны сегодня и вы же продавали билеты на концерт? - в свою очередь изумленно произнес Сергей.
- Я. Ну, так что же?
- Ну, как же вы можете спать? После такого прекрасного безукоризненного исполнения?
- А разве оно было прекрасным? - не то с удивлением, не то с недоверием произнесла Козельская.
- Нет Неточка, ты прелесть что такое! Такая непосредственность в наш век! - и Ника Баян чмокнула налету подругу. - Сергей, займи ее хорошенько. Кстати, пригласи на контрданс! - крикнула она брату, исчезая с быстротой мотылька в толпе приглашенных.
- А мне разрешите протанцевать с вами? - услышала в тот же миг молодая девушка уже знакомый ей голос за спиной.
- Ах, это вы, доктор! А я было потеряла вас из виду, - обрадовалась Ника, увидя перед собой красивое, веселое лицо Дмитрия Львовича.
- Увы! Это удел всех нас простых смертных! - с деланным пафосом шутливо воскликнул тот. - Что же касается меня, то я не упускал вас из виду ни на одну минуту. Я видел, как вам расточало похвалы начальство, слышал как отзывались о вас опекуны, учителя и порадовался заодно с вами.
- Правда? Какой вы добрый и милый - искренно сорвалось с губок Ники.
"Если я добрый и милый, то вы - сама прелесть, - хотелось сказать молодому врачу, - и я никогда в жизни не встречал еще такой милой, славной, непосредственной девушки". Но такая фраза могла бы оказаться некорректной и противной правилам благовоспитанности, и потому Дмитрий Львович удовольствовался вопросом, обращенным к своей юной даме:
- Вам весело сегодня, не правда ли?
- Ужасно весело! Как никогда!
Нике, действительно, было весело сегодня. Беззаботная радость наполняла все ее существо. Звуки кадрили, вылетающие из-под привычных быстрых пальцев тапера, поднимали настроение. Доктор был таким разговорчивым и остроумным. А только что расточаемые перед ней похвалы учителей и начальства ее искусству совсем вскружили ее каштановую головку.
- Смотрите, смотрите, что сей сон означает? - провожая ее на место после первой фигуры, удивленно глядя куда-то вбок, обратился к Нике Дмитрий Львович.
Девушка взглянула по тому же направлению и вспыхнула, как говорится, до корней волос.
- Что такое? Чем она вас смутила?
Но Ника не отвечала. Ее глаза приковались к одной точке. Лицо потеряло сразу веселое, беззаботное выражение.
Два сине-серых глаза смотрели на нее в упор, злым взглядом, не мигая, явно негодуя и чем-то угрожая. Тонкие губы кривились в презрительную усмешку.
- Это еще что за статуя молчания? - недоумевал Калинин.
- Это Сказка.
- Что-о-о-о?.. - вырвалось у него комическим басом.
- Сказка. Ее так прозвали. Настоящее ее имя княжна Заря Ратмирова.
- Турчанка?
- Нет, русская…
- Но Заря… Заря… Это пахнет Магометом.
- Ха-ха-ха! Пахнет!
- Ну, вот вы и рассмеялись. А я уже думал, Что это "мрачная повесть"…
- Сказка! Сказка! - хохотала уже Ника, снова приобретая свое прежнее веселое настроение.
- Но почему она Сказка, а не новелла, не стихотворение в прозе, например? - допытывался доктор.
- А разве вы сами не находите в ее внешности какого-то своеобразного таинственного оттенка, чего-то не от мира сего, особенного, исключительного и красивого, как сказка?
- Воля ваша, не вижу, не вижу ничего. В вас самой, если уже на то пошло, гораздо больше сказочности, нежели в ней.
Ника покраснела. В это время позади нее послышался явственный шепот:
- Баян… Ника… Когда кончится кадриль, придите ко мне.
- Хорошо, Заря.
- Что сообщила вам ваша "пьеса"? - поинтересовался доктор Калинин.
- Сказка же, а не пьеса, говорят вам. Она зовет меня к себе после кадрили.
- Она вашего класса, эта беллетристика со злыми глазами?
- Нет… ха-ха-ха… Второго.
- Но вы дружны с ней? Подруги?
- О, нет. Мы просто обожаем друг друга.
- Что это значит?
- А, вы не знаете? Я вам сейчас объясню. - И, проделав положенное второй фигурой па, Ника самым серьезным образом стала пояснять Дмитрию Львовичу, что значит на институтском языке "обожать" - подносить цветы и конфеты своему "предмету", гулять с ним парой в рекреации, писать письма на раздушенных бумажках, выписывать или выцарапывать в честь нее вензель на руке…
- Боже, как трогательно! - вскричал патетически доктор. - Неужели же и вы, такая умница, вот с этими чудесными глазками, с этой логичной головкой также выцарапываете вензеля и подносите цветы вашей "пассии"? - смеясь, допытывался он у девушки.
- Ну, положим, вензеля я не выцарапывала, а розы подношу… иногда, - краснея говорила Ника.
Он не успел возразить ей, потому что музыка заиграла в эту минуту снова, и они поднялись с места для новой фигуры кадрили.
* * *
- Вижу, Ника, что вы совсем позабыли меня. Я не спускала глаз с вашего лица, пока вы танцевали на эстраде. Я любовалась вами все время. А вы ни одного раза даже не взглянули на меня. Потом я послала Мару за вами, а вы не пришли. Еще бы, такой талант! Такая знаменитость! До вас рукой теперь не достать. Вы всех очаровали вашими танцами.
Голос княжны Зари Ратмировой дрожит и обрывается от волнения каждую минуту. А лицо ее, всегда таинственное, теперь словно сбросило с себя маску. Она сердится. Глаза ее, так пленявшие еще недавно своей загадочностью Нику, сейчас странно округлились от гнева и стали как у птицы и губы у нее дрожат.
Ника смотрит в это лицо, еще недавно такое обаятельное в своем спокойном молчании, а теперь потерявшее вдруг всю прелесть.
"Совсем другая Заря… Завистливая, обыкновенная, как все… - мелькает в головке Баян. - И что я находила в ней раньше особенного?.. И эти круглые злые глаза… Да она похожа сейчас на сову… Сова, точно сова…"
* * *
Уже давно затихла музыка. Разъехались гости. Вечер-концерт закончился. Институтки разошлись своим спальням. Все спят. Только Ника и Ратмирова притаились у коридорного окна и шепотом ведут беседу.
- Нехорошо, Ника, нехорошо, - снова подхватывает Заря, - забыли вы меня совсем. То тайны у нас какие-то выискались, целыми днями шепчетесь со своими одноклассницами, о чем-то хлопочете, куда-то носитесь; то теперь любезничаете с этим доктором, то возитесь с какой-то невозможной девчонкой. А для меня у вас не находится ни одной свободной минуты. А я вас так люблю…
Ника смотрит большими глазами на Ратмирову и только сейчас замечает всю деланность ее тона, всю рассчитанность и размеренность жестов и эти глаза, так нравившиеся ей раньше, а теперь горящие злым огоньком, глаза совы. Где же Сказка? Где таинственная прелесть этой самой Зари? Куда она скрылась сейчас? И как с ней скучно в сущности… Не о чем говорить. Или она молчит, или говорит о пустяках, упрекает ее, Нику.
И непосредственная, как всегда и всюду со всеми, Ника говорит, режет правду-матку, как сказал бы про нее ее брат Вова:
- Знаете что, Заря: не находите ли вы, что все это пресловутое обожание - один смех и пустота. Вся эта беготня друг за другом, свидания на лестницах, это - чушь и ерунда. Вот недавно вы, например, выцарапали мое имя у себя на руке. Но ведь это же смешно и ненормально. Можно любить друг друг, но зачем причинять себе боль. Зоя Львовна смеялась как-то над этими вензелями…
- Ну, она над всеми смеется.
- Неправда, Заря. Она - само великодушие и честность, ваша Калинина. И такая на редкость здоровая натура! Нельзя не ценить ее.
- Ну и обожайте ее, если она вам нравится, - сердито и дерзко срывается у княжны.
- Я никого не буду обожать, Заря. Я нахожу, что это дико и смешно. Я очень дорожу вами, но прежнее отношение наше друг к другу должно прекратиться. Это такая глупость, повторяю - вся наша беготня младших за старшими.
- Но вы этого не находили раньше - иронизирует княжна.
- Потому что я раньше была иная. А сегодня точно прозрела.
- Неправда! - кричит Ратмирова и топает ногой. - Вы просто заважничали - весь институт носится с вами… До нас ли вам теперь?
И, говоря это, она презрительно кривит губы и вскидывает на Нику злые глаза и кричит ей в упор, заметно бледнея всем своим изменившимся от гнева лицом:
- И потом, ваша противная Тайна, как вы ее там называете, Таита, что ли отняла вас от меня совсем?
- Что? Откуда вы знаете? Заря! Заря!
Ноги Ники подкашиваются, и она, помимо собственной воли, опускается на подоконник.
"Как? Их Тайна перестала быть тайной?.. Заря узнала о ней все, а заодно с ней, может быть, и весь ее класс."
- Откуда? Каким образом вы узнали? - срывается у Ники Баян безнадежным, полным отчаяния, звуком.
Княжна Ратмирова смотрит теперь насмешливо на свою собеседницу, точно забавляясь ее смущением. Потом она скрещивает руки на груди и злорадно говорит:
- Да, я знаю все. Знаю, что вы, первые, прячете какую-то девочку в сторожке Ефима. Знаю, что каждую свободную минуту бегаете ее навещать. Знаю, наконец, что носятся ей обеды ежедневно. И еще больше того знаю: сегодняшний вечер ваш был устроен в ее пользу, и она сама на нем присутствовала под видом вашей маленькой родственницы, и вы все старались называть ее загадочным именем "Т-а и-та", что означает "Тайна института".
- Боже мой, откуда вы, Заря, это знаете? Откуда? - отчаянии лепечет Ника. - Ведь никто вам этого не говорил.
- Конечно, но вы забываете, что я очень люблю вас Ника, что я очень привязалась к вам и, увидев, что вы всячески стали избегать моей дружбы, я стала следить за вами, выследила и узнала все.
- Какая низость!.. И это сделали вы, которую я так уважала и ценила всегда!
- И которую вы променяли на эту глупую белобрысую девчонку… О, Ника, я ненавижу ее всей душой за то, что она так бессовестно отняла вас у меня.
Тут Заря не выдерживает и рыдает неудержимо.
Нике Баян немного жаль сейчас эту девушку, всегда такую сдержанную и молчаливую до сих пор. Но ей еще страшнее за участь Тайны, Ефима, Стеши. Что, если княжна Заря, рассерженная на нее, Нику, кому-нибудь расскажет о существовании Глаши? Ведь тогда все они пропали, пропали совсем…
- Заря… Послушайте… Да не плачьте же, не плачьте, ради Бога… Вы будете молчать? Не правда ли. Никто не узнает от вас об этой маленькой девочке? Ведь не узнают, Заря?
- За кого… вы меня… принимаете… В роду Ратмировых не было никогда предателей, - нашла в себе силы вымолвить сквозь слезы княжна. - Но вы, ведь, не лишите меня вашего общества Ника, - добавляет она робко чрез минуту.
- Ах, Заря, только не на прежних условиях! - срывается непосредственно у Ники.
- Нет, именно на прежних! Непременно прежних! Я хочу, чтобы все институтки знали, что красавица, умница и талант Ника Баян отвечает мне на мое обожание.
- Нет, этого не будет… Я же говорю вам, что все это дико и глупо, Заря, - бросает Ника, возмущенная упрямством княжны.
- Так!.. Ну, тогда не пеняйте на меня. Я ни за что не ручаюсь, если меня разозлят окончательно.
- Какая гнусность!.. - вырывается у Ники, и с жестом негодования она отходит от княжны.
- Никочка! Никочка! Я пошутила. Погодите. Постойте, Никочка… - слышится ей отчаянный шепот Ратмировой.
Но Ника молчит и быстрыми шагами уходит в даль коридора. Ей не о чем больше говорить с княжной. Вся душа ее протестует и дрожит негодованием от ее угрозы. И образ молчаливой, красивой и таинственной Сказки сменяется новым, злым и так недостойно угрожавшим ей только что новым образом.
"Нет, никогда уже после таких слов не вернусь я к тебе, Заря, - мысленно проносится в голове Ники. - Кончена дружба наша, и моя прекрасная таинственная Сказка раз и навсегда исчезла для меня".
Глава XI
Как вихрь промчались рождественские каникулы в институте. Одним сплошным праздником оказались они для выпускных. Целую вереницу самых разнородных впечатлений пережили за время их институтки. Ездили в театр, костюмировались под Новый Год, устраивали елку, гадали и снова ездили всем классом в цирк. К счастью, Августа Христиановна Брунс временно, до десятого января, сдала дежурство m-lle Оль, и лишенные, таким образом, чрезмерно бдительного надзора, воспитанницы могли вздохнуть свободнее. Впрочем, до начала занятий времени оставалось уже немного; восьмого должны были съехаться институтки, проводившие рождественские каникулы дома. А теперь уже незаметно подкралось четвертое января - канун крещенского сочельника.
- Mesdames, знаете какой сегодня день? - едва успев открыть глаза, крикнула на весь дортуар Шарадзе четвертого утром.
- Тише, дай спать, Тамара! Что за безобразие будить народ до петухов! - послышался недовольный голос Козельской.
- Ну, милочка, для тебя особенные петухи должны петь - послеобеденные. Ты никогда не выспишься… - засмеялся кто-то.
- А день-то сегодня все-таки особенный, mesdam'очки. Придет нынче наша донна Севилья и принесет все, что нужно для нашей Тайночки: и белье, и шубку, и сапожки.
- И книжку сберегательной кассы принесет, на которую мы положили вырученные от концерта деньги для нашей общей дочки, для дорогой Таиточки.
С тех пор, как "донна Севилья" в своей записке о болезни Глаши применила таинственные буквы "Т-а и-та", за ней и все в своих записках, следуя ее примеру, вместо "Глаша" или "Тайна" стали писать "Т-а и-та", а в разговоре между собой называли Таитой же и Глашу, что должно было означать Тайна института. Особенно нравилось это имя донне Севилье.
- В нем есть что-то испанское, - часто повторяла она.
- Алеко, только ты не потеряй книжку. Береги, как зеницу ока. Не даром же мы тебя выбрали в казначеи, - послышался чей-то звонкий молодой голос.
- Что такое? Кто мое имя произносит всуе!
И всклокоченная кудрявая голова черненького Алеко с сожалением отрывается от подушки.
- Mesdames, смотрите, солнышко! - произносит Наташа Браун и, откинув тяжелую штору, с восторгом смотрит на бледное северное январское солнце, робко заглядывающее в окно, и декламирует звонким голосом:
По лазури неба тучки золотые
На заре держали к морю дальний путь,
Плыли, зацепили за хребты седые…
- Довольно, Наташа, довольно. Лучше будем думать, как бы вечер провести поинтереснее, - остановила девушку Золотая рыбка.
- Давайте вызывать духов, - неуверенно прозвучал голос Браун.
- Ну, конечно, ты Надсона вызывать будешь, - засмеялась Веселовская.