За вторым блюдом Ника Баян великодушно отказывается от своей порции антрекота в пользу Тайны, и жирный кусок говядины, положенный между двумя ломтиками хлеба, исчезает между страницами задачника Малинина и Буренина при ближайшем и благосклонном участии той же Золотой Рыбки.
С третьим, сладким блюдом, история выходит много сложнее. На третье блюдо подают бланманже. Ознакомившись с меню обеда еще поутру, Золотая Рыбка захватила из класса кружку для питья, которая могла с успехом поместиться в глубоком институтском кармане. В нее-то и перекладывается с тарелки бланманже.
- Ну, вот… У нашей Тайночки будет нынче прекрасный обед, - со вздохом облегчения вырывается из груди Лиды Тольской.
- Только, ради Бога, не попадись Ханже. Она всегда по нижнему коридору в большую перемену странствует… - предупреждают Лиду подруги.
- Ну, вот еще! Да что я о двух головах, что ли?
- Mesdam'очки, новая шарада, слушайте, - стуча вилкой по столу, возвышает голос Тамара, - что это: пять братьев разных возрастов, ходят почти всегда голые, но в шляпах и всегда вместе. А если одеты, то в одно платье. Любят все трогать.
- Знаю, знаю: пальцы, - хохочет Хризантема.
- А ты зачем говоришь? Ты знаешь; другая не знает. Всю обедню испортила.
Тамара искренне злится. Она не любит, когда отгадывает кто-нибудь ее шарады и загадки. А когда злится Тамара, то незаметно начинает говорить с акцентом. Слово "обедню" она произносит "обэдну". И это выходит забавно и смешно. Институтки смеются на этот раз несдержанно и громко.
Близорукие глаза "Четырехместной кареты" замечают чрезвычайное оживление, господствующее за последним столом. Насторожившееся ухо слышит веселые взрывы смеха. M-lle беспокоится и, встав из-за стола, направляется туда.
- Mesdames, тише. "Карета" катится. Тссс!
Слава богу, конец обеда: звонок к молитве.
С бутылкой из-под лимонада и с кружечкой бланманже в кармане, с задачником Малинина и Буренина, чудесно укрывшим в себе завернутый в бумагу антрекот, Золотая Рыбка бочком, между столами, прокрадывается к выходу, пока весь институт стоит на молитве. Вот она уже почти достигла двери… Вот незаметно очутилась возле нее.
- Ах!
Перед испуганной девушкой, словно из-под земли, вырастает инспектриса.
- Куда?
Золотая Рыбка бледнеет. Задачник падает у нее из рук на пол и - о, ужас, - раскрывается на том самом месте, где лежит обернутый в жирную просаленную бумагу злополучный антрекот.
- Боже мой! Все пропало! - в искреннем отчаянии лепечет бедная Лида.
Маленькие глазки Ханжи остро впиваются в побледневшее личико молоденькой девушки.
- Это еще что за новости? Куда вы несли этот ужас?..
- Это… Это… Не ужас… Это антрекот… Я не смогла съесть его за обедом… - лепечет Тольская, - я оставила "на после", и меня нет аппетита в двенадцать часов, он появляется к двум…
- Кто появляется к двум? - сурово сдвигая брови, спрашивает инспектриса.
- Аппетит… - покорно и жалобно срывается у Золотой Рыбки.
Кругом не в силах удержать смеха. Одноклассницы и "чужестранки", воспитанницы других классов, толпятся кругом. Напрасно классные дамы выходят из себя, силясь удержать на месте институток, их так и тянет к своеобразной группе у дверей.
Окинув своим всевидящим оком тщедушную, хрупкую фигуру Золотой Рыбки, Гандурина замечает странно оттопырившийся Лидин карман… Еще минута, и костлявые пальцы инспектрисы протягиваются к нему.
- Это еще что такое? Бутылка? Вы спрятали вино? Пиво? Что? - и она с торжествующим смешком злорадства извлекает из кармана Тольской злосчастную бутылку с бульоном.
В первое мгновенье инспектриса молчит, пораженная сюрпризом, но через минуту обретает дар слова разражается целой тирадой.
- Так и есть - желтый цвет - вино! И как тонко придумано: слить его в бутылку от лимонада. Нечего сказать, хорош пример для остальных! Молодая девица, выпивающая за обедом, как кучер или кухонный мужик!.. Мне жаль ваших родителей Тольская. Вы окончательно погибли. Надо много молитвы, много раскаяния, чтобы Господь, Отец наш Небесный…
- Ах, Господи, - истерически вскрикивает Лида и, не выдержав, закрывает руками лицо и разражается громким рыданьем, - зачем раскаяние, когда… Когда это не вино… а суп… Бульон, самый обыкновенный бульон…
- Суп? Бульон, вы говорите? А это что? - И быстрые пальцы инспектрисы снова погружаются на дно Лидиного кармана. - А это что? - Ах! - В тот же миг Гандурина отдергивает пальцы, и все лицо ее выражает последнюю степень брезгливости и отвращения. Рука ее попала в холодную, студенистую, подвижную массу бланманже, находившегося на дне Лидишой кружки, и она приняла эту массу за лягушку.
Слезы Тольской стихают мгновенно. Злорадная улыбка искажает миловидное личико.
- Не трогайте, m-lle, - просит она, глядя на строгое лицо инспектрисы.
- Ля-гу-ш-ка!
Это уж чересчур. Чаша терпения переполнилась сразу. Юлия Павловна вся так и закипает негодованием.
- M-lle Оль, - зовет Гандурина классную даму первого класса, - полюбуйтесь на этот экземплярчик, на вашу милейшую воспитанницу. Не угодно ли взглянуть на нее… И это называется - барышня! Выпускная институтка! Благовоспитанная девица! Пьет вино да обедом, прячет в карман лягушку!.. Ступайте, в наказанье, впереди класса. Вы наказаны… Какой стыд! Вы, большая, заслуживаете наказания, как какая-нибудь седьмушка. Стыд и позор!..
И слегка подтолкнув вперед Лиду, возмущенная Гандурина, брезгливо поджимая губы, двумя пальцами берет в одну руку задачник с антрекотом, все еще благополучно находящимся среди его страниц, в другую - бутылку с супом и торжественно, как трофеи победы, несет их к ближайшему столу.
- Все будет передано maman, - шипит она, сопровождая слова свои убийственным взглядом.
- Что такое? Что у вас в кармане? - волнуясь, сильно побагровев пристает к Золотой Рыбке добродушная Анна Мироновна.
- Ах, оставьте меня. Из-за вас всех Тайна осталась без обеда, - снова разражается истерическим плачем бедняжка Тольская.
- Но откуда у вас лягушка в кармане? - не унимается "Четырехместная карета".
- Какая лягушка - крокодил! Нильский крокодил у меня в кармане! - рвется громкий истерический вопль из груди маленькой девушки, и она плачет еще несдержаннее еще громче.
Теперь уже никто не смеется. Все испуганы и поражены… Всегда сдержанная, скупая на слезы, веселая, здоровенькая Лида Тольская рыдает неудержимо. Кругом нее волнуются, суетятся, утешают. M-lle Оль, взволнованная не менее самой Лиды, мечется, щуря свои близорукие глаза, требует воды, капель…
Валерьянка, Валя Балкашина, извлекает из кармана разбавленный водой бром, имеющийся у нее всегда наготове, и английскую соль.
- Вот, возьми, Лида, прими… Нюхай… - шепчет она взволнованно.
- Душка, не обращай внимания на Ханжу, - шепчет с другой стороны Хризантема, верная подруга Золотой Рыбки, Муся Сокольская.
- Ангел! Дуся! Мученица! Святая!.. - лепечут седьмушки и шестушки, обожательницы Лиды, пробираясь мимо столов "первых" к выходу из столовой. С восторгом и сочувствием смотрят они на Лиду, с ненавистью и затаенной злобой - на инспектрису.
- Перестань плакать, Лида, - неожиданно звучит низкий грудной голос Алеко-Черновой. И смуглая сильная рука девушки ложится на плечо трепещущей в слезах Золотой Рыбки. - Право же, не стоит тратить слезы по таким пустякам. Мало ли, сколько большого серьезного горя ожидает всех нас в жизни. А мы заранее, убиваясь но мелочам, тратим богатый запас сил души. Перестань же, не стоит, Лида, право не стоит… Надо уметь побеждать себя. Надо уметь хранить душевные силы для будущей борьбы…
Что-то убедительное, искреннее звучит в голосе энергичной девушки. Что-то такое, что невольно передается рыдающей Тольской и словно гипнотизирует ее. Слезы Лиды прекращаются, рыдания переходят в тихие, редкие всхлипывания.
- Да… Да… Я сама знаю… Глупо, что реву, как девчонка… - лепечет она.
- Успокоились? - язвительно вопрошает Ханжа, снова приближаясь к девушке. - Истерика вышла неудачно… Напрасно старались. У воспитанной барышни не может быть и не должно быть никаких истерик. И жалея maman, а не вас, конечно, я ничего не передам ей на этот раз, но… В следующее воскресенье в наказание за все ваши дерзкие выходки вы останетесь без приема родных, - замечает Гандурина и, наградив Тольскую негодующим взглядом, исчезает из столовой.
Общий вздох облегчения вырывается у всех тридцати пяти девушек. Даже Анна Мироновна Оль облегченно вздыхает. Она снисходительна и мягка своим юным воспитанницам и, где может, покрывает их, и с инспектрисой у нее, вследствие этого хронические нелады.
Между тем выпускные поднимаются в классы. Капочка Малиновская шепчет по дороге, шедшей с ней в паре и все еще продолжавшей всхлипывать, как не утешившийся после перенесенного наказания ребенок, Тольской:
- А все это потому произошло, что даром Божиим пренебрегаешь… Хлеб, пищу Господню, в учебники суешь кое-как… Грех это… Взыщется за все… Ересь… Вот и…
- Ах, молчи, пожалуйста! И без тебя тошно.
Действительно тошно… И не одной Лиде Тольской, но и всем остальным. Благодаря не удавшейся экскурсии Золотой Рыбки в сторожку Ефима, маленькая Тайна осталась без обеда. Неужели же ей придется довольствоваться сегодня жидкими невкусными щами и кашей, которые получает из казенной кухни Ефим? Ведь маленькая Тайна не привыкла к такой грубой пище. Ежедневно ей носили обед с институтского стола. Бедняжка, она, наверное, голодна сейчас, ей хочется кушать, она ждет своей обычной обеденной порции. Что им делать теперь? Как помочь малютке? Все эти мысли волнуют не одну впечатлительную девичью головку: они не дают покоя никому из выпускных. Все остальное отошло на второй план.
Депутация к начальнице не состоялась: ее отложили более благополучного случая. Все грустны и встревожены. Все ждут исхода и не находят его.
Глава VIII
"Т-а и-та объелась. У Т-а и-ты заболел животик. Бисмарк просил кого-нибудь придти к нему…"
Эту лаконическую записку, нацарапанную карандашом, принесла лазаретная девушка Даша, случайно встретившая Ольгу Галкину в коридоре, и вручила ее Нике Баян.
Был вечер. Воспитанницы готовили уроки к следующему дню.
- Mesdames, - встревоженная полученным известием, крикнула, вбегая на кафедру, Ника, - mesdames, нужно кому-нибудь идти в сторожку. Т-а и-та больна. Вот записка.
- Т-а и-та? Кто это такой? - спросила Балкашина.
- Неужели не догадываетесь, - сердито ответила Ника.
- А! Т-а, это - Тайна, а и-та - это института! - хлопая в ладоши воскликнула Шарадзе, довольная своей находчивостью. - Значит, это наша Тайна больна?
- Да, да, да! И Севилья из предосторожности написала "Т-а и-та", чтобы никто не догадался… Тайна больна, - продолжала Ника. - Надо ее сейчас навестить… Мы пойдем к ней на этот раз только двое: я и Валя Балкашина. Она кое-что смыслит в лечении. Так будет безопаснее. Да и двое мы не потревожим малютку. Ах, подумать страшно, чем и как она больна. Пойдем скорее к ней, Валя!
Худенькая девушка бессильно кивает головой, потом, приподняв крышку пюпитра, долго копошится у себя в ящике. Слышится звон склянок… Бульканье капель, какой-то шорох…
- Ну что, Валерьяночка, идем?
- Конечно, Ника, конечно…
- Только возвращайтесь скорее, mesdames. Не мучайте, - слышатся вокруг них взволнованные голоса остальных воспитанниц. - А то мы тут, Бог знает что будем думать о болезни Тайны. Мучиться, волноваться.
- Да поцелуйте ее от тети!
- От дедушки!
- От мамы!
- От тети!
- И от меня!
- И от меня!
- Ото всех, ото всех поцелуем, не беспокойтесь, - спешат Ника и Валя заверить в один голос подруг.
- От меня увольте, пожалуйста, не надо, - брезгливо тянет Лулу Савикова.
- Ах, пожалуйста, не трудись. Очень нужны Тайночке твои препротивные поцелуи!.. - неожиданно вспыхивает Баян.
- Какое выражение. Fi donc! Стыдитесь, Баян, - жеманно поджимая губки, цедит Лулу, и все ее худенькое продолговатое лицо изображает пренебрежение и брезгливость.
- Ну, уж молчите, m-lle Комильфо, не до выражений тут, когда Тайночка больна, - сердится пылкая Шарадзе.
- Какое мне дело до нее… - пожимает снова Лулу плечами.
- Конечно, тебе нет дела до Тайны… Ты ее мачеха, ты ее не любишь нисколько… - горячится Золотая Рыбка, и глаза ее загораются и сверкают, как угольки. - И за это тебя ненавижу, да, ненавижу, прибавляет она совсем уже сердито.
- Какие у вас грубые манеры, Тольская, - презрительно бросает Лулу.
- Зато есть сердце, - вступается за подругу Хризантема, - а у тебя, вместо сердца, кусок приличия и больше ничего.
- Да не ссорьтесь вы, mesdam'очки! Брань и ссоры - ересь и грех, противные Богу, - стонет со страдальческим лицом Капа Малиновская.
- Mesdamts, довольно. Мы идем.
И Ника Баян с Валей Балкашиной, взявшись под руку, исчезают из класса.
В среднем классном коридоре все тихо и пустынно в этот вечерний час. Двери всех отделений закрыты плотно. Институтки всех классов погружены в приготовление уроков к следующему дню. Только за колоннами на площадке лестницы, у перил, мелькает какая-то серая фигура.
- Это Стеша… Бежим к ней… От нее узнаем все. Очевидно, она нас здесь поджидала, - срывается с губ Баян, и она стрелой мчится на лестницу.
- Стеша! Милая! Голубушка! Что с Тайночкой? Говорите, говорите скорее, не мучьте… - лепечут чрез минуту, перебивая одна другую, Ника и Валя.
Глаза у Стеши заплаканны. Кончик вздернутого носа покраснел и распух от слез.
- Барышни… Милые барышни… Мамзель Баян… Мамзель Балкашина… Несчастье с Глашуткой нашей… Уж такое несчастье!.. Уж как и сказать, не знаю!.. - всхлипнула Стеша, утирая передником лицо.
- Ну же! Ну! Какое несчастье? Говорите скорее.
- Отравилась Глашутка наша, - чуть слышно лепечет Стеша.
- Отравилась! Господи! Что еще! Каким образом?
Но Стеша молчит, не будучи в силах произнести ни слова, и только тихо, жалобно плачет.
Ника Баян с выражением ужаса смотрит на Валю. А у той разлились зрачки, и глаза округлились от испуга.
- Господи! Отравилась! Этого еще недоставало? Скорее, скорее к ней!
Снова схватились за руки и мчатся по лестнице вниз. И кажется, теперь никакая сила не сможет их остановить.
Уже за несколько саженей до сторожки девушки поражены тихими, жалобными стонами, несущимися оттуда.
Не теряя ни минуты, они мчатся к сторожке.
- Отворите, Ефим, это мы! Отворите! - стучит Баян у двери в каморку.
В тот же миг поворачивается ключ в замке, щелкает задвижка, и девушки входят в каморку.
Их встречает испуганный, взволнованный Ефим. Очки сползли у него на кончик носа. Старые близорукие глаза бегают из стороны в сторону.
- Голубчик Бисмарк, что случилось?
- Да плохо, барышни. Дюже плохо… Думаю ее к ночи в больницу везти… Как поулягутся все, проскочим как-нибудь задним ходом, - говорит он, тихим убитым голосом.
- В больницу? Ни за что!
Этот крик вырывается так непроизвольно и громко из груди Баян, что и старик Ефим и Валя Балкашина шикают и машут руками.
- А как же быть-то иначе? А коли помрет Глашутка-то? Куды я с мертвым-то телом денусь? - снова глухо произносит Ефим.
Жестом отчаяния отвечает ему Ника и проходит за ситцевую занавеску. Там, раскидавшись на постели, в жару мечется Глаша. Глаза ее странно блестят. Личико вытянулось и заострилось за несколько часов страданий. Ручонки судорожно дрожат, конвульсивными движениями пощипывая край одеяла.
С невыразимой нежностью склоняется над пышущим жаром личиком Ника Баян.
- Детка моя… Тайночка милая. Ты узнаешь свою бабушку Нику?
Глаза Глаши широко раскрыты. Запекшиеся губки тоже… Из тяжело дышащей груди вырываются звуки, похожие на свист. Она как будто видит и не видит склоненное над ней с трогательной заботой личико.
Ефим говорит в это время Вале:
- Уж такая напасть, такой грех, не приведи Господи. Взял я это газету после обеда… Дай почитаю, думаю… Что там у сербов делается да что господин король Фердинанд у братушек наших болгар. Опять же император Вильгельм заинтересовал меня своей политикой… А эта проказница, прости Господи, банку-то, что ей нынче с помадой барышня Лихачева подарили, утащила за занавеску, помаду-то всю выцарапала из банки, на булку намазала, ровно масло какое, да и съела… Ну, как тут не отравиться да не помереть… Часа не прошло, как начались колики да рвота. Плачет, стонет, мечется, того и гляди, весь институт переполошит. Уж я и так и этак… Понятно, в толк; не берет. Куда ей бедняжке…
- Господи! Господи! - вздыхает с отчаянием Валя. - Как страдает бедняжка Тайна!.. Постараюсь хоть как-нибудь, успокоить ее… - и, проворно вынимая из кармана пузырек с каплями, Валя требует воды и рюмку и, отсчитав ровно десять капель, подносит рюмку к запекшемуся ротику Глаши.
Но той не проглотить лекарства. Она закидывает голову назад. Белая пена выступает у девочки на губах. Из маленькой грудки вырывается хрип.
- Она умирает! - с ужасом шепчет Ника.
- Эх, барышни, говорю я: в больницу ее надоть… Не то и себя и меня, старика, погубите…
И седеющая, остриженная коротко по-солдатски голова Ефима с сокрушением покачивается из стороны в сторону.
Все трое стоят безмолвно и смотрят в изменившееся личико больной. Первая приходит в себя Ника.
- Наверное, все произошло оттого, что она проголодалась… Мы виноваты во всем, мы не сумели доставить ей нынче обед. И она… Она набросилась с голоду на эту гадость - помаду… - с большим трудом произносит, волнуясь, Ника.
- Ну, уж неправду изволите говорить, барышня, сыта она у меня завсегда бывает… - вступается Ефим. - И щи, и кашу вместе хлебаем. Уж такая, стало быть, проказница она: что ни увидит, все в рот тащит, не догляди только.
Глухой стон срывается с запекшихся губок больной. Обе девушки кидаются к Глаше и склоняются над ней.
- Тайночка… Милая Тайночка, тебе очень больно, да?
В ответ звучит новый стон, и конвульсивные движения крохотных ножек красноречивее всяких слов говорят о непосильных страданиях ребенка.
- В больницу бы… - снова робко заикнулся Ефим.
- Нет! - резко и властно срывается с уст Ники. - Не пушу я Тайночку нашу ни за что в больницу. А доктора привести сюда надо, непременно сюда, - неожиданно прибавляет она.
- Да как же его достать-то?
- Я уж знаю, как. Нашла выход. Слава Богу! - Лицо Ники внезапно принимает выражение решимости. Заметная черточка намечается между бровей.