Такой уж у Алексея Ивановича характер. Умеет он задавать вопросы, на которые подумаешь, как ответить.
- Почему я буду по карманам шарить?
- Чудак! В твои годы и к плохому, и к хорошему одинаково тянет… Вот и скажи, кто за тобой приглядывать будет? Дядя?
- Не возьму в толк: почему за мной должны приглядывать? Может, я грудной ребенок?
- Ты сопляк! Мальчишка! - внезапно рассердился Алексей Иванович. - Не научился еще разговаривать со старшими. Передай сестре, возьму я ее в цех. На хорошее место, где мать работала. Учиться-то уж она, наверно, не будет?
- Хорошо, дядя Леша, передам.
Но он не слышит, продолжает читать газету. Это правильно. Ему надо всего много знать, он начальник цеха. Он стал начальником в войну. Тогда на фабрике мало мужчин работало: воевали. А он демобилизовался раньше, после ранения. Теперь все в цехе подчиняются Алексею Ивановичу, даже дядя Ваня Филосопов, а он много старше и до войны еще был помощником мастера.
- Ты все здесь? - спрашивает Алексей Иванович. - Я сказал, что Анатолий придет не скоро.
Ничего такого Алексей Иванович не говорил… Вообще он немного странный.
Я слышал, как однажды он наказал на работе бабушку Анну. Она только пришла на смену, не успела еще за станок стать - видит, идет по цеху Алексей Иванович, сердитый! Бабушка Анна вежливо поздоровалась, а он молчит. Провел пальцем по станку и спрашивает:
- Кто за вас станок чистить будет?
- Я от сменщицы такой приняла, - простецки ответила бабушка Анна.
Тут он и пошел. Сколько вам говорить, что половина браку от грязи! И почему нарушаете установленный порядок, дескать, выговора вам не хватает?!
Ни за что ни про что испортил бабушке Анне настроение и скрылся в своей конторке.
Минут через двадцать появился снова. Посмотрел, как бабушка Анна ловко работает, виновато кашлянул.
- Не обращайте, - говорит, - внимания на мои давешние слова. Погорячился я и, видно, напрасно.
Бабушке Анне промолчать бы - хватит и того, что он осторожно извинился перед ней, а она ему:
- Да как же не обращать-то, родимый мой! Ты же меня при всех облаял!
На этот раз Алексей Иванович уже не шагом, а почти бегом в свою конторку. Сел и написал приказ: за плохое содержание оборудования поставить бабушке Анне на вид.
Все читают, сочувствуют, а бабушка Анна только руками разводит.
Вот тебе и дядя Леша! Никак не ожидаешь, какую он штуку выкинет.
- До свиданья, дядя Леша!
- Путь счастливый!
Но едва я успел повернуться - в дверях сам Толька, волочет за собой санки. Ясно, что катался с горы: все пальто вывозил в снегу. Толька самый толстый в нашем классе. Ребята смеются над ним, но он не обижается: привык. Говорит, что сам не знает почему, а каждую неделю прибавляет в весе. Раз мы взвешивались с ним в бане. За неделю он прибавил полкилограмма. Ему все советуют заниматься гимнастикой и кататься на лыжах. Но вместо лыж он катается на санках.
- Ты ко мне, значит? - отдышавшись, спросил Толька. - Это хорошо, что зашел. Поговорить надо.
Я поинтересовался, о чем он хочет говорить со мной, тем более, что днем вместе в школе были.
- Пойдем провожу, там узнаешь.
Мы вышли на улицу. Было уже совсем темно. Только у трамвайной остановки на большом доме играла огнями пожарная реклама: "Уходя, гаси свет" - и на фабричной трубе тускло светилась лампочка.
Вечерами здесь все затихает. Кончается в клубе последний сеанс, засыпают крепким сном рабочие, пришедшие со смены. Расцвеченными кубиками выглядят разбросанные в беспорядке дома.
- У тебя родственники есть? - спросил Толька.
Он прекрасно знал, что у меня, кроме двух сестер, других родственников нет, спрашивал просто так.
- Раз никого нет, тебе надо проситься в детский дом. Все так говорят. А то избалуешься, в тюрьму попадешь. И Таньку отдайте. Больше вам никак нельзя, потому что вы теперь круглые сироты. Если бы отец был, тогда туда-сюда. И мачехи хорошие бывают. Совсем не ругаются. Женился бы на другой… В детский дом я к тебе буду заходить, - пообещал он. - Каждый день.
- Тебя, Толька, не пустят, не полагается.
- Тогда ты ко мне будешь приходить.
- Меня тоже не пустят.
Толька замолчал растерянно.
- Сбежишь, - неуверенно предположил он.
- Может, сбегу.
- Жаль, не война сейчас, - опять начал он. - Кабы война, в армию можно… сыном полка. Я бы и то пошел. Читал книгу про сына полка? И обут, и одет, и сахаром кормят. Совсем неплохо.
Войны нет. Нет и папы. Он пришел в самом конце войны, после ранения. Сначала все лежал с перерывами в госпитале, потом решился на сложную операцию и умер. Таня тогда только родилась, мама говорила, что папа ее и не видел.
- Школу закончишь, пойдешь на фабрику, - успокоил Толька. - Рабочие требуются… Хочешь, и я с тобой вместе пойду?
Мы долго еще с ним говорили в том же духе. Наговорившись досыта, стали прощаться…
- Приходи к нам чаще, - сказал Толька. - Папа о тебе все спрашивает. Боится, что ты теперь обязательно избалуешься.
Мне показалось, что и Толька этого же боится, хотя и не представляет, как я вдруг избалуюсь.
Когда я вернулся домой, там еще не спали. За столом сидели Вера, бабушка Анна и дядя Ваня Филосопов. На блюдечке перед дядей Ваней лежала гора окурков. Вера тискала ладошками виски; волосы у нее развились, но она не замечала. Она была красивая и странно напоминала кого-то знакомого, очень близкого. Я перевел взгляд на стену и вздрогнул. Там висела мамина увеличенная карточка. Помню, мы еще говорили, что на карточке мама вышла моложе и почти не похожей на себя. А она тогда засмеялась и сказала, что фотограф нарочно сделал ее красивой. Вера сейчас мне показалась мамой, какой она была на карточке, и от этого стало и хорошо, и больно.
- Как же я их отдам… Что вы! - тихо говорила Вера. - Как-нибудь проживем…
Увидев меня, она замялась и покраснела. Я понял, что и они тоже обсуждают, как нам жить дальше. Видно, уж так заведено, чтобы все заботились о сиротах. Знала бы мама… Она все сокрушалась: "Пропадете вы без меня!" И захочешь пропасть - ничего не получится: не дадут.
Дядя Ваня долго откашливался, хотел что-то сказать и робел…
- Я извиняюсь, - выговорил наконец он. - Хорошая женщина была Катерина, жить бы да жить. А судьба вон как распорядилась…
- Все там будем, - вздохнула бабушка Анна.
Дядя Ваня придавил к блюдечку папиросу, проследил за синей струйкой дыма, сказал убежденно:
- Техникум надо кончать, Вера Анатольевна. На фабрику успеешь прийти. Да и у станка оно… сами понимаете…
Он так и не досказал, что понимает Вера. Протер измятым носовым платком единственное стекло в очках и запоздало добавил:
- Я извиняюсь.
Прав Иван Матвеевич, - вмешалась бабушка Анна. - Я могу сболтнуть лишнее… старая! Он не такой, зря не скажет. Отдай, Верочка, ребят. В детском доме им хорошо будет. Глядишь, Сему к специальности пристроят. Когда на ноги встанешь - обратно домой выхлопочешь. И им радость, что сестра ученая. Молодежь жизни не понимает, а мы, всего изведавши, знаем, что к чему. Правильно он говорит: неученым все помыкают, все над тобой начальники…
- Цыц, старая! - оборвал ее дядя Ваня. - Не про то говорил я. И у станка нынче тоже голова нужна. Все равно надо учиться… "Неученым все помыкают!" - передразнил он. - Хорошим человеком, я извиняюсь, помыкать не станут.
- Я старая, могу наболтать лишнего, - покорно согласилась бабушка Анна.
Вера молчала. Я думал, они ее уговорили. Идти в детский дом мне даже хотелось.
Но она вдруг сказала:
- Ребят надо выучить. Пусть Семен десятилетку кончает. Кто о них заботиться будет? Детский дом - все же не родной дом. А Семену, - Вера кивнула в мою сторону, - учение дается.
- Ваше дело, - сказал дядя Ваня, но я советовал бы другое.
Мне было обидно, что они разговаривают обо мне, как будто меня здесь нет. Почему бы не спросить, что думаю я? Имею же я на это право?
Выбрав момент, когда все замолчали, я вставил:
- Пусть уж Вера учится. Лучше я пойду работать!
- Куда тебя возьмут, тринадцатилетнего! Помолчи уж!
- Раньше с десяти работали… Может, мне теперь по карманам шарить?
Вера подозрительно оглядела меня с ног до головы, пожала плечами.
- Что с тобой, Сема? - с удивлением спросила она. - Белены объелся? Откуда у тебя такие слова?
Откуда у меня такие слова? Не объяснять же им, что на эту тему мы уже разговаривали с Алексеем Ивановичем Уткиным.
Дядя Ваня засмеялся.
- Кем же ты хочешь быть? - спросил он.
- Моряком!
- Моряко-о-м?! Семен, ты еще глуп, я извиняюсь. Рано тебе работать. Моряком все мальчишки хотят быть, да мало кто бывает. Специальность рабочий человек выбирает с разумом, на всю жизнь.
- Но я не рабочий человек.
- Кто же ты? Маменькин сынок, который до тридцати лет за подол держится? Нет, браток, ты самый что ни на есть рабочий, коренной. Подучишься - да и на фабрику. Как отец, как мать, как твои деды и прадеды.
Это мне нравится. Я рабочий человек! Я буду выбирать себе специальность на всю жизнь. Стоит подумать!
- Понятно тебе? - спрашивает Вера. - А сейчас марш спать.
Она поднялась из-за стола. Лицо у нее усталое, глаза припухшие, видно, плакала перед этим.
- Спасибо, Иван Матвеевич, за совет, за участие. Я ведь тоже рабочий человек. - Она улыбнулась, мельком взглянула на свои маленькие руки. - Вот и выберу себе специальность по душе. Техникум все же закончу, вечерами или как-нибудь после. А пока решила на фабрику.
Глава третья
Я остаюсь за хозяина
И вот Вера собирается на работу. Она спешит, суетится, хотя еще очень рано, за окном ни зги. Просто ей кажется, что она непременно должна опоздать.
Все утро она только и делала, что наказывала:
- Сема! Тебе придется тут за хозяина. Смотри, не сожги квартиру!
- Сема! Придешь из школы, не забудь сварить суп.
Стала надевать мамин рабочий халат, увидела: нет пуговицы.
- Вот беда! Сема, где у нас нитки?
Будто не знает, что нитки лежат в ящике швейной машины.
Кинулась пришивать пуговицу - нитка, как назло, не лезет в ушко иголки. Совала, совала, сердясь на себя, и бросила. Пуговицу убрала в карман, иголку воткнула в халат и замотала ниткой.
- Смотри, Сема, никаких безобразий!
- Иди уж, - не выдерживаю я. - А то и в самом деле опоздаешь.
- Ну, пожелай мне ни пуха ни пера.
Уж если Вера привяжется, то выведет из терпения.
- Топай! Желаю!
- Сема, дерну за ухо!
Я запускаю в нее валенком, и она уходит.
Итак, я хозяин. Прежде всего тороплюсь начистить картошки. Оказывается нож тупой-претупой. Как им Вера резала, непонятно. Давно просила наточить, все было не до этого: то не хочется, то некогда. Достаю подпилок и точу нож. Проходит минут пятнадцать. Картошка - одна мелочь. Чищу, чищу, а в кастрюле не прибывает. Обдумываю, как бы сделать маленькую механизированную чистилку. Повернул ручку - и картошка, белая, как снег, сама сыплется в миску. Пока проектирую в голове машину, большая стрелка на часах скатилась вниз. Этак я и в школу опоздаю. Бросаю все и начинаю будить Таню. Сколько ей ни кричи, не слышит. Спящую посадил на кровать, а она опять валится, чмокает припухшими губами. Тогда беру ее под мышки и ставлю на пол. Ходим с ней по комнате взад и вперед. Таня семенит ложками, не открывая глаз.
Пришел Толька Уткин, пережевывая на ходу булку с колбасой. Оторопело остановился у порога, смотрит на нас выпученными от изумления глазами.
- Ты что делаешь? - задает глупый вопрос.
- Сестренку ходить учу, - отвечаю я, продолжая шагать с ней по комнате.
- Так она же умеет!
- Разучилась. Днем ходит, а ночь проспит и опять забывает. С тобой такого не было?
Он переводит взгляд с меня на Таню. И еще больше удивляется, когда Таня, проснувшись, наконец спрашивает:
- Куда ночь ушла?
- В другой дом.
Толька пожимает плечами. Видимо, он не уверен, что присутствует при разговоре нормальных людей. Сестренка тянет меня к двери, канючит:
- Пойде-е-м в другой дом.
- Нельзя, Танечка. Видишь, Толька пришел, мне в школу надо.
Она протягивает руку к колбасе. Колбасу Толька поспешно прячет за спину. Но тут же, устыдившись своей жадности, отламывает кусок. Таня берет колбасу обеими руками.
- Это зачем? - упрекаю я ее. - Бяка, тебе нельзя.
- Колбаса бяка? - недоверчиво переспрашивает она и задумывается. Потом они с Толькой садятся прямо на пол и оба аппетитно завтракают. Меня угостить Толька не догадался.
- Сейчас пойдем к бабушке Анне. Она тебе сказку расскажет, - начинаю я подготавливать сестренку, а то такой рев устроит, хоть уши затыкай.
- Длинную сказку?
- Самую длинную, какая бывает.
- А какая бывает?
Вопросам ее нет конца. Но вот готово. Таня одета. Мы идем к бабушке Анне и застаем ее очень расстроенной. С самого утра над ней подшутил дядя Ваня Филосопов.
- Хуже, чем подшутил, посмеялся над старухой, - с обидой говорит бабушка Анна.
Он заявился к ней невыспавшийся, с распухшей щекой и сказал, чтобы она ровно через десять минут была у него. Бабушка Анна удивилась и стала спрашивать, что такое случилось и почему надо придти ровно через десять минут. На это дядя Ваня ответил, что любопытство не порок, а большое свинство.
И вот ровно через десять минут, снедаемая любопытством, она бежит к дяде Ване, рывком открывает дверь - и на нее обрушивается залп всевозможных ругательств.
- Старая кочерга! - кричит дядя Ваня. - Что, вежливость твою корова языком слизнула? Добрые люди сначала постучатся - и входят. А из тебя серость пошехонская наружу прет. Не видишь, я тут эксперимент произвожу?!
Он сидит на стуле перед дверью, держится рукой за щеку и раскачивается от боли. А на суровой нитке, привязанной к дверной скобке, болтается почерневший коренной зуб. Дядя Ваня надумал, как избавиться от больного зуба. Самому вырвать духу не хватило. Он привязал к скобе, бабушка Анна рванула дверь, и все получилось как бы не нарочно.
Дядя Ваня хоть и ругается, но по глазам видно, что "эксперимент" удался как нельзя лучше.
- Уж такой шутник - не приведи господь, - сокрушенно сообщает бабушка Анна. Потом, вспомнив, зачем мы пришли, торопливо говорит:
- Посижу с Танюшкой, как не посидеть. А вот уж уйду на пенсию, все время буду ее к себе забирать - и мне веселее. А сейчас я во вторую смену. Придешь, чай, к этому времени, не забудешь?
- Не забуду. Уроки кончатся - я мигом.
Бабушка Анна одобрительно смотрит на меня, она тоже чувствует, что я хозяин, все на мне теперь.
- Значит, ушла, сердечная, - говорит она о Вере и, указывая на Тольку, продолжает льстиво: - Его отца надо благодарить, на хорошее место устроил. Ткачи больше зарабатывают.
То, о чем говорит бабушка Анна, похоже на правду. Ни за что бы Вере не попасть в ткацкий цех, не будь там Алексея Ивановича. Рабочие туда не требовались, а Вера тем более: ей еще пока нет восемнадцати лет и по закону она не имеет права работать в ночную смену. Таких, как она, считают невыгодными работниками и берут неохотно, потому что им надо создавать особые условия. Но Алексей Иванович сказал Вере:
- Закон что телеграфный столб: перепрыгнуть нельзя, а обойти можно. Так что приходи без всяких…
И теперь Вера будет работать как все. Она очень довольна и говорит, что покажет себя, вот чуток пообвыкнет.
- Верно - его собираются выдвинуть кандидатом? - спрашивает Тольку бабушка Анна.
Тот пожимает плечами, ему ничего не известно.
- Уж такой подходящий - строгий и уважительный. Справедливости ему не занимать, - продолжает она льстить, не обращая внимания на то, что Толька смущается.
Раз бабушка Анна слышала, можно не сомневаться, что так и есть - быть Алексею Ивановичу кандидатом. Она дотошная до новостей. Правда, и впросак попадает, как, например, с диким человеком.
Мы оставляем Таню и идем в школу. Мороз щиплет щеки, скрипит под ногами снег. Чтобы согреться, катаемся по гладкой, раскатистой дороге. Здесь-то я не хозяин, солидность мне ни к чему.
В этот день я дежурный по классу.
На первой перемене только открыл форточки и собрался протереть доску тряпкой, в дверь просунулась мальчишечья круглая мордашка с челочкой на широком лбу и пропищала:
- Можно вас спросить?
- Попробуй, - отозвался я.
- Скажите, пожалуйста, вы будете Сема Коротков?
- Угу, - подтвердил я, начиная догадываться, в чем дело. - Заходи давай. Ты один?
- Не… мы все.
Мальчуган шагнул от двери и следом за ним, толкаясь, еще четверо, все такие же круглоголовые, с любопытными глазами. "Три мальчика, две девочки из первого "б" класса, - вспомнил я, что говорил Лева Володской. - Народ куда как замечательный: то покажи, это сделай".
- Что же вам показать? - озабоченно спросил я.
Они переглянулись и засмеялись.
"Видали! - рассерженно подумал я. - Еще насмехаются!".
Я совсем не знал, как с ними быть.
- Может, вам чего-нибудь сделать?
Первоклашки сразу оживились, глазенки у них заблестели.
- Ага, сделать, - Сказал тот, что заглядывал в дверь. - Флажки на парту сделать.
- Это еще зачем?
Ребятишки опять переглянулись и уставились на меня явно неодобрительно: экий, мол, ты недотепа.
- Мы играем. Нет троек - флажок на парте; получил когда - спрятывай обратно, ставить нельзя, пока четверку не дадут.
- Молодцы! - искренне похвалил я и пожалел, что, когда учился в первом классе, такой игры не знал. - Будут вам флажки. На большой перемене сделаем временные, из бумаги. А потом настоящие принесу… Теперь говорите, кого как звать, познакомимся.
Круглоголовый, что, заглядывал в дверь, был, по всей вероятности, заводилой. Едва я пригласил знакомиться, он выступил вперед, ткнул пальцем себе в грудь и важно сказал:
- Меня Федя. А вот Андрейка и Олег, а потом еще Наташи - Соколова и Ильченко. А всего у нас в классе семь Наташ.
- Семь, - подтвердили Наташи.
Всю большую перемену я раскрашивал бумагу, вырезал флажки и наклеивал их на палочки. Первоклассники охотно помогали. Чтобы флажки не падали, я вылепил из булки аккуратные треугольнички, нечто вроде основания. Хоть неказистые флажки, но получились. Октябрята остались довольны.
Еще больше они обрадовались, когда после четвертого урока я примчался в раздевалку.
Одевать малышей я умел: ведь мне приходилось часто гулять с Таней.