Они пошли по ярмарке. Чего только там не было: карусели со скачущими лошадьми, тиры с вертящимися мишенями (выстрелил метко, и смотри, как завертелась ветряная мельница), лотереи, где можно было выиграть большущую коробку конфет и даже фотоаппарат, но, как сказала тётя Сима, в сто раз вероятнее выиграть бумажную розу, а продуть за неё всё, что в кошельке.
Вот такая была эта маленькая ярмарка - шумная, пёстрая от разноцветно светящихся реклам, и Славе показалось, что бесконечная: он не видел конца павильонам - стреляющим, играющим, зазывающим…
И вдруг в сплошном немецком говоре услышал русские слова:
- Славик, вот встреча! С кем ты? А, Сима Петровна! А мы тут ещё видели наших!
Это были наши туристы.
- Кого видели? - спросила тётя Сима.
- Женщины наши из группы. Ася Сергеевна…
- Как в сказке! - воскликнула тётя Сима.
А Слава только успел сказать:
- Ох!
Один из наших туристов протянул руку куда-то вбок:
- По-моему, все они пошли туда, к тому вот балагану.
Тётя Сима схватила Славу за руку и решительно сказала:
- Пошли!
Пойти-то они пошли, но когда подошли, тётя Сима сказала:
- Это балаган не для нас.
- А почему? - спросил Слава и подумал: "Всегда так - что интересно, говорят: нельзя. Вот ведь какая очередь стоит. У других балаганов пусто - зазывалы одни надрываются: "Битте, коммен зи" - "Пожалуйста, проходите". А никто, между прочим, не заходит. А здесь, как у Кинотеатра повторного фильма, когда там идёт старая смешная картина с Игорем Ильинским".
- Ну, что насупился? - тряхнула его за плечо тётя Сима. - Ты же учился читать по-немецки. Читай…
Чудеса
Над балаганом была светящаяся вывеска. И хотя буквы были яркие-яркие, прочитать их - вернее, сложить в слова - было Славе не так-то легко. "Циммер" - "комната", это он понял. А вот первое слово никак разобрать не мог.
Пока он читал, люди всё подходили и подходили, и очередь в кассу уже загибалась за угол балагана. "Эх, - думал он, - не попасть нам сюда. А тут, конечно, интереснее, чем везде, и тут же, наверно, Ася Сергеевна. Она уж выберет себе местечко, где поинтереснее. Будь спок".
И только это он так подумал, как тётя Сима спросила:
- Прочитал?
- Прочитал.
- Что?
- Комната. А почему мне туда нельзя? Что я, комнат не видел?
- А ты первое слово прочитал?
- Нет. Хотя вот: шреклихе.
- А что это значит, знаешь?
Слава молчал. Что-то такое вертелось у него в голове. И будто не он, а кто-то сидящий в нём вдруг выпалил:
- Это - ужасное что-то. Хотя нет, нет - не ужасное. Это я придумал так просто.
А тётя Сима засмеялась:
- Ничего ты не придумал. Молодец, хорошо выучил немецкий язык. "Шреклихе" - это, конечно же, "ужасная" или "страшная". Это комната ужасов. Понял?
Сразу Слава не понял. Что это за комната, он не мог себе представить. Но само название как бы притягивало. Он с детства любил страшные сказки, а потом страшные кинофильмы: сидишь, смотришь на экран, а по спине как будто холодную воду льют. Так то в кино - на экране, видимость одна, а тут на самом деле…
- Тётя Сима, тётя Симочка…
- Не подлизывайся.
- Посмотрите, вот из этой комнаты люди выезжают на вагонетке и все смеются. Разве от страха смеются? Ну я прошу. Пожалуйста…
Тётя Сима взяла Славу за руку и сделала два больших шага, как будто прыгнула, и они стали в хвост очереди.
"Ура!" - как бы про себя крикнул Слава.
Потом тётю Симу и Славу посадили в открытую вагонетку, вроде дрезины, и они с грохотом понеслись по рельсам в темноту.
В этой темноте они мчались со страшной скоростью, а вокруг выли и рычали какие-то звери, и казалось ещё, что кто-то громко хохочет и рыдает.
Слава сидел на мчащейся скамейке, прижавшись левым боком к тёте Симе, а правой рукой сжимал железные перильца. И вдруг впереди блеснул яркий свет, точно молния сверкнула. Блеск этот был мгновенный, но Слава успел заметить, что впереди рельсы обрываются и там зияет пропасть. Вот тут-то и завыла сирена.
Славе стало холодно, и в то же время он почувствовал, что пот стекает по шее за воротник и противно так льётся прохладной струйкой по позвоночнику. И ещё язык его стал каким-то сухим-сухим и совсем шершавым. Он хотел крикнуть и не мог…
Но в пропасть они не провалились: вагонетка со скрежетом, под визг сирены круто повернулась в темноте, и вдруг Слава увидел перед собой светящийся скелет. Он протягивал к нему костлявые руки и завывал, как вьюга.
Слава отшатнулся и увидел огромного спрута - тоже светящегося, который протягивал свои щупальца.
Говоря по правде, на этом спруте Славины страхи кончились. Он разглядел, что спрут этот резиновый, надувной, и сразу как-то до него дошло: "Нет, меня не надуешь". И когда потом из-за поворотов выскакивали черепа и черти, бабы-яги и какие-то полутигры-полульвы, Слава только старался разгадать, из чего они сделаны и как устроены. А бояться уже не боялся ни капельки…
Путешествие подходило к концу. Тётя Сима шепнула Славе что-то вроде: "Ну как?" - точно он не расслышал из-за грохота, визга, воя сирены и всякого такого… Но Слава уже понял, что вся эта музыка была записана на плёнку и теперь запись усиливали через рупор. И ещё он сообразил, что многие чудовища и чудеса были сняты на киноплёнку, а здесь их на какие-то секунды показывали на экранах и в спешке не разобрать было - кино это или взаправду.
Нет, ему не было ни страшно, ни весело.
Но почему же всё-таки смеялись все, кто выезжал из этой комнаты ужасов?
Слава думал об этом и о том ещё - встретятся ли они с Асей Сергеевной, поведёт ли она его в зоопарк и увидится ли он там со своим Мишкой, Мишенькой?
И в это время перед мчащейся дрезиной загорелся желтоватый свет уличного фонаря. Да, это был обычный уличный фонарь - не на экране, не декорация, а самый настоящий. Его, наверно, притащили сюда с улицы.
Под фонарём стоял пьяница: помятый цилиндр на затылке, спина белая, под глазом синяк, а нос красный, как свёкла.
Когда вагонетка проезжала мимо, Слава увидел, что это была не кукла, а живой человек, только разрисованный. Ну, в общем, как клоун.
Человек этот держал в руке большую такую метлу. И вот когда вагонетка быстро промчалась мимо фонарного столба, пьяница этот стукнул Славу этой метёлкой по спине.
И Слава тоже засмеялся.
Получив этот тумак, он вместе с вагонеткой сквозь пролом в стене выскочил на улицу, вернее, на ярмарку, где люди стояли в очереди, ожидая, когда их прокатят мимо всех этих ужасов.
- Всё? - спросил Слава тётю Симу.
- Всё!
Они отстегнули ремни и вышли из вагонетки на асфальт. Тут Слава почувствовал, что его немного пошатывает, как, должно быть, покачивает, когда после шторма человек сходит с корабля. Думаю, что его так покачивало оттого, что очень уж бросало из стороны в сторону мчащуюся вагонетку.
Стрельба по медведям
Когда Слава и тётя Сима вышли из комнаты ужасов, в очереди опять оказались наши туристы. И они стали спрашивать наперебой:
- Что, правда страшно?
- А ужасы настоящие?
- А почему ты, Славик, смеялся, когда обратно выкатился?..
Ну и так далее, и тому подобное.
Слава с тётей Симой отвечали, что, в общем, поедете на вагонетке, увидите, а сами спрашивали про Асю Сергеевну, не видели ль они её. И им сказали что Ася Сергеевна пошла к каким-то там медведям.
- К медведям?!
Нет, никто, кажется, не понял, почему Слава так громко вскрикнул.
- Где эти медведи? - спросила тётя Сима.
Ей показали рукой:
- Там!
И Слава с тётей Симой чуть не бегом отправились к медведям.
Что говорить: медведи были, Ася Сергеевна тоже была.
Только дело в том, что медведи были игрушечные. Куклы такие - величиной с бутылку. Они вертелись на таком круге. Кто платил несколько пфеннигов, тому давали ружьё, он стрелял в медленно проезжающего по кругу медведя, и, если попадал, медведь этот - кукла то есть - вставал на задние лапы и рычал. Ах, и не рычал он совсем, а чем-то там скрежетал. Механический же он был - не живой.
И тут стояла Ася Сергеевна и стреляла в этих медведей и смеялась, просто хохотала как сумасшедшая, когда попадала в этого мишку.
Слава подошёл к ней и спросил:
- А зоопарк?
- Господи, это ты, Славик? Вот встреча! На, постреляй - я заплатила.
- Вы же обещали повести меня в зоопарк, найти моего Мишку?!
Он хотел ещё добавить: "Как вам не стыдно"! - но удержался.
- Я?! Славик, что ты говоришь?
Тут в разговор вмешалась тётя Сима:
- Ася Сергеевна, вы ещё долго будете стрелять? Мы уже пойдём - поздно: Славику пора спать.
- Славик, а ты не постреляешь? - снова сладким голосом спросила Ася Сергеевна.
- Нет, - сказал Слава, - не постреляю. Спасибо.
Да, он хорошо запомнил, что сказал: "Спасибо". И с тётей Симой пошёл в гостиницу.
Живое серебро
Потом какое-то время Слава был в номере один, и прежде всего Слава подумал об Асе Сергеевне. Какая она была всю дорогу миленькая - и не только с ним, а со всеми. Славе казалось, что она и вправду такая. А теперь до него, как говорится, дошло, что есть же такие люди: они лезут вон из кожи, чтобы всем-всем понравиться; они специально говорят всякие там приятные вещи, дают обещания - заманивают. А оказывается, что это потому, что, в конце концов, люди эти никому не нравятся. Они, наверно, всю жизнь гоняются за людьми, чтобы привадить их, придружить к себе. Ну, такие как Слава, может быть, и клюют на их удочку. Но тоже ненадолго. Потом срываются с крючка и уплывают. Так эти липово-миленькие люди и живут: в погоне за друзьями, которые в конце концов убегают от них.
Слава лёг спать с мыслями о Мишке и, конечно же, видел его во сне. Как он, Слава, бежит, значит, со второго этажа на шестой, где Мишка жил. А его там нет. Только ящик пустой и кукла с оторванной головой - Мишина работа. И Слава спрашивает:
"Где Миша?"
А ему говорят:
"Выше".
А Слава:
"Нет же этажа выше. Где Миша?"
"Выше - на крыше".
И весь этот разговор в рифму, как стихотворение всё равно.
И вот Слава уже на крыше. Вроде бы в Москве и вроде бы в Берлине. Под ним ярмарка - балаганы разные, карусели, комнаты ужаса. Он видит скелеты, черепа и всякое такое, что было в этой ужасной комнате. Потом мчится на тележке по рельсам, а Миша от него убегает и смешно так по-медвежьи задние лапы отбрасывает - голыми пятками сверкает. И хвостик его дрожит. А Слава его догоняет, а всё догнать не может…
Противный был сон. Почему-то чаще всего в снах кого-то догоняешь и догнать не можешь, хочешь ухватить и не ухватишь, стараешься дверь раскрыть, а она не раскрывается.
Лучше, конечно, когда заснул с вечера - как провалился. А утром на том же боку и проснулся.
В тот раз Слава проснулся, как будто ночи и не было: весь вечер гонялся за Асей Сергеевной, чтобы с ней Мишу разыскать, и ночь в такой же погоне прошла. Проснулся, увидел солнце за окном и сразу же подумал: "Ну, сегодня я уже обязательно с Мишкой увижусь. Сегодня мне тётя Сима поможет, это ведь не Ася Сергеевна".
И вдруг он вспомнил, как ещё на вокзале Ася Сергеевна сказала, что у той девочки каша во рту и как она в вагоне-ресторане взяла две порции солянки. Почему Слава тогда не понял, какая она? Почему верил ей?
И он тогда подумал: "Наверно, когда я буду старше, стану тогда лучше разбираться в людях. Наверно, это так же важно, как знать таблицу умножения и писать без ошибок. Но считать и писать нас учат, а разбираться в людях - этому надо научиться самому".
"А мы успеем?"
Когда на следующее утро Слава сидел за столиком с Яковом Павловичем и тётей Симой, а за соседним столиком сидела Ася Сергеевна, Слава старался на неё не смотреть.
Взрослые разговаривали между собой, может быть забыв о Славе. И, сказать по правде, он был этому рад, потому что нет ничего противнее, когда тебя нянчат, охают вокруг, ахают и сюсюкают.
А тут за столиком шёл настоящий мужской разговор двух бывших фронтовиков. А так посмотреть на тётю Симу со стороны - обыкновенная домашняя хозяйка.
Они говорили о Трептов-парке, который Слава много раз видел на картинке и вот сегодня, через несколько минут, должен был увидеть в действительности.
Взрослые говорили о том, как в первые дни взятия Берлина наш солдат спас немецкую девочку. И вот теперь Яков Павлович и тётя Сима спорили - эта ли девочка на руках у бронзового солдата, который стоит над могилой наших воинов в Берлине.
- Конечно, та девочка, та самая, - утверждала тётя Сима.
А Яков Павлович говорил:
- Нет, не думаю. Тысячи таких детей спасали наши воины.
- Я же говорю, - сказала тётя Сима, - эта девочка - одна из этих спасённых.
- Нет, нет, - возражал Яков Павлович. - Скольких детей спасли наши бойцы из фашистских лагерей смерти?! Эта девочка на памятнике как бы представляет собой миллионы людей, которых спасли ценой своей жизни советские воины…
- Давайте в автобус! - крикнул кто-то в дверях, и спор прекратился.
Туристы сели в ту же большую и длиннющую машину, которая привезла их вчера вечером с вокзала. Раньше Слава не ездил в таких автобусах. Спинки кресел туристического автобуса высокие - выше головы, не только Славиной, но любого взрослого. И спинки эти откидываются так, что кресло превращается как бы в кровать. В нём можно полулежать. А рядом с водителем специальное место и микрофон для гида, а проще сказать - экскурсовода. Вот в этот микрофон экскурсовод, старенький такой и седенький, пророкотал. То есть говорил он, наверно, нормально, а радио так разносило его слова по всему автобусу - с каким-то таким рокотом.
- Сейчас мы поедем осматривать город Берлин, - говорил гид. - Начнём осмотр, как это делают все советские туристы, с Трептов-парка, где похоронены солдаты и офицеры Советской Армии освободительницы.
Старик говорил потом о боях, о взятии Берлина, о последних часах Гитлера; но Слава знал уже об этом из рассказов Якова Павловича. А сейчас Яков Павлович подошёл к гиду и что-то такое ему сказал, после чего старик подтянул к себе микрофон, и снова голос его пронёсся по автобусу:
- Тут есть предложение на минутку остановиться и купить цветы на могилу советским воинам. Я думаю, нам надо остановиться.
Машина замедлила ход, большинство туристов встали с мест и направились к выходу. И в это время Слава услышал за собой голос Аси Сергеевны:
- А музей? Мы успеем?
Тётя Сима резко повернулась, и Слава с ней. Знаете, ему стало так стыдно, так стыдно, и даже потом, спустя много лет, когда он это вспоминал, ему было стыдно, и даже не верилось, что Ася Сергеевна так сказала. Но так же оно и было. А когда Слава с тётей Симой повернулись и посмотрели на Асю Сергеевну, она стала ещё краснее, чем была, нагнула голову, спрятав глаза, и быстро так затараторила:
- Конечно, остановимся. Конечно же, цветы. Обязательно. А как же?
Как будто, кроме неё одной, ещё кто-нибудь предлагал не останавливаться…
Солдат-освободитель
Что сказать о Трептов-парке? Это не кладбище, а роща наших берёз и других русских деревьев. Они шелестят листьями, как бы разговаривая вполголоса, как говорят люди, когда вблизи кто-то спит.
На ступеньках памятника советскому воину, который держит на руках девчушку, а ногами попирает разбитую мечом свастику, Слава увидел наших ребят в красных пионерских галстуках и рядом с ними немецких ребят - пионеров. Может быть, они были из какой-нибудь одной берлинской школы, а может быть, тут случайно встретились две школьные экскурсии. Этого Слава не знал.
Он подошёл к ступенькам памятника и услышал, как девочка, чуть постарше той, бронзовой, что держал на руках солдат-освободитель, читала стихи. Это стихотворение Слава не заучил, но запомнил, как, должно быть, запомнил навсегда всё, что было в тот день в Трептов-парке. Если встретите Славу через год, два, десять лет, попросите его, и он прочитает вам наизусть всё стихотворение от первой до последней строки…
Девочка стояла у букета, который туристы положили к подножию памятника. Ровным голосом, смотря прямо перед собой, она читала:
На тихих клумбах Трептов-парка
Могил в торжественном покое
Давно горят светло и ярко
Пионы, астры и левкои.И за судьбу земли спокоен,
Ее простор обозревая,
Стоит под солнцем русский воин,
Ребёнка к сердцу прижимая.Он родом из Орла иль Вятки,
А вся земля его тревожит.
Его в России ждут солдатки,
А он с поста сойти не может.
Когда она кончила читать стихи, Славе послышалось за спиной эхо: "…не может".
Слава обернулся. За ним стоял человек с длинной бородой. Брюки были заправлены в огромные сапоги, и всё у него было большое - руки, плечи, голова.
- Да, - повторил он как-то задумчиво, ни к кому не обращаясь, - он с поста сойти не может.
Встреча
Вот это была встреча! В Трептов-парке Слава стоял рядом с Федотовым, а тот разговорился с тем бородатым дядькой, который повторил последнюю строчку стихотворения.
- Сын, - сказал бородач и показал на бронзового солдата. - Очень он на моего сына похож. Игорем звали. Тут, под Берлином, погиб. А где похоронен, поди ж ты, неизвестно. Наши быстро продвигались, и могилы всё общие, братские - одним словом, могилы.
Бородач помолчал. Яков Павлович, тётя Сима и Слава тоже молчали, не решались произнести хотя бы слово.
- Вот и хожу сюда, - продолжал бородатый дядька. - Каждый раз, как бываю в Берлине, так сюда прихожу. Вроде бы на могилу сына…
А потом он - подумать только, ведь бородач этот не слышал спор Федотова с тётей Симой! - сказал:
- В этом бронзовом солдате, что стоит там на посту, все наши сыновья, а в девочке той все миллионы людей, которых он, советский солдат, спас от фашизма. Так я говорю?
- Так, - сказал Яков Павлович. - Точно. А вы часто бываете в Берлине?
- В Берлине? - Он переспросил, хотя не расслышать вопроса не мог. А потом помолчал.
Молчали Федотов, тётя Сима и Слава. Слава почувствовал, что надо молчать, что с человеком этим что-то происходит - такое происходит, когда надо молчать.
- Да, - повторил бородач, - в Берлине. - И потом, обращаясь к Федотову, ответил вопросом на вопрос - А вы были здесь весной сорок пятого?
- Был.
- У рейхстага?
- И у рейхстага.