Пойми ты, никакие экономические показатели, никакой политический вес не скажут о стране того, что скажет кучка счастливых детей с аутизмом или церебральным параличом. Конечно, с переездом наши физические проблемы никуда не денутся, но там она достигнет максимума того, на что способна. Потому что person with disability - это не инвалид. Это человек с набором проблем. Если ему помочь, надежду дать на нормальную, достойную жизнь, он станет ва-ли-дом…
Я статью читала недавно в "Российке" твоей. Читательский соцопрос "Кто должен взять на себя ответственность за инвалида?" и три варианта ответа. Самый распространённый - члены семьи. Второй - власть, третий - общество. И только в одном письме, которое в редакцию пришло, о даре сострадания написано было и о человечности. То есть, в конечном итоге, о счёте, который каждый предъявить исключительно к самому себе должен. Не знаешь, где Ольгины сигареты?
Я слышу, как чиркает зажигалка, а потом папин голос:
- Я всё-таки думаю, здесь нам проще со всем этим справиться. А что там? Неизвестность. И не кури, пожалуйста, в доме ребёнок.
Дверь открывается, и я вижу маму с бледным лицом. Она пройдёт мимо, меня не заметит, обуется и уйдёт. Как всегда, я не успею сказать: "Давайте лучше пить чай". А папа будет сидеть на кухне и курить "ПЁТР I". Мама не вернётся ни ночью, ни на следующее утро.
К папе она не вернётся, даже когда он будет искать её и найдёт.
Глава 8
У бабы Маши
Как говорит моя мама, зависть двулика.
- Чёрная зависть - стимул к разрушению, белая - стимул к созиданию, - обычно говорит мама по телефону тёте Оле. Та жалуется на бухгалтершу из отдела снабжения, которая тётю Олю подсиживает. Потом мама положит трубку, вздохнёт и скажет:
- Никогда никому не завидуй, слышишь? Хотя ты у меня славная девочка, - тут она обнимет меня и поцелует в макушку. - В тебе доброты столько, что на весь Ватикан вместе с Папой Римским хватит.
Мама меня идеализирует. На самом деле я завидую Котову. Да и вообще почти всем одноклассникам. Во-первых, два раза в неделю они ходят на физкультуру и играют в пионербол. А во-вторых, у них есть бабушки. А у Котова ещё и два прадедушки - участника войны. Он про них очень красиво в сочинении "Моя семья" написал: "Я горжусь своими прадедушками Алексеем Петровичем и Порфирием Петровичем, потому что Алексей Петрович был военно-полевым хирургом и спас жизнь Порфирию Петровичу. После войны они нашли друг друга и сдружились по переписке, а их дети потом поженились. До сих пор их дружба - оплот нашей большой и дружной семьи. Я всегда беру с них пример!"
Так написал Котов, а Анна Емельяновна поставила ему четыре за то, что в одном предложении у него два однокоренных слова. Я бы поставила пять, потому что ничего подобного я в жизни больше не слышала. Иногда перед сном я представляю себе, как Алексей Петрович со скальпелем в руке борется за жизнь Порфирия Петровича. А Порфирий Петрович потом отдаёт единственную дочь замуж за сына Алексея Петровича. Так зарождается дружный клан Котовых. Конечно, мало верится в то, что дружбу с Панкратовым и Кожубеем Котов пронесёт через года, но всё равно - это удивительная история. По ней можно снимать кино или телесериал.
У меня нет дедушек и всего одна баба Маша. У бабы Маши ишемическая болезнь сердца, и больше всего на свете она любит телесериалы. В гостях у бабушки я бываю редко, потому что она живёт на четвёртом этаже без лифта. Папа с дядей Колей привезли меня к бабушке два дня назад, наутро после того, как мама ушла из дома. С тех пор мы едим щи с квашеной капустой и сухариками и смотрим канал "Домашний". Сухарики бабушка бросает прямо в тарелку, они разбухают и опять превращаются в тесто.
- Баба, "Интриганка" началась, - ору я бабушке в ухо и до упора жму на стёртую кнопку "Volume".
Баба Маша откладывает вязанье, а я уезжаю на кухню есть суп. Вот уже третий день она вяжет мне шарф из мохера, а мамы всё нет. Шарф получился длинный-предлинный, а мамин абонент недоступен. Такими шарфами, похожими на удавов, обматываются девушки в журнале "Glamour", а мама ушла без перчаток и паспорта. Баба Маша не листает журналов мод, просто она боится бацилл простуды и гриппа. На кухне пахнет кислым и котами, хотя никаких котов у бабы Маши нет. Наверное, от соседей. Я усаживаю Братц и Барби за стол.
- Какие вкусные щи! - подхалимничает Барби. - Я очень люблю бабы-Машины щи.
- А я люблю роллы, - говорит Братц.
Братц мне подарил дядя Брайан, американец с маминой работы, которого я никогда не видела. Мама говорит, что он хороший, редкий человек. А я думаю, что хороший и редкий человек - это папа. Он подарил мне Барби. У неё сразу же стёрлось лицо и разошлось по швам платье, зато она поёт по-китайски.
- Сейчас будут тебе роллы, - я беру коробку с пластилином.
Наевшись, Братц моментально засыпает с открытыми глазами, прямо в кроссовках, а Барби просит рассказать ей на ночь сказку.
- Однажды… - начинаю я.
Снаружи темно. По стеклу вниз ползут разноцветные капли. Это плачет радуга. Она тоже ищет мою маму, но найти не может. Хотя там, наверху, ей видно всё, как пилотам из старого фильма. Из бабушкиной комнаты кричит интриганка:
- Ты погубил меня! Я ухожу! Лучше уйти в никуда, чем всю жизнь страдать от одиночества вдвоём с человеком, который…
Ночью радуги не бывает. А по стеклу, с той стороны ползёт дождь - цветной от фар и уличных фонарей. Мама смешная. Боится темноты и барабашек.
- Лидочек, ты ножницы мои маникюрные не видела? Весь дом обыскала - нигде нет! Точно барабашка завёлся! Помаду новую тоже найти не могу… Я про пуговицы вообще молчу - сами собой отрываются, а пропадают куда, ума не приложу Мишук, позвони в храм, батюшку надо вызвать, квартиру освятить…
- Средневековье какое-то, - ворчит папа. - С коммерческим уклоном. Ты ещё костёр инквизиции на дом вызови. Может, скидку сделают.
- Всё юморишь? А мне в туалет ночью по коридору пройти страшно. На днях хотела дедушкин портрет в ретушь отнести. В альбом заглянула - пусто, только след жёлтый от клея. Кому он понадобился, скажи на милость? Нет, это стопроцентно барабашка… - мама смотрит на меня.
- Может, призрак?
В самом деле, не расскажешь же маме с её нервами про них. И про то, что именно я снабжаю их всякими интересными вещами, а никакой не барабашка. Хотя с дедушкиным фото я, конечно, переборщила.
- Лидо-очек! - зовёт из комнаты баба Маша. - Лидо-о-о-очек!! Иди сюда-а!
"Иди сюда".
Мне никогда не говорят: "Иди сюда". Папа обращается прямолинейно: "Кати ко мне", тётя Оля виновато осекается: "Лидочек, на минутку…", Анна Емельяновна - педагогически строго: "Давай-ка сама, сама-а", Котов угрожает: "Двигай сюда, белобрысая!". Мама уверена, что Котов в меня влюблён. Сама она никогда не зовёт - подходит молча и целует.
Мама всегда со мной, даже когда она на заводе или в Аризоне. Даже теперь, когда мама ушла из дома, она всё равно со мной. Ведь она ушла не от меня, а от папы. Интересно, а как это - одиночество вдвоём?
Однажды папа услышал, как баба Маша громко звала меня из кухни.
- Мать, пойми, ты обижаешь её. Буль тактичнее…
- Ась? - сказала баба Маша. - Мишук, Лидочка мне позови, пускай прискачет к бабке носки померить.
Бабушка у меня - что надо! Я её очень люблю, хоть она и не участник войны, а в суп кладёт сухари.
- Иди сюда-а!
Еду на зов. Коляска застревает в чёрной паркетной выбоине, из которой выныривает таракан. Он удирает по самому краю вставшей на дыбы паркетины и похож на индейца, улепётывающего от ковбоя по отвесу Большого Каньона. Дёргаю рычаг что есть силы - рука срывается.
- Чёртово колесо! Спасайся, кто может! - кричит таракан зашкафцам и юркает под плинтус.
- Не бойтесь, я не обижу, - я пытаюсь выбраться и никого не задавить.
Но вокруг ни души. Аризонская пустыня. Оглядываюсь по сторонам, ищу их взглядом… Ни-ко-го. Пустыня, пустошь, пустота. Каждый раз привыкаю к ней заново. Душно - кажется, приступ? Ура! Значит, мама снова будет рядом, ведь по-другому же не бывает!
- У девочки богатый внутренний мир… способности воображения, превышающие уровень нормальных детей… спровоцировано травмой… - слышу равнодушный голос Галины Викторовны. - Поражена система коммуникации… выдуманный мир кажется заманчивее реального… необратимые для психики последствия… только любовь, полная самоотдача… Медленно отрываюсь от дна бассейна и взлетаю. Нет, это не бассейн. Море. - Марья Аркадьевна, баба Маша, где Лидочек?.. - прорезаются крылья. Взмах, второй, третий, и я планирую - мне больше не нужны ноги. В полёте они ни к чему. Они исчезли, пропали, отвалились. Всё, что мне надо, - крылья. Свободный бреющий полёт.
- Лида, девочка моя… - мелодия еле слышна, она доносится издалека - кто-то играет на скрипочке. - Потерпи, родная, сейчас пройдёт. Аллё, "скорая"?! - слышу я мамин голос.
Мама всегда со мной.
Глава 9
Пять папиных шагов
Знаете, как Чучик выражает свою любовь? Он кладёт вам на колени голову и, не мигая, смотрит в глаза.
Только что Чучик вошёл в детскую и положил мне на коленки сокровенное - говяжий мосол. Интересно, к чему бы это?
- …Не надо меня во всех смертных грехах винить. Лидочек прекрасно знает, я её никогда не брошу. А что приступы у неё по два раза в месяц, это только тебе неизвестно… - мама в жёлтом платье сидит на подлокотнике дивана и похожа на канарейку на жёрдочке. У мамы скрещены на груди руки и очень бледное лицо.
У мамы бледное лицо, а левый глаз меньше правого. Я всматриваюсь: она не накрасила левый глаз. Моя мама забыла накрасить глаз. Один накрасила, а другой - нет.
- Ты соображаешь, что несёшь вообще? Сначала на трое суток пропадаешь, мы с Николаем все больницы, все морги объездили… - папа ходит из угла в угол, а я считаю его шаги. От ортопедической стул-парты, за которой я занимаюсь с Анной Емельяновной, до Зашкафья ровно пять шагов. Это если широких папиных, а моих семь, наверное.
- …С ног сбились, заявление в милицию написали, что ещё?.. Да, всех подруг твоих обзвонил, одноклассников… Подъезд обегал, не видел ли кто?
- Чтобы соседи прочувствовали, как Михаил из двадцать второй квартиры убивается по загулявшей жене, - лицо у мамы сморщилось, как будто она хлебнула кислого молока. - Такое ощущение, все эти грандиозные поиски века - для галочки. Молодец! Что могу сказать? Дурная голова ногам покоя не даёт. Раньше надо было думать, тогда бы и с ног сбиваться не пришлось.
Папа замирает посередине комнаты:
- Жестокая ты. Двенадцать лет прожили бок о бок, а только теперь понял.
- Вот именно: бок о бок. Душа в душу ты только со своим компьютером жил. А я для удобства была, окружающая обстановка, комфорт и завтрак в восемь тридцать. Что ж ты теперь забегал? Носки чистые кончились?
- Ребёнка бы постеснялась… и посторонних!
- Honey, please come down, - тихо говорит мамин американец. Он сидит на диване рядом с мамой, и на ногах у него голубые тапочки. Тапочки ему малы, и вообще вся комната ему мала, потому что с таким высоченным ростом надо в школьном актовом зале сидеть, а не в чужих детских. У американца розовые щёки, и он не знает, куда девать свои большие руки, поэтому гладит Чучика. Чучик не возражает, по-моему, ему даже приятно, предатель.
- Брайан нам не посторонний. За последние полгода он сделал для Лидочка больше, чем ты за всю жизнь!
Мама вдруг взмахивает рукой, и та оказывается в ладони у американца.
- Значит, полгода? - папа прищуривается.
- Только щуриться на меня не нужно. Нам обоим всё давно известно, и тебе, по сути, всегда было всё равно. Ты занял удобную позицию, как у трёх обезьян: "Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не желаю знать" или как там?.. Самоустранился. Мне вообще кажется, тебе противопоказано жениться, семью заводить, ребёнка. Ответственность не по плечу, второй раз, боюсь, не выдюжишь.
- Я люблю Лиду, и если хочешь…
- А что ей твоя любовь? Пустой звук - пфу! Знаешь, что такое "люблю"? "Люблю" - это когда в зоопарк по субботам, а по воскресеньям - не в качалку или к соседу, а в цирк или в театр кукольный. "Люблю" - это когда с шести утра в очереди в диагностический за талоном, а потом с подобострастной улыбкой через весь город за льготным рецептом к педиатру, который на твоего ребёнка как на стенку глядит. "Люблю" - это когда каждый месяц "поляну" шофёрам заводским накрываешь, потому что муж на машине по халтуре мотается, а ребёнку - в больницу. "Люблю" - это когда рухнешь после работы в кровать, но перед этим будильник на полчетвертого заведёшь и "Ласточкино гнездо" до утра лепишь. Ещё это когда с начальником ужинаешь, чтобы коляска была не белорусская, а американская. А ещё "люблю" - это когда звонишь домой, чтобы сказать: "Лидочек, я люблю тебя, доченька", а говоришь про обед в холодильнике…
Я смотрю на мамину руку в руке у американца. Никогда раньше не замечала, что у мамы такая маленькая рука, наверное, такая же, как у меня. Мы и варежки можем одну пару на двоих носить. Помню, как давным-давно мы шли с мамой в детский сад, на горку. Было морозно, снег вкусно скрипел под валенками, как сахарная слойка. Мы держались за руки, и варежки у нас были почти одинаковые - со снежинкой. Только у мамы чёрные с белой, а у меня - наоборот. Баба Маша вязала. После того дня я больше никогда не носила валенки - только сапожки ортопедические на молнии. Пальчики у мамы совсем крошечные, а на безымянном - белёсый след от кольца.
- Ладно, закрыли тему. Всё решено, мы улетаем послезавтра. Документы готовы, Лидию я в паспорт вписала. Как устроимся, позвоню, - свободной рукой мама разглаживает на платье жёлтые складки. - Нет, лучше напишу.
- Если ты считаешь, что я дам на вывоз ребёнка согласие, то ошибаешься.
- Твоего согласия не понадобится. Это моя собственная дочь, а документы на развод я почтой вышлю.
- Она такая же твоя, как и моя. И не чья-то собственность, а человек прежде всего. Если понадобится, я костьми лягу, а границу ты с ней не пересечёшь! - папин подбородок дрожит.
- То есть вот так, да? То есть по-хорошему ты не хочешь? Ну конечно, тебя же Лидочкино будущее меньше всего волнует. Ладно, предположим, она с тобой остаётся, чисто гипотетически, разумеется. Ты что с ней делать будешь? На больную маму повесишь? Или няньку наймёшь, а заодно и себе? Ведь ты и сотой доли её проблем знать не знаешь и ведать не ведаешь. Всё я, всё на своём горбу, без продыху, без остановки, о порожки только и спотыкаюсь, которые ты выпилить даже не можешь! Подстелите ему - костьми он ляжет! Комедиант!
- Мама! - вскрикиваю я, чтобы она замолчала.
Судорожно соображаю, что делать дальше. Очень хочу сказать: "Давайте лучше пить чай!", но пить чай с американцем мне не хочется. Папе, наверное, тоже.
- Мама, ты кольцо потеряла.
Точно обжёгшись, мама отдёргивает руку и поправляет причёску. Американец краснеет и поправляет на носу очки:
- Honey, may I say something? Would you, please, translate word by word?
- Что он сказал? - спрашивает папа.
- Хочет поговорить с тобой, я переведу.
- Look, Michael, the situation we are facing now is extremely hard… - начинает Брайан толстым, как труба, голосом. Маму почти не слышно, её голосок растворяется в этом трубном звуке, а слова лишаются смысла. До меня долетают обрывки фраз, которые никак не получается сложить вместе, как в задачке по арифметике про груши и яблоки.
- …Как здравомыслящий человек, понимаете, что в Штатах созданы все условия… должный уход, профессиональная няня, специализированная школа… я обеспеченный человек, будущее вашей дочери… вы с бабушкой будете навещать раз, два раза в год, сколько потребуется… все расходы беру на себя… я люблю вашу жену, что важнее - глубоко уважаю… взаимности не требую, смею лишь надеяться… жертвует ради дочери, понимаю и принимаю…
Кто-то снова играет на скрипочке.
- …К Лидии, как к собственному ребёнку, ни в коем случае не умаляя вашего права… единственный шанс на стопроцентное выздоровление… её поставят на ноги, она сможет ходить - в первую очередь все мы обязаны думать об этом…
Я всё слушаю, слушаю скрипку.
- …Наверное, вы правы. Там ей будет лучше, - доносятся до меня папины слова.
И вдруг у меня получается - груши и яблоки складываются, мне всё становится ясно.
Когда папа с мамой ссорятся, я должна быть рядом. Пока я рядом, они будут вместе. Пускай ругаются друг на друга, кричат, зато никто никуда не уйдёт. Когда я рядом, я контролирую их - ведь всё зависит только от меня.
От меня!
Ни от папы, ни от мамы и даже не от американца с его специализированной школой.
Только от меня.
Ведь даже когда уже всё решили за тебя, даже когда тебя не спросили: "А что ты думаешь? Чего хочешь ты?", забыли спросить или не посчитали нужным, даже тогда всё зависит только от тебя самого.
Всё просто: надо быть вместе, рядом. Мама всегда рядом, значит…
- Однажды в детском саду появилась горка. Её построили зашкафцы - такую высокую-высокую! - громко говорю я и беру с парты свёрнутый в трубку листок.
- Лидочек, что ты?! - мама испуганно смотрит то на меня, то на Брайана.
- Мамочка, я тебя люблю.
- Я тоже люблю тебя, детка… - она пытается обнять меня, но я высвобождаюсь.
- Не надо, не перебивай. И не обижайся, пожалуйста, но я останусь с папой. Дома.
- What did she say?
- Я не хочу в Аризону.
- Лидочек, всё уже решено, мы всё обсудили с Брайаном и с папой, он будет к нам приезжать.
- Нет.
- Honey, what is she saying?
- Пойми, малыш, тебя там вылечат.
- Я никуда не поеду.
- Но почему?
- Здесь дом, здесь папа. Здесь Зашкафье!
- Darling, please translate!
- Нет никакого дома и никогда не было! Дом там, где тебя любят, а папа - тот, кто о тебе заботится, понимаешь? За-бо-тит-ся! И Зашкафья никакого нет! Это твои фантазии, выдумки, вымысел! Господи, да что же в твоей голове творится?!
- Есть! Оно есть! - выкрикиваю я и в доказательство разворачиваю карту Зашкафья, которую мне подарили его жители.