- Все-таки я с тобой побуду немножко, - сказала Руфа, - проводим полночь, а тогда и пойду.
- Как с маленькой, что ли?
- А ты не обижайся. Я не потому, что не доверяю. Мне просто самой хочется с тобой побыть… Как-то на душе - не знаю как сказать… ну, не скажу, что волнение, а так, зыбь какая-то… Шорников у меня тут был, сидел все. Наговорил, наговорил. Вот поработает в совхозе, окончит заочно курсы по подготовке в вуз - и пойдет изучать кибернетику. И, конечно, потом на Марс полетит.
- Он что-то часто к тебе забегает… - заметила Женя.
Руфа, занятая своими мыслями, не обратила внимания на ее лукавый намек.
- А мне, Женя, вдруг стало страшно. Мир такой большой, такой огромный-преогромный, и разные страны, и разные люди, и города, и моря, - чего только нет на свете. А я, что же я-то? Неужели так вот и просижу весь век у своего озера около уток? И никогда ничего не увижу? Вот говорят, что в Черном море, и в Средиземном тоже, синяя вода, совсем синяя, как василек. А если в ладони ее зачерпнуть, она все равно синяя или как? И горы - какие они? Видела я их в кино, но походить мне по ним хочется. И вообще… Нельзя же только в кино поглядеть - и ладно. А если самой, своими глазами, то как?
- У! - Женя беспечно махнула рукой. - Это просто. Вот будешь хорошо работать, дадут тебе путевку - поедешь да посмотришь. Даже и за границу можешь поехать. Эх, если бы мне такие печали!..
- Ну, что же, ты мою печаль рассудила, давай твою рассудим, - сказала Руфа, немножко задетая тем, что Женя не поняла и не захотела понять ее душевной "зыби".
Ведь не только о том думала Руфа, чтобы поехать и поглядеть. Быть может, ей хотелось и пожить какой-то другой жизнью и какую-то другую работу испытать, может, она потом и опять к своим уткам вернулась бы и сказала бы себе: "Нет, не пойду больше никуда, это мое настоящее место". А так, ничего еще не испытав, ни на чем больше себя не проверив, навсегда остаться с утками и поставить на этом точку… Грустно. Хоть и важная это работа, хоть и почетная, но что делать, если душа еще не улеглась, а требует чего-то нового, и тревожит, и зовет куда-то. Но как объяснить это, как об этом сказать кому-нибудь, если и сама она еще не разберется, куда зовет ее душа и о чем она беспокоится?..
А Женя, считая, что и в самом деле она "рассудила печаль" Руфы, - вон ведь какая спокойная сидит! - заговорила о своем.
- Вот я думаю иногда: а что, если мне и правда в актрисы пойти?
- А ты думаешь, им легче, актрисам-то? Ты читала, как Паганини на скрипке играть учился, - да это каторга какая-то. А не прошел бы этой каторги, то и знаменитым скрипачом не стал бы. Тут и талант не помог бы.
- А все-таки, по-честному, Руфа, есть у меня талант, как ты думаешь?
Руфа вздохнула, поежилась.
- Немножко, по-моему, есть… Только ты не обижайся, только, по-моему, не такой, чтобы… ну…
- Ну, не Ермолова и не Тарасова… Все понятно, Руфа. Какого-то дела мне хочется, очень-очень интересного, чтобы придумывать что-то новое, искать. Может, на целину поехать, что ли? А тут у нас уже все ясно, все известно.
- Здесь тоже еще не все ясно. Вот пропало у нас несколько утят. А что мы могли сделать, чем помочь? Разве нет у нас своих трудностей? Что ты! Да и не уедешь ты никуда отсюда, не уехать тебе.
- Да, наверно, не уехать. Может, потом, попозже… Когда на сердце полегче станет.
- Когда любовь отпустит?
- Да… Если только отпустит.
Девушки уселись на старую колоду, лежавшую на бугорке под ветлами. Озеро темнело, и лишь один край его слабо просвечивал сквозь камыши желтым отсветом закатного неба. А вдали, где деревья близко подступили к воде, начал подниматься туман, - мир становился странным и призрачным. Утки, тихонько ковыляя, текли под навес, укладывались там бок о бок на чистой светлой соломе. Возились еще около кормушек белые стайки, покачивались на потемневшей воде. Но понемногу и они отходили от кормушек, вылезали из воды и с дремотным лепетом направлялись к ночлегу. Близилась полночь, но северное небо не давало тьмы, и девушкам видно было, как устраиваются на ночлег утки, как укладываются тесными рядками, прижимаясь друг к другу.
- Словно пирожки в печке, - ласково сказала Руфа.
Женя притихла, прислушиваясь к ночным шорохам и невнятным всплескам воды.
- Руфа, а вот что я еще думаю, - полушепотом заговорила Женя, стараясь не нарушить этой зыбкой тишины, - а может, стоит нам здесь, на месте, поискать? Ну, изобрести что-нибудь. Помнишь, Никанор Васильич нам об ультрафиолетовых лучах рассказывал? Коров облучали кварцевыми лампами - они удои большие давали. И телят, если болели, тоже облучали - телята выздоравливали. А может, мы всей бригадой, если возьмемся думать, то и придумаем тоже что-нибудь. Такое, чтобы никакого отхода не было у наших уток? Облучать их, может быть? Или собирать для них ультрафиолетовые лучи?..
- А как?
- Ну, про цветы - помнишь мы с тобой читали? Про герань, про мак…
Руфа усмехнулась:
- Клумбы для уток сажать?
- Ты не смейся, не смейся, - Женя увлеклась своими фантазиями, - куда им клумбы, лапчатым, всё в один миг вытопчут. Ну, а если подумать. Вот тебе задача - герань добывает и хранит ультрафиолетовые лучи, а лучи эти - если их понемножку - дают здоровье всему живому. Вопрос: как сделать, чтобы эти лучи попадали нашим уткам?
Руфа заинтересовалась:
- Надо подумать хорошенько. Ребятам сказать, чтобы подумали, девчонкам нашим, Шорникову. И еще с Никанором Васильичем поговорить…
- И не только это, и не только. - У Жени разгорелись глаза. - А так вот все время думать, искать. Как ученые ищут. Как геологи. Мало ли? Может, еще над кормами эксперименты делать?.. Знаешь, как интересно.
- Да, интересно, - согласилась Руфа в раздумье. - Ты интересные вещи говоришь. Ведь если разобраться, нам доверили большое дело. Но это не значит - дали тебе уток - и корми. Нет, ты ищи, как лучше их кормить, и как быстрее их выращивать, и как облегчить труд… Мы же все-таки образованные люди - ну, по сравнению с Верой хотя бы. Значит, и работать должны лучше, инициативней, интересней… Чтобы от нас толк был. А иначе - чего бы нам здесь и оставаться? Как ты, Женя?
- Ты права, Руфа.
- Прежде всего - освоим свою работу. Азбуку освоим. Или как у музыкантов - гамму. Чтобы с закрытыми глазами знали - и как рацион составить, и что для чего. А потом - думать. Вот придумали же доярки беспривязное содержание коров. Придумали же ученые гербициды сорняки уничтожать. Помнишь, как один тракторист, бригадир Яковлев, на съезде комсомола рассказывал?.. Самую тяжелую физическую работу они на машины переложили. На плечи машин. Так и сказал - на плечи машин. А мы что? Надо и нам думать, работать головой, а не то что - растащил по кормушкам готовые корма и спать пошел.
- Да, да, - подхватила Женя, изумленная перспективами, которые сегодня так внезапно и заманчиво раскрывались перед глазами, - о механизации надо думать. Почему это мы в бадейках корм по корытцам разносим? Пускай транспортер какой-нибудь. Помнишь, было в газетах, ребята где-то под Ленинградом всю птичью ферму механизировали? А мы что?
- Правильно! Заявление механизаторам подадим! - Руфа потеряла свое обычное спокойствие. - Женька, Женечка, ты меня сегодня совсем растревожила, ты меня заставила думать. Видишь, как ты мне нужна, Женя! Ты мне очень нужна!
Они еще долго разговаривали, что-то прикидывали и придумывали. Вот взять еще и такой вопрос. Об утках - чтобы в птичнике им было хорошо - заботятся. А об утятницах никто и не думает. Вон в колхозе "Светлый путь" одна взялась уток разводить, да не справилась, заболела. А почему? Высокие обязательства взяла, а силы-то не хватило. А вот как бы придумать, чтобы и норму высокую сохранить и чтобы работа одной только радостью была?
Желтые отсветы в озере погасли, камыши затихли, уснули, укутанные покрывалом тумана… Женя зябко повела плечами.
- Гляди-ка, ночь давно, а ты еще здесь. Уходи немедленно, уплывай, отчаливай.
Но Руфу одолевали разные проекты.
Может, уголок отдыха устроить, полочку с книгами?.. И территорию в порядок привести. Если взять да выложить дорожки щебнем или кирпичом или мелкими дровишками - что найдется, - тогда и сапоги не нужны будут, в тапочках можно, в босоножках… Пройдешь по дорожке до кормушки, а корм по транспортеру идет, только принимай… А что? Невозможно? Люди вон вокруг земли летают, а нам и это невозможно?
- Прежде всего, Женя, надо добиться настоящего помещения для уток. Чтобы по норме было, просторно. Тогда и утята душить друг друга не будут, и мы не будем так мучиться.
- А почему ты не потребовала?
- Я требовала… - Руфа замялась. - Савелий Петрович сказал, что везде так…
- А ты?
- И еще сказал - покажите сначала работу, посмотрим, справитесь ли…
Женя нахмурилась и тихонько вздохнула.
- Он, может, и рад был бы, если бы мы не справились, - это на него похоже. И почему мы все это сами должны придумывать? Ведь он - директор, мог бы подсказать, он же все знает, он же хороший хозяйственник…
- А может… не такой уж хороший? - задумчиво сказала Руфа.
Женя опустила голову.
- Может быть, - еле слышно сказала она.
- Так я пойду. Не уснешь здесь?
Женя энергично затрясла головой:
- Нет, нет. Ни за что не поддамся.
- Смотри не поддавайся. Сейчас особенно глядеть надо. Слышала, что у Веры-то?
Женя встрепенулась, испугалась:
- Что? Что?
- Лисица приходила. Не успели оглянуться - четыре утки лежат с перегрызенным горлом. А пятую унесла. У самой изгородки так и лежат рядком.
- Ой! Когда же?
- Прошлой ночью. Так что - поглядывай.
Женя схватилась за виски - жест, бессознательно перенятый у матери.
- Да если я, проклятый сурок, дам себе уснуть, да если что-нибудь такое… Тогда меня, сонную тетерю, убить будет мало.
Сегодня отцовская лодочка ждала Руфу. Руфа взяла весло, привычным движением оттолкнулась от берега, помахала Жене рукой на прощание. Лодочка вошла в туман, и Руфа исчезла, словно ночное видение. Нет никого, только Женя да березы, да звезда над головой, да еще утки под навесом.
Утки услышали всплеск воды и тотчас откликнулись тревожным лепетом - проснулись.
- Спите, спите, - сказала им Женя, - я здесь, не бойтесь. Вот еще бояки какие.
Женя нарочно говорила вслух, звук ласкового человеческого голоса успокаивает эту нежную, чуткую птицу. Да и самой как-то веселее, когда разговариваешь или напеваешь…
Запад погас. Ночные шорохи ожили в затаенной тьме островка, словно кто-то проснулся там и смотрит на Женю из-за кустов и неслышными шагами подходит все ближе и ближе к берегу, а может быть, уже и спускается в воду. Вон что-то плеснуло в камышах, чуть слышно булькнуло и затихло…
Женя вся напряглась, затаила дух. Ночь, и озеро, и деревья, казалось, тоже затаили дыхание и ждут, что будет дальше. Безотчетный страх холодком пробежал по спине. Еще минута - и Женя вскрикнет и убежит без оглядки от почерневшего ночного озера, от его тяжкого и недоброго очарования.
И вдруг в эту жуткую минуту утки проснулись и заговорили, залепетали, зашевелились под навесом. От их голосов, таких домашних и таких привычных, сразу исчезли все наваждения.
- Иду, иду! - откликнулась Женя. - Кто вас тут потревожил?
Женя побежала к навесу, а в голове уже метались испуганные мысли - лиса? Утащила? Уже лежат белые уточки у изгороди с перегрызенным горлом?
Мимо навесов, по влажному, прибитому волной песку, важно шла серая кошка. Женя остановилась и засмеялась.
- Ну и зверь! Ох, и чуткие же вы у меня. Уж кто ходит тише кошки? И ту услышали.
Женя старалась говорить громко, чтобы утки слышали ее и чтобы "те", которые притаились в камышах и шуршат листвой на островке, прячась в тумане, отступили, убрались подальше, скрылись туда, откуда вылезли было вместе с туманом и тьмой, - здесь люди, здесь человеческий голос, которого боятся и звери и ночные видения. И, чтобы подольше звучал человеческий голос, Женя принялась читать пришедшие на память стихи:
Летний день кончается,
Теплится звезда.
В озере качается
Сонная вода…
Медленно проходила ночь, но не было часа, похожего один на другой. Все время что-то таинственно менялось вокруг. Потянуло ветерком, проснулись камыши, зашуршали жестким шелестом. Потемнело небо, и яркими стали звезды, серебряный ковш Медведицы зачерпнул ночную синеву, маленьким белым костром замерцали Стожары… Незаметно, словно украдкой, ветер стащил с озера покрывало тумана, и в черной воде оказалось полно звезд.
Сразу вспомнился тот Саша-Миша, которому захотелось поплавать среди звезд. Какой это был, видно, интересный парнишка, фантазер и отважный человек, какое богатство воображения таилось в его мальчишеской голове! А его выгнали из лагеря… Начальник не терпел нарушений дисциплины. Вот так!
"И этот человек был бы со мной рядом, всегда, всю жизнь! И так же рассказывал бы мне о своих успехах… О!"
Женя передернула плечами. Она медленно шла по берегу, прислушиваясь к тишине, к хрусту песка под ногами, а думы текли своим чередом, ничем не прерываемые. Она перебирала в памяти все эти маленькие, но такие важные в ее жизни события последних дней, разговоры, споры, скандалы дома… Недоумение, обида сгущались в ее душе. Мысли опять вернулись к отцу, к Пожарову.
"Ну, я не поняла этого человека сразу. А отец? С мамы спрашивать нечего. Но отец? Значит, ему все равно, за кого мне выйти? Лишь бы выйти?"
Да ведь нет же, нет. Этот человек ему нравится! Они "хорошо сработались". Но как же так? Пожаров раскрылся перед Женей так ясно и просто, как стекло, которое притворяется алмазом, а потом повернется какой-то гранью, и ты отчетливо видишь, что это стекляшка. Женя видит это, а отец?.. Неужели он, такой умный, такой проницательный человек, ничего этого не видит? Быть не может! Но если видит - почему принимает его, почему держит около себя, почему даже свою единственную дочь хотел бы отдать ему?.. Ему с Пожаровым удобно? Пожаров никогда не уличит его в беспринципности? Не уличит. А почему? Потому что сам такой же…
Женя отмахнулась от этих мыслей. Страшно было додумать все до конца.
"А если бы к отцу пришел тот… - Женя грустно покачала головой. - Я знаю, что он никогда не придет, я это знаю. Но, если бы… Что сказал бы отец?"
Подумала, представила себе эту встречу… Нет, ничего не вышло бы. Отец всегда отзывался о нем с пренебрежением. Он даже не хотел утверждать Арсеньева на работе. Женя помнила, как жестко, с каменным лицом сказал он тогда: "Мне этот человек не внушает доверия - болтлив и развязен". Женя узнала после, что Арсеньев выступил на собрании и обвинил отца в бесхозяйственности. Это ее-то отца, который считался лучшим хозяином в районе…
"Клуб ему, видите ли, не понравился, - раздраженно рассказывал отец, - не клуб, а забегаловка. Так и сказал. Директор - то есть я, - видите ли, малограмотный, не понимает, какое значение имеет клуб в селе. Это, видите ли, и политическая ошибка, и хозяйственная!"
Как тогда негодовала Женя на этого зазнайку Арсеньева. Кто он такой, что посмел так говорить об ее отце? А теперь? Как самого большого праздника теперь ждет она встречи с Арсеньевым…
В камышах что-то сильно плеснуло. Женя вскинула голову, прислушалась. "Не выдра ли?"
Недавно Никанор Васильевич рассказал, как однажды на озере появилась выдра. Ухватила утку за ногу и тянет под воду. Утка кричит, бьет по воде крыльями, а вырваться не может. Птичница, как была в платье, бросилась в воду, отняла утку. А то ищи потом, куда девалась утка? Утку отняли, выдру застрелили.
Но может, эта выдра на озере не одна?
Женя долго стояла на берегу, напряженно прислушивалась.
Вода по-прежнему была тихой и неподвижной, и затонувшие звезды дрожали и переливались в ней.
Тревога прошла. И Женя со страхом почувствовала, что ей хочется спать, что голова тяжелеет и клонится вниз и что веки сами собой опускаются на глаза. Если бы только сесть и посидеть немножко на разбитой колоде, прислонясь спиной к стволу старой ивы… Ведь Женя не собирается пойти в кладовую и улечься там на мешках, как бывало. Ах, и хорошо же спалось тогда!
"Я тебе дам - в кладовую! - пригрозила сама себе Женя. - Я тебе сяду на колоду! Я тебя знаю, тебе только прислониться к чему-нибудь - и прощай до утра! И что же это за сон такой у меня? У людей вон бессонницы бывают, а тут прямо валит с ног, да и все! Прямо болезнь какая-то. Прочь, прочь, не хочу спать, не буду спать!"
Женя принялась махать руками, прыгать на одной ноге, делать гимнастику… Немножко разогнав сон, отправилась в кладовую составлять корм.
Здесь, при сумеречном свете маленькой электрической лампочки, среди теплых запахов жмыха, соломы и привядшей рубленой зелени, сон снова подкрался к ней, начал одолевать.
Руки стали какие-то чужие, на плечах повисла тяжесть, в глазах начало что-то мелькать, что-то грезиться…
- Нет, врешь, не одолеешь, - прошептала Женя, еле шевеля непослушными губами. - И не сплю я вовсе… А тут сразу сны… Это нечестно, чтобы сны… когда глаза открыты. У меня же глаза открыты.
Женя привалилась к тугому мешку с комбикормом, но сейчас же отпрянула от него, будто обожглась.
"Спать, сонная тетеря? А если лиса? А если енот?"
В совхозе много рассказов ходило об этом странном звере. Сам, как собака, уши круглые. А встретишься - не испугается. Идет прямо на человека, и все. А не убежишь - начнет кусать.
И тут опять закричали утки.
Женя бросила мерку, в которую уже зачерпнула костяной муки, и в два прыжка вылетела из кладовки. Утки вышли из-под навеса, они тревожно сбивались в кучки, пытались куда-то бежать и кричали, кричали… Увидев Женю, бросились к ней, хлопая крыльями, - словно белая метель поднялась в загоне. Отовсюду - из-под навесов, из-под кустов - тысячи уток бежали и бежали к Жене, кричали, что им страшно, звали Женю на помощь, требовали ее защиты!
- Ну, кто вас? Кто вас? - спрашивала Женя, оглядываясь по сторонам. - Ну, чего вы испугались? Ведь я же здесь, я здесь. Да разве я дам вас кому-нибудь в обиду?
Никого не было. Утки, столпившись вокруг Жени, все еще жаловались, поглядывая на нее черными бисеринками глаз, и наступали ей на ноги своими смешными широкими лапками. У Жени раскрылось сердце.
- Эх, вы, - сказала она, - ко мне спасаться бежите?
И такой нежностью к этим робким существам наполнилась ее душа, что захотелось их всех захватить в руки, погладить атласные белоснежные перья, поцеловать маленькие белые головки, погреть в ладонях оранжевые босые лапки…
- Эх вы, - еще раз усмехнулась она, - а никого и нет, ничего и не случилось.
В это время из-за старой колоды выбежала собака. Она остановилась, подняла острые ушки и нерешительно завиляла хвостом. Это был рыженький Руфин Орлик.
- Ах, вот в чем дело, - сказала Женя, - значит, все-таки у нас гости! Ты что, Орлик, думал, что Руфа здесь? А Руфы нет, Руфа дома. Неужели у тебя никакого чутья - бежишь себе, да и ладно. Смотри, как ты моих уток взбаламутил, а? Ступай-ка домой, отчаливай.
Проводив Орлика за калитку, Женя вернулась к озеру. Тут она увидела, что пропустила какие-то очень важные минуты и не заметила, как звезды погасли в воде, а у противоположного берега, среди камышей, возникла светлая полоска зари.