- Да, да, Женя Каштанова! - торжествуя, повторил он. - Нашего директора дочь, бабушка.
У бабушки потемнело лицо.
- Что с тобой? Она тебе не нравится?
- Да пойдет ли? Барышня ведь она. И - слышала я - за Пожарова ее хотят.
- Мало ли что хотят. А она за меня хочет.
Но бабушка, сдвинув брови, покачала головой.
- А как с ним-то… с Каштановым-то ладить будешь? И сейчас друг друга на дух не принимаете.
- А мне не с ним жить, бабушка.
Долго горел огонь в эту ночь в доме Арсеньевых. Григорий думал и передумывал, как и где будут они жить с Женей. Если останется здесь - хорошо. А если не понравится - придется искать квартиру…
А бабушка Софья все тихонько сетовала:
- Мало ли девок в совхозе? И хорошие есть, и работящие. Так вот нет - Каштанову ему нужно. Уж и не молоденький, а разуму все нет.
Вдруг у бабушки Софьи появилась надежда:
- Гриша… А Гриш!
- Что, бабушка?
- А отдаст ее за тебя директор-то?
- А я и спрашивать не буду.
- Так, значит, не говорил с ним? Ну, тогда все это пока еще вилами на воде писано.
- Как это - вилами на воде? Мы с Женей решили. Чего ж еще? Сейчас не старое время, бабушка, чтобы жить по приказу отца.
- Так-то оно так, а все-таки - отец.
Бабушка немного успокоилась. Зато начал волноваться Григорий. Как это он так скоро и так просто все решил? Каштанов Жене действительно "все-таки отец". Как можно так полагаться на ее слово? Ей за него дома надо будет выдержать большую борьбу - выдержит ли? У Каштанова характер жесткий. А там еще и мать…
Григорию стало тяжело и тревожно. Все закачалось, заколебалось. Счастье, которое, казалось, уже вошло в его дом, вдруг обернулось миражем. Хоть бы утро скорее, чтобы увидеться с Женей и убедиться, что она по-прежнему любит и ждет, решение ее не изменилось.
"Да, надо как-то ладить с этим человеком, - внушал себе Григорий. - Надо помягче. Да и что мы за враги такие? Из-за чего нам враждовать? Кривая у него душа, это верно. Но ведь можно и по-хорошему объясниться, не обязательно с бранью! Я ведь тоже бываю не совсем прав… Спорю, требую. А он не привык".
И Григорий дал себе слово наладить отношения с Каштановым. Ну, если и слукавит иногда человек… Что ж! Все не святые.
Так он решил ночью. Это решение его успокоило - все будет мирно, все будет хорошо. Можно же иногда чем-то поступиться - ну, хотя бы ради Жени. Ради его и ее счастья.
Григорий никак не мог предполагать, что не пройдет и недели, как они рассорятся с Каштановым чуть ли не на всю жизнь.
Из областной газеты приехал корреспондент. Он интересовался и полями и фермами. Но главное, что ему было нужно, - написать о Вере Грамовой как о передовой работнице области.
Корреспондент - худощавый, рябоватый, очень подвижной и словоохотливый - направился было к парторгу. Но Анны Федоровны не было - уехала на полевой стан.
Корреспондент прошел в контору, к директору. У директора, как всегда, толпился народ, но он отложил все дела и принял работника газеты, приветливо улыбаясь.
- Хозяйство покажу с удовольствием, - сказал Савелий Петрович, - а вот насчет Веры… тут у вас, товарищ, ничего не выйдет.
Корреспондент удивился:
- А что такое? Почему?
- Нет у нас больше передовой работницы Веры Грамовой!
- Как? Уехала?
Савелий Петрович усмехнулся:
- Куда там уехала! Сидит на своем птичнике. Да только не ударница она теперь. Все обязательства свои провалила.
Корреспондент вынул из портфеля блокнот и принялся писать.
- Так что же - завышенные обязательства взяла?
Савелий Петрович пожал плечами:
- Да как сказать? Возможно, для нее это было не по силам…
- Так что же она, своих сил не рассчитала?
- Видно, что так.
- Да, это бывает! - Корреспондент разговаривал и строчил в блокноте. - Не первый случай. Закружится голова от успехов - и впадает человек в азарт. А вам бы остановить ее не мешало…
- Хм!.. Останавливали. Предупреждали. Но сами знаете: "Я знатный человек, мне не перечь!" А теперь вот вместе с ней краснеть приходится.
Корреспондент уехал. А дня через два в газете появилась заметка. Арсеньев, разбирая газеты, сразу увидел ее.
"Обманутые ожидания". Разговор с директором совхоза "Голубые озера" С. П. Каштановым".
Арсеньев, не веря глазам, еще раз прочитал заголовок.
Что такое, о чем?
"…Мы предупреждали т. Грамову, что обязательства, которые она берет, невыполнимы. Но т. Грамова не хотела слушать никаких советов благоразумия…"
- Что?! Он ее предупреждал? Ну, уж это слишком…
"…И хотя мы всячески обеспечили и кормами и вниманием т. Грамову, она все-таки, как и следовало ожидать, своих обязательств выполнить не смогла…"
Арсеньев позвонил Анне Федоровне. Голос ее глухо и печально отозвался в трубке:
- Ты что, насчет заметки небось?
- Да. Я хочу знать, как вы смотрите на эту ложь. Он ее предупреждал. Это он-то!.. Вы же сами рассказывали, как он подбадривал!
- Не кричи, - остановила его Анна Федоровна. - Криком не поможешь.
- Но что-то надо же сделать! Зачем же все сваливать на Веру, разве это честно?! А вы еще боитесь слово ему сказать…
Тут Арсеньев почувствовал, что кричит он все это в пустоту - Анна Федоровна положила трубку.
- Ах вот как, стало неприятно слушать.
Он отдал ключи от клуба уборщице и поспешил на шоссе. Там постоянно идут грузовые машины - Арсеньев должен был немедленно попасть в партком.
Анна Федоровна, увидев его, не удивилась.
- Так и знала, - сказала она, убирая в папку какие-то бумаги. - Примчался. Ну, а что делать-то - опровержение писать, что ли?
- Да хотя бы и так, - ответил Арсеньев. - А вы как считаете - надо мириться со всякой ложью?
- А кто - ты, что ли, напишешь?
- Я напишу.
- Сядь, - сказала Анна Федоровна, указав на стул возле своего письменного стола, - давай поговорим спокойно. Ну, что случилось? Савелий Петрович дал неверные сведения? Так. Но тогда пиши и о том, что парторг в свое время не вмешалась, не удержала Веру от невыполнимых обязательств. Пиши про все.
- Что ж, - нахмурясь, сказал Арсеньев, - если так… то об этом надо написать. А зачем же все сваливать на Веру? Зачем приписывать себе и "советы благоразумия", и "внимание", и всякую заботу, которой, по существу, не было?
- А вот мы сейчас у него у самого и спросим: зачем? Слышишь? Идет.
Каштанов вошел наигранно весело. Однако, увидев Арсеньева, сдвинул брови, улыбка его пропала. Он понял, что Арсеньев вмешался в это дело, и тотчас приготовился к отпору.
- Вы, надеюсь, понимаете, зачем я вас пригласила, Савелий Петрович? - сказала Анна Федоровна, не поднимая глаз от газеты, которая лежала у нее на столе с подчеркнутым красным карандашом заголовком - "Обманутые ожидания".
- Еще бы! - усмехнулся Каштанов. - Все ясно.
- Почему же вы, Савелий Петрович, сообщили в газету не совсем верные сведения?
- Неверные? Хм! Значит, я не в курсе дел. Значит, у нас Вера Грамова обязательства выполняет. Значит, это не у нее мы только что списали двести штук уток, и я не уверен, что только двести.
Анна Федоровна жестом остановила его.
- Я не о том, Савелий Петрович. Я хочу понять, почему вы приписали Вере нашу с вами вину?
- Ах, это… - Директор чуть-чуть смутился, - Да это газетчик переврал. Я ведь не так ему сказал. Да и велика важность, вздор какой. Ну, сама взяла обязательства или мы посоветовали - какое это имеет значение.
- Не тот разговор, Савелий Петрович, - холодно сказала Анна Федоровна, потирая пальцами лоб. - Мне кажется, тут прежде всего надо вспомнить, что Вера - человек.
- Ах, вот как! - Глаза директора остро сверкнули. - А кто же забывал об этом? Что не сделано для нее? В чем отказано? Заработок - больше любого специалиста. Комната в новом доме. Что же еще? На руках носить?
- "На руках носить"! - Анна Федоровна хмуро усмехнулась. - Ну, до этого далеко, чтобы мы ее на руках носили. Навалили непосильные обязательства, в непосильный воз впрягли - и вези как знаешь.
- Э, нет, нет! - остановил ее директор. - Никто на нее этих обязательств не наваливал, сама взяла, голубушка, сама взяла. Весь мир удивить хотела.
- Вот мы и подошли к сути дела, Савелий Петрович. - Анна Федоровна легонько похлопала по газете рукой. - Если бы она победила, то и мы к ее победе примазались бы. А если вот так случилось, что сил у нее не хватило, сорвалась, - так мы, оказывается, в сторонке были. Да и не в сторонке даже. Вы забыли разве, как в этом самом кабинете, сидя на этом самом стуле, на котором теперь сидите, кричали: "Давай, Вера, давай! Бери больше, чтобы прямо в герои!" А теперь оказывается, что мы ее предостерегали? Что это она не послушалась нашего благоразумного голоса?!
- Ох, Анна Федоровна, - вздохнул Савелий Петрович, - ну, закралась неточность. И все. Ну, стоит ли из-за этого столько разговаривать!
- Хорошо. Не будем разговаривать. Давайте подумаем, как помочь Вере. Может, подберем ей бригаду? В конце концов, ведь страну массы кормят, а не единицы.
- Пожалуйста, - охотно отозвался Каштанов, явно желая разрядить накалившуюся атмосферу, - все, что необходимо для ее хозяйства, будет доставлено. Жаловаться не будет повода. Пускай работает спокойно. И если ей нужно, чтобы я… Ну… извинился, что ли… так пожалуйста.
- В областной газете? - спросил Арсеньев.
Каштанов, будто только что увидев его, обернулся.
- То есть как - в газете?
- Да так. Оболгали ее на всю область, а извиняться будете потихоньку?
Каштанов побагровел.
- А вы-то здесь при чем, позвольте спросить? Вы-то какое право имеете…
- Вступиться за обиженного право имеет каждый.
- Скажите пожалуйста, - насмешливо протянул Каштанов. - Рыцарь явился… Веру защищать.
- Не Веру, а правду! - Арсеньев подошел к Каштанову. - Какой же вы кривой души человек!
Каштанов вскочил.
- Смотрите пожалуйста! - закричал он. - Да как ты смеешь?!
- А чего ж не сметь? - вмешалась Анна Федоровна. - Он правду говорит.
- И этот человек хочет жениться на моей дочери. Да никогда этого не будет, никогда!
Слухи и разговоры
"Вот концов-то нарвали да набросали, - думала Анна Федоровна, пробираясь по тропочке к птичнику Веры Грамовой. - Кому клуб передать? Надо бы из молодежи кого-нибудь. Может, Юру - он у нас азартный актер. Но, пожалуй, тогда вся клубная работа к драмкружку да и к театрам сведется. Может, Ване? Парень обстоятельный, но любит свои огороды, так стоит ли его с такого дела снимать? Ах, беда, беда какая, что ты натворил, Арсеньев, бешеный ты человек…"
А Григорий Арсеньев в это время мчался на попутном грузовике в район. Не так давно в райкоме его спрашивали: не хочет ли он последовать славному примеру Гагановой и перейти на менее благополучный участок - в колхоз "Красное Знамя". Здесь, в "Голубых озерах", работа налажена, молодежь крепкая, инициативная, и без него обойдутся. А в "Красном Знамени" клуб совсем в деревенскую "беседу" превратился - песни, да пляски, да пьяные драки.
Арсеньев в то время отказался, не мог расстаться со своим клубом, со своей молодежью, с тайной радостью своей - встречать иногда Женю Каштанову…
Теперь он ехал в райком с просьбой немедленно перевести его в "Красное Знамя". Он не хотел больше ни одного дня оставаться там, где живёт, работает и управляет Савелий Каштанов.
А по совхозу уже шли слухи и разговоры… Арсеньев ушел потоку, что директор не захотел отдать за него Женю.
"Кто ты такой, - сказал ему Каштанов, - чтобы я за тебя свою дочь отдал? Уж отдавать - так за большого человека! За секретаря райкома там или за директора какого. А ты кто такой?"
"Нет, не так было. Каштаниха сказала: "Отдадим Женю, если твоя бабка к нам на порог не ступит!" А Григорий - в амбицию: "Не нужно мне, говорит, и вашей Жени, да чтобы я из-за вас бабку обидел".
"А Женька-то как тень ходит. Как бы чего с собой не сделала! Видно, дело-то далеко зашло".
"Вот то-то, что дело зашло. А жениться-то ему, видно, не хочется. Вот и нашел предлог - улизнул, и все. Лови теперь зайца за хвост!"
"Девчонку жалко, - думала Анна Федоровна, шагая по сухой, словно корка, тропочке. - Ах, жалко девчонку! Вот задала ей судьба задачу. Тут и старый человек не знал бы, как решить, а ей всего восемнадцать. А что ж делать? Решай, да и все тут. И советовать ничего нельзя - пускай ей ее сердце советует: то ли оставить Арсеньева, то ли вслед за ним лететь".
Анна Федоровна поднялась на бугор, и большое светло-серое озеро засветилось перед ней. По озеру шли маленькие зыбульки, ерошили воду, делали ее похожей на живую чешую, которая слегка поблескивала и трепетала под волокнистым небом пасмурного дня. И на воде и на берегу белели утиные стаи.
Мысли Анны Федоровны перекинулись на Веру:
"Вот и еще одна сухота. Люди вон как-то умеют жизнь свою улаживать, а у этой все то овраг, то буерак. Славу добывать ринулась. "На любое пойду, лишь бы знали, кто я такая". А когда главным становится это "я", не миновать такому герою валиться под гору".
Вера, как всегда, в брезентовом фартуке, в платке по брови, из-под которого торчали прямые темные волосы, обрадовалась, увидев Анну Федоровну. Белозубая улыбка осветила ее лицо.
- Ну как, Вера, налаживается дело?
- А чего ж? Налаживаем помаленьку. Никанор Васильич подсобил. Комбикорму из "Дружбы" привез - дали взаймы.
- А сама попросить не могла, ждала Никанора Васильича?
- Сама-то, сама. Если бы не закрутилась до смерти, так попросила бы. А уж если не по силам за гуж взялась, так… куда уж.
- Брось, брось, Вера, не ты одна виновата в том, что произошло. Сбили мы тебя маленько. Ну, да ладно. Умнее будем. Как бригада у тебя?
- Ничего. Бабы работящие. Бригадой-то куда легче работается, что говорить.
Они медленно шли по берегу, поглядывая на уток.
- А что я думаю, Анна Федоровна, - сосредоточенно сдвинув брови, продолжала Вера, - вот вы все говорите - учиться надо, учиться надо. А что, скажете, Долинюк, например, образованная, что ли? Или еще там кто?..
- Представь себе - образованный человек Долинюк. И все передовые люди если не учились, так учатся. Для того чтобы передовым человеком быть, кругозор широкий нужен. А без чтения, без образования какой же кругозор?
Наступило молчание.
Налетел ветер, жестко прошелестели тростники над водой. Утки спокойно покачивались на светло-серой зыби…
Анна Федоровна чувствовала, что Вере хочется спросить об Арсеньеве, но она никак не может отважиться на это.
- Ты слышала? - Анна Федоровна решила помочь ей. - Григорий Владимирович уехал от нас.
- Слышала, - сдержанно ответила Вера. - Совсем?
- Совсем.
- А с Женей как же? К себе возьмет?
- Не знаю.
- Ага, значит, не взял еще, - глаза у Веры блеснули, - и не возьмет. Он такой. Ему никого не нужно. У него ледяшка вместо сердца.
- А девчонки нынче уток сдают. - Анна Федоровна поспешила переменить разговор. - За первой партией машина пошла. Ревет вся бригада без памяти!
Вера усмехнулась:
- Я тоже, бывало, хлюпала. А что ж делать - на то и растим, чтобы сдавать… - И повторила задумчиво: - Значит, уехал…
Пожаров получает пощечину
- Страну кормить надо, - сказал Никанор Васильевич Руфе, - для того и работаем, для того и растим животное. Ведь не для забавы его мы растим.
Но Руфа все это хорошо понимала и без Никанора Васильевича. Однако когда возле птичника зашумела машина и шофер Гриша прогудел, давая знать, что приехал, - у Руфы сбежал румянец с лица.
Сегодня на птичнике собралась вся бригада - все шесть человек. Утки толпились у кормушек. Они недовольно бранились - время поесть, а в кормушках нет ничего.
Но девушки, молчаливые, озабоченные, вместо того чтобы дать корм, отделили от стаи несколько сотен и потихоньку начали загонять в птичник. Утки сначала удивленно крякали, поглядывая на своих птичниц то правым, то левым глазом - смотреть прямо вверх они не умели.
"В чем дело? - спрашивали они. - Мы хотим есть, мы хотим на воду, мы хотим ходить по берегу - для чего это с утра загонять нас в птичник?"
Сначала крякали тихонько. Потом начали повышать голос. И когда загнали их в маленький, тесный отсек и начали хватать по две, по три прямо за шею и передавать через окошко в машину, утки подняли истошный крик. Они метались по отсеку, старались забиться куда-нибудь подальше в угол, совались под ноги своим птичницам и кричали, кричали, кричали.
Никанор Васильевич стоял у самого окна и передавал уток в машину. Рабочий около машины принимал их - бросал в кузов, не глядя, куда и как они упадут. Утки летели, как белые мешочки, шлепались об пол кузова, но тут же вскакивали, взмахивали крыльями и продолжали отчаянно кричать, вытягивая шеи. Их крик оглушал птичниц и перевертывал им сердце.
Руфа первая не выдержала.
- Да что ж это такое! - сердито, дрожащим голосом сказала она. - Что ж вы так-то? Ведь они живые!
- Некогда с ними цацкаться, - возразил Никанор Васильевич, - не стеклянные, не разобьются.
- Да потише вы, потише! - со слезами попросила рабочего маленькая Аня Горкина. - Чего вы швыряете их? Они и там еще натерпятся.
- Скорей, скорей, девушки, - поторапливал Никанор Васильевич. - Сейчас еще две машины придут. Нельзя задерживать, сами знаете.
Машина отошла, увозя живой, белый, просящий защиты и плачущий груз. Девушки, мрачные, ошеломленные, вытирая слезы, вышли на выгон. Женя была среди них. Она молчала.
- Еще загонять? - спросила Руфа, хмуро глядя на Никанора Васильевича.
Никанор Васильевич вытирал платком вспотевшее лицо, намокшие седые виски.
- Ну, а как же, - ответил он, - загонять, и немедленно.
Это была пытка. Ведь они этих уток вынянчили, выходили, заботились о них, как о маленьких детках… И утки знали их, привыкли видеть от них только ласку, и корм, и защиту от всяких врагов - от бродящих по ночам кошек, от ворон и всяких неведомых зверей, грозящих им в ночные часы. А теперь сами, вместо того чтобы вступиться, гонят их куда-то, хватают за шеи, бросают…
- Эту не дам, не дам! - закричала вдруг Фаинка. - Куда хватаете такую хорошую? Я ее у коршуна отняла, не дам! Она крупная, на племя пойдет.
И, схватив свою любимую утку, выскочила из отсека и выкинула ее из окна на выгон.
- Беги, - крикнула она утке, захлопав в ладоши, - беги отсюда!
Девушки сочувственно переглянулись. Но Никанор Васильевич нахмурился.
- А вот это уже - детство. Пора взрослыми быть, пора трезво смотреть на вещи. Вы же знали, что они на мясо пойдут.
- А если бы мы их не любили… если бы не жалели… - у Руфы прерывался голос, - разве могли бы мы их так выходить?
- Уж слишком вы трезвый, как я погляжу, - ввязалась резкая Клаша Сухарева. - "Мясо, мясо"! Это вам - мясо. А нам - наши утки!
- Не понимаете вы ничего, - плача подтвердила Аня, - ничего-то, ничего не понимаете.
- А еще до седых волос дожили… - проворчала Катя.