На второй или на третий день по приезде Вера получила письмо, от которого глаза ее широко раскрылись. Несколько минут она глядела на исписанные кривым почерком странички, а потом принялась читать сначала.
"Дорогая Вера Антоновна, пишет вам незнакомый человек. Но есть мечта быть с вами знакомым. Я - тракторист неплохо зарабатываю. Имею собственный дом и сад. Я прочитал о вас в газете, и у меня есть ваш портрет из газеты. Вы мне очень понравились. Есть мечта, что я вам тоже понравлюсь и мы соединим нашу жизнь…"
Дочитав до этого места, Вера снова с изумлением принялась рассматривать эти захватанные, вырванные из тетрадки листки.
"Что ж это, в самом деле? Насмешка, что ли? Разыгрывают?"
В конверте оказалась и карточка, завернутая в бумажку. Веселое курносое лицо, маленькие, близко посаженные глаза, толстые губы с затаившейся в них хитроватой улыбкой… Кто же такой этот человек? Почему он так просто решает свою судьбу? И почему он думает, что и Вера так же, за глаза, может решиться?
И ведь нет же, не разыгрывает. Вот его адрес, просит написать свое согласие, и тогда он приедет к ней, и они обо всем договорятся. И подпись - Сергей Петрович Дубенко.
Она сначала задумалась, потом рассмеялась. Вот ведь нашелся и на ее долю человек. Увидел ее портрет - только портрет - и влюбился. А он ведь ее не знает, не знает о ней ничего - ни голоса ее, ни как она ходит, как смеется… Даже какого цвета у нее глаза, не знает. Знает только, как она работает, - об этом в газете написано. Так неужели этого довольно, чтобы полюбить?.. Дурость одна, тьфу!
Но хоть и плевалась Вера, однако женское самолюбие ее было сильно польщено. Нет, он не только знает, как она работает, но и портрет ее вырезал. Уж если бы не понравилось ему ее лицо, то и не написал бы. И что же теперь делать? Отвечать на это или не отвечать? А если отвечать, то что?
"Пусть подождет!"
Она сунула письмо Дубенко в ящик стола. Пусть полежит, ответ сам собой сложится.
Вот ведь и она кому-то нравится, не такая уж она, что на нее и глядеть не стоит.
"Может, и стоит, да не глядит же!"
Отложив письма, Вера - уже в который раз! - достала с полки свернутые в трубочку репродукции, развернула их. Купила все, что просил, все точно по списку. Но отнести - не отнесла, пусть сам придет. И эта мысль, что не сегодня, так завтра Арсеньев придет к ней за этими репродукциями, грела ее сердце.
"Ну и что из этого? - Она пыталась уговорить себя. - Ну, придет и уйдет. И что же?"
А сердце твердило свое:
"Пусть хоть придет, хоть повидаться, хоть два слова сказать! Разве я жду чего-нибудь? Разве прошу? Только увидеть, только два слова сказать - неужто я так много требую?!"
Ночью прошел дождь. Небо и сейчас хмурилось, ветер за окошком раскачивал тонкую ветлу. Дежурство нынче было трудное, ноги вязли в сыром прибрежном песке, брезентовый плащ холодил спину. И загон сегодня показался очень длинным - идешь, идешь… И ночь очень долгой - ни звезд, ни месяца… На самом берегу песок, а поднимешься к навесам - глина. Сапоги от глины стали по пуду каждый.
Вера перебирала репродукции. Вот это Васнецов - "Аленушка". Долго глядела она на нее, понимала это грустное девичье одиночество, эту печаль, когда сидишь одна у самой воды и тоскуешь. Значит, не только Вера вот так сидит иногда у воды…
А это Суриков - "Боярыня Морозова". Кто такая эта боярыня? Куда ее везут, за что заковали? Но хоть и заковали, а, видно, неправильно: вишь, народ-то ее жалеет. Есть которые и смеются, но больше жалеют, плачут даже. Надо у девчонок спросить, они знают, пусть расскажут.
А вот Левитан - "Первая зелень". Ух ты, вот веселая картинка, вот радость! Ну, и что тут такого, кажется? Немного зеленой краски, ну и коричневой еще, а что получилось? Самая-то настоящая солнечная весна, так и сияет она в этой зелени, в этих деревьях и молодой травке. Сколько раз видела Вера такую зелень - и деревья эти, и травку, а вот никогда не замечала, что они такие красивые!
За дощатой стеной шумела ветла, негромко, но неумолчно крякали утки. Этот монотонный шум нагонял дремоту. И Вера, заглядевшись в магическую Левитанову весну, уронила на руку отяжелевшую голову.
В это время скрипнула дверь, открылась. Арсеньев вошел и остановился на пороге.
Вера сидела, тяжело привалившись к столу, с выбившимися из-под платка мелкими, спаленными перманентом кудряшками. Ее крупная загрубевшая рука с неотмытыми ногтями держала репродукцию, опустив ее на брезентовый фартук. На сапогах комья налипшей глины…
"Над Левитаном уснула, над "Первой зеленью"!.."
Арсеньев покачал головой, вздохнул и вышел, тихонько прикрыв дверь.
Вера вздрогнула, очнулась.
Что это - дверь скрипнула? Кто-то был? Замерла, прислушалась… Нет, это ветла шумит и поскрипывает, и утки лепечут в загоне.
Она бережно свернула репродукцию и убрала на полку.
"Когда-нибудь да придет же он задними. А про Левитана надо тоже у девчонок спросить - кто он такой был и что еще нарисовал? И где еще посмотреть бы его картинки?.. Не понесу, пусть лежат. Неправда, рано или поздно, а вы заявитесь, Григорий Владимирович, не нынче, так завтра, а минутка такая придет".
Она не знала, что эту минутку уже пропустила.
К вечеру у нее на птичнике появились девчонки - Женя и Руфа. Вера обрадовалась.
- А я вас сколько раз вспоминала сегодня! Вы мне очень нужны… Вот про картинки эти хотела расспросить.
- А мы как раз и пришли за ними, - сказала Женя, и Вере почудилось, что в ее глазах светятся недобрые огоньки.
- А почему это я должна их вам отдавать? - сразу приняв враждебный тон, сказала Вера. - Кто заказывал, тому и отдам. А то и вовсе не отдам. Вот повешу на стенку и буду глядеть.
- Да что ты, Вера. - Руфа засмеялась и подошла к ней. - Тот, кто заказывал, он-то и просил зайти к тебе и взять, Мы в клуб идем - захватим.
- Пускай сам придет.
- Да не придет он, Вера, некогда ему. Ну, и зачем он зря в такую даль пойдет, если мы уже здесь и можем их захватить? Ну, сама подумай.
Вера вздохнула. Нет, видно, с судьбой не поборешься. Она достала заветный сверток и, не глядя, отдала Руфе.
- Чего делать с ними будете?
- Григорий Владимирович будет лекции читать. Ну, не совсем лекции, а так, беседы. Про этих художников: как они жили, какие картины писали. Это очень интересно.
- Еще бы!
- А чего ты вздыхаешь? Приходи и ты. Оставь подежурить кого-нибудь. В самом деле!
- Ну что ты зря говоришь, Руфина? Вот сейчас машины придут, я сегодня начинаю уток сдавать. До ночи хватит дела. И завтра, прямо с зари. А ты говоришь - лекции, беседы. Ну, чего зря языком трепать.
Вера повернулась и, не простившись, пошла вдоль загона.
Женя задумчиво глядела ей вслед. Она уже казнила себя за злое чувство к Вере. Только что она чуть не обидела Веру, а может, и обидела, ведь та сразу почувствовала что-то недоброе. А кто такая она, Женя, что осмеливается подойти к Вере с недобрым лицом, с недобрым сердцем.
- Возьми, - сказала Руфа, подавая ей репродукции.
Женя отмахнулась:
- Неси сама.
- Да ты что? - Руфа искоса поглядела на нее.
- Если можешь, Руфа, иди молча. Мне надо одну думу додумать.
Но Руфа молчала недолго. Едва миновали березник, как она снова начала разговор:
- Я знаю, о чем ты думаешь. Поглядела сейчас на Веру и подумала: вот и я буду так на птичнике с утра до вечера - и в солнце и в дождь. Вот и я буду так в сапожищах в глине вязнуть. Да на что это мне нужно, когда я и без этого очень хорошо прожить могу? И действительно, можешь.
Женя резко повернулась к ней, глаза у нее загорелись.
- А вот и нет, а вот и нет! И вовсе не о себе я думаю. Я думаю: неужели все передовики так живут, как наша Вера? Разве это правильно? Если она передовая работница, то никакой личной жизни ей не надо? Нет, неверно это! Неправильно это! Это переделать нужно!
- А как?
- Вот и я думаю - как?
…К птичнику, колыхаясь на колеях, закатываясь на размытых поворотах, уже шли грузовики. Дождь прошел, тучи сгрудились за рощей, закат полыхал, и среди дороги лежали большие красные лужи.
- Эх, дороги! - бранились шоферы. - Как повезем уток? Закачаем их совсем, вес потеряют!
- Так уж тут аккуратней везти надо. Веру подводить не приходится - старается человек.
Бригада "ути-ути"
Покой в доме Каштановых нарушился.
- Нет, я ничего не понимаю! - восклицала Елизавета Дмитриевна, хватаясь за виски. - Как это можно? Как это могло прийти ей в голову? А все ты, Наталья. Ты знала, что она затевает, и не говорила.
- Да почему же я знала? Со мной не советовались, - возражала тетя Наташа. - Да и что страшного-то случилось? Ну и пусть поработает, если хочется.
- Вот оно! Вот! Я же говорю, это твое влияние. Зачем ей работать, когда ей учиться нужно?
Чашки и тарелки то и дело разбивались, котлеты пригорали. Савелий Петрович сверкал желтыми глазами, бранился, возмущался, негодовал.
Только одна Женя молчала. Молчала и делала по-своему.
- Я знаю, как поступить, - объявила однажды Елизавета Дмитриевна. - Надо поговорить с Пожаровым.
- Это идея, - согласился Савелий Петрович. - Я пришлю его к тебе. Со мной она уже просто не разговаривает, будто не слышит меня!
Пожаров пришел в тот же день.
- Голубчик! - встретила его Елизавета Дмитриевна. - Что же вас совсем не видно?
Пожаров криво улыбнулся.
- А вы думаете, приятно, Елизавета Дмитриевна, когда от вас через заднее крыльцо убегают?
Елизавета Дмитриевна усадила его на террасе в плетеное кресло, сама подала чаю, ничего не уронив и не опрокинув.
- Давайте бороться вместе, - сказала она, - давайте бороться за ваше личное счастье и за наше общее спокойствие. И что это она забрала себе в голову? Она, видите ли, хочет тоже "маяком" быть! "Маяки" - это все прекрасно. Но зачем нам с вами "маяки"? Пускай Вера будет "маяком", пускай Руфа! Да мало ли их? А нам с вами - на что?
- Я с вами согласен, Елизавета Дмитриевна. Никаких "маяков" мне лично не нужно. Да и не будет она никогда "маяком", Елизавета Дмитриевна, не сможет она.
- Что же, значит, она даже и "маяком" не будет? - Елизавета Дмитриевна чуть не уронила свою чашку. - А кем же она тогда будет? Утятницей? И все?
Пожаров пренебрежительно усмехнулся:
- А вы думали как? "Ути-ути" - и все. "Ути-ути" - это у нас так мальчишки утятниц дразнят.
- "Ути-ути"! И ради этого…
Елизавета Дмитриевна всхлипнула. Она думала, что хоть слава, хоть портреты в газетах, поездки в Кремль… А ведь, оказывается, ничего. Просто "ути-ути"! Нет, ее Женя сошла с ума.
- Так боритесь за свое счастье, Аркадий! - повторила Елизавета Дмитриевна. - Ваше будущее в опасности.
Пожаров не заставил себя долго просить.
- Завтра они поедут за утятами в инкубатор, - сказал он. - Женя поедет тоже. И я поеду. Надеюсь, договоримся. Этот каприз не может слишком долго продолжаться.
…А Женя в эти дни жила сложно и трудно. Причитания матери раздражали ее. С отцом они встречались как враги. И чем больше он нападал на нее, тем больше она отчуждалась.
Впрочем, Женя теперь редко бывала дома. Вечером - семинар у Никанора Васильевича, днем - возня на птичнике. Она искала себе работы, бралась за все - за уборку участка, за побелку птичника… Лишь бы не быть дома.
Бригаду собрали с трудом. Не так-то просто было уговорить подруг.
- Чудные вы какие, - с досадой ответила на все их уговоры Клава Сухарева, - на что мне ваши утки? И отец говорит: "А чего в грязи копаться, если можно в городе на чистую работу пойти?" К тете поеду, кройке и шитью буду учиться, модельные платья буду шить, шик-блеск! А то копайся тут с утками.
Клава сидела у окна, возле кисейной занавески, и вышивала блузку. Высокая, худощавая, она сидела, согнувшись коромыслом, и казалось, что от этого веки у нее набухли и наползли на рыжие ресницы, а нос, и без того похожий на маленькую грушу, совсем съехал книзу.
- "Шик-блеск"! - усмехнулась Женя. - Если бы ты сама эти платья носила.
- Так зато заработок, - вмешалась бабушка Клавы, которая сидела тут же и перебирала горох, откидывая сор, - а что в совхозе заработаешь?
- О-ёй! - охнула Руфа. - Там-то еще на воде вилами, а у нас заработок вот он, конкретный. Неужели вы думаете, что я пошла бы за утками ходить, если бы выгоды не было?
- А тебе-то, Каштанова, тоже заработок нужен? - Клава искоса взглянула на Женю. - Нас уговариваешь, а сама осенью - порх в Москву!
- И могла бы! - защитила подругу Руфа. - А вот отказалась. И не ради заработка осталась - ради дела.
Долго, трудно тянулся этот разговор, пока наконец Клавина бабушка сказала:
- Посоветуемся с отцом-матерью. А я бы так сказала: к уткам тебя, Клавдия, не привяжут. До осени поработаешь, а там видно будет. Коли заработки хорошие…
- Вот именно, - подхватила Руфа. - Если будем на совесть работать, так и заработаем хорошо.
- А эти платья "шик-блеск" тогда уже сами будем носить, - добавила Женя. - Сами! А не шить их для кого-то.
Маленькая губастенькая восьмиклассница Фаинка Печерникова прибежала к Руфе сама. Она слышала, что Руфа собирает бригаду, пусть и ее возьмет! Фаинка и в школе все время в живом уголке возится - только разве это работа? А ей по-настоящему хочется работать. Уток она очень любит и будет стараться. А что она маленькая и худенькая - на это смотреть нечего, она сильная, как… ну, как Юрий Власов, почти!
Вокруг Ани Горкиной собрался целый семейный совет.
- Если Руфа, то и я… - сказала Аня.
- Неужели полегче работы в совхозе для тебя не найдется? - возразила мать.
- Пропадете вы с этими утками, - тут же подхватила тетка, - не справиться вам.
- Чтобы молодежь, да не справилась! - вмешался отец. - Да молодежь вон какие огромные дела делает. Важно с самого начала на правильный путь стать. Вот, скажем, города строить надо. Атомы открывать надо. Это я все понимаю и все уважаю. Но ведь, чтобы города строить да атомы открывать, людям прежде всего пообедать нужно. Ну, что? Неверно это? Верно. Так и выходит, что одни люди будут и атомы добывать и всякие нужные машины делать, а вы будете тех людей кормить. Так что же, скажете, это так себе работа - людей накормить? А по-моему, выходит, что самая она важная и почетная на свете работа - это наша работа, крестьянская, основа всех работ на земле, потому что ни один даже самый ученый человек не евши жить не может. А то - "полегче что-нибудь"! Зачем ей полегче? Старая она, что ли, - легкости искать?
Отец так крепко поддержал Аню, что больше никто и не спорил. Только младший братишка Колька поддразнил потихоньку:
- Ути-ути! - и засмеялся,
Трудней всего пришлось с Катей Валаховой. Пухлая, румяная, с маленьким носом, зажатым толстыми щеками, с высоко выписанными бровями, которые придавали лицу слегка удивленное выражение, Катя никак не могла решиться сказать "да" и отказаться тоже не могла. Она была круглая сирота, и бездетная вдова Ксения Соколова, одна из лучших доярок совхоза, взяв Катю в дочки, всю жизнь боялась, как бы не обидеть ее. С детства закармливала ее, пичкала и тем и другим - как бы Катенька не проголодалась. И поработать боялась заставить - как бы не устала сиротка Катенька. И задумываться ей ни о чем не позволяла - как бы не загрустила сиротка Катенька.
- Ведь мы все вместе работать будем, - уговаривала ее Руфа, - соглашайся, Катюха!
- Не суметь мне… Не справиться! - испуганно глядя на подруг темно-голубыми круглыми глазами, слабо сопротивлялась Катя.
- Да мы же помогать тебе будем!
- Ну ладно. Пойду. Только у мамы спрошусь.
- Но ведь ты же взрослая, школу окончила!
- Все равно. Если мама не захочет…
- А если захочет, то пойдешь?
- Пойду. Только у меня ватника нету. Что я - хорошее пальто трепать буду? И платья у меня все хорошие. Мама заработала, а я трепать буду? Нет, не пойду.
И так без конца. То пойду, то не пойду. И уж когда всей только что организованной бригадой навалились, да еще и мама Ксеня помогла, - Катя окончательно согласилась.
Утиное дело в совхозе пошло в гору. Для Веры Грамовой отстроили новый птичник, а старый, маленький, отдали Руфе Колокольцевой.
Вот тут Женя узнала, что такое работать вилами, вычищая старую подстилку, и что такое мозоли на руках, и как болит поясница от усталости. Иногда казалось, что никаких сил больше нет, что сейчас она выпустит вилы из рук и повалится на пол. Но гордость и самолюбие держали ее. "Руфа не падает, и я не упаду. Аня не падает, и Клавка не падает, и я не упаду".
И выдерживала. А потом открыла новость - оказывается, не ей одной трудно.
- Ой, девчонки! - проныла как-то Клава Сухарева. - Сил нет, поясница ноет.
- Ишь ты! - усмехнулась Руфа. - А у меня, думаешь, не ноет?
- А у меня, думаешь, не ноет? - отозвалась Фаинка. - Даже в глазах темно.
Женя облегченно вздохнула. А она-то думала, что только ей тяжело. Значит, не так уж она слабее других?
А тут еще Фаинка высказалась:
- Смотрите на Каштанову. Директорская дочка, а вкалывает что надо. И в глазах у нее не темнится. А вы уж заплакали, принцессы на горошинах.
"Спасибо тебе, Фаинка! Ты и не подозреваешь, как поддержала сейчас директорскую дочку!"
Возни было немало. Пока вычистили загоны, пока все побелили известкой да постлали чистую подстилку… И вот наконец настал день - они едут за утятами.
Женя первая вызвалась ехать с Руфой в инкубаторную. Во-первых, чем меньше быть дома, тем лучше. Во-вторых, интересно, что это за инкубаторы такие и как это утята в этих инкубаторах выводятся. И в-третьих, а вдруг где-нибудь на дороге встретится человек, который не уходит ни на один день, ни на один час из сердца, из памяти…
- Кого-нибудь еще нужно, - сказала Руфа. - Катя ты не поедешь?
- Не знаю… - отозвалась Катя, - ты считаешь - надо?
Но в это время к машине подошел Пожаров.
- Я поеду! - весело, будто объявляя радостную для всех новость, сказал он. - Я же ведь зоотехник все-таки, должен помогать!..
Девушки волновались - как-то они справятся? Как-то довезут целых восемнадцать тысяч утят? Восемнадцать тысяч крохотных живых комочков!
- Привезем, ничего, - сказала Руфа и полезла в кузов.
Женя стала карабкаться вслед за ней.
- На колесо ставь ногу, - помог ей шофер, - теперь вот на эту планочку…
- Товарищи, в чем дело? - закричал Пожаров. - Женя, идите в кабину! Что ж это такое - они в кузове, а я в кабине, на что это похоже!
- Вы старше нас по чину, товарищ зоотехник, - уже из кузова ответила Женя. - Вам так и полагается.
Женя и Руфа переглянулись и рассмеялись. Шофер дал газ.
- Ох ты, ну и качает же здесь, - Женя старалась не слишком ударяться о борта, - а я и не знала.
- Ты еще многого не знаешь, - прогудела Руфа.
Женя опять засмеялась: