- Ты очень много знаешь! Подумаешь - дед с бородой! А правда, Руфа, скажи, - Женя уселась поудобнее, - как это ты умеешь быть такой спокойной? Всегда ты спокойная. И на экзаменах, бывало, все волнуются, а ты даже и бровью не дрогнешь. Урок не выучишь - и тоже не волнуешься. Вот в институт хотелось тебе - я же знаю, как тебе хотелось! А не поехала, и хоть бы что…
Руфа, чуть прищурившись, глядела на убегающую в кусты дорогу.
- И вот теперь - за такую ответственную работу взялась, Ну, если мы этих хлипких утят не довезем - что тогда? Если они у нас сразу подохнут?.. Да мало ли что! А ты сидишь и только розовеешь, как заря, и горя тебе мало.
- А где горе-то? Горя-то еще нету. Ведь они еще не подохли у нас.
- Да я не про то. Я про твое спокойствие, про твою невозмутимость. Почему ты никогда не волнуешься, никогда не рассердишься, не закричишь? Каменная ты, что ли?
- А кто тебе сказал, что я не волнуюсь? - ответила Руфа. - Я просто не люблю, когда люди кричат. Поэтому и сама не кричу.
- Но ведь это же никаких сил не хватит - так вот сдерживаться. Ты просто бесчувственная какая-то.
- Я не бесчувственная. И сил у меня хватает… Это вот ты бесчувственная, - продолжала Руфа с усмешкой. - Любимый твой человек в кабине сидит, а ты хоть бы что, будто и забыла.
- Где?!
Руфа негромко, но от души рассмеялась.
- Да жених же твой! Ты что же, забыла, что Пожаров - твой жених?
Женя отвернулась.
- Оставь, пожалуйста! И не надо, не говори мне об этом. Чтобы я никогда этого даже в шутку не слышала!
- Но ты что же, объяснила ему все?
- Н-нет.
- Так чего ж ты ждешь? Чего человека зря в заблуждение вводишь?
- Все еще жду, может, сам отвяжется. Скандалы мне дома вот до чего надоели. - Женя провела пальцем по горлу. - А ему хоть в глаза наплюй.
- Ну, этого не жди. Это человек не той породы, чтобы отказываться. Как наша мать говорит: не мытьем, так катаньем, а своего добьется.
- Никогда! - Женя с ненавистью покосилась на кабину. - Пускай даже я буду самая несчастная. Пускай на всю жизнь останусь одна. Но за Пожарова - никогда!
В это время Пожаров, словно почувствовав, что о нем говорят, вылез из кабины и, став на подножку, заглянул в кузов. Выпуклые черные глаза его были приторно ласковы.
- Живы, девочки? Готовьтесь, приехали!
"А все-таки ты позволил мне ехать в кузове, - подумала Женя с ядовитой усмешкой, глядя на него, - а сам в кабину сел? Эх ты, "жених"!"
Но Пожаров не разгадал этого взгляда, он все так же тупо и приторно глядел на нее и белозубо улыбался.
Машина взобралась на бугор и остановилась около длинного одноэтажного дома с белым крыльцом и белыми окнами.
Пожаров откинул задний борт кузова и помог девушкам сойти.
Молоденькая практикантка повела их в инкубаторную.
В домике с белым крылечком было очень тепло, даже жарко. Жарко и торжественно тихо. Женя почувствовала присутствие тайны, самой великой тайны природы - рождение живого существа. Огромные темно-красные шкафы - инкубаторы, с плотно закрытыми дверцами и чутко светящимися контрольными огоньками, хранили эту тайну и, казалось, сами прислушивались к тому, что происходит у них внутри. Подчиняясь общему настроению, люди ходили бесшумно и разговаривали вполголоса. И Женя вздрогнула, когда Пожаров громко спросил, спросил так, будто он был где-то на улице, на базаре:
- Тут кто - цыплята или утята?
- Тут цыплята, - сдержанно ответила практикантка, - сейчас покажу.
Она открыла инкубатор. Яркий свет заливал клетки с аккуратно уложенными яйцами.
- Ох ты! - вздохнула Руфа. - Сколько же их здесь?
- Пять тысяч.
- И все сразу выведутся?
- Все сразу. Вон в том, крайнем, сегодня будут выводиться.
Девушка закрыла инкубатор и повела их к другому, стоявшему у самой стены.
- Вот, - сказала она, открывая дверцы, - слышите?
Здесь тоже сверху донизу стояли ящички, полные яиц. Они мягко светились под лампами - белые, желтоватые, темно-желтые… - и дружно пищали.
- Яйца пищат! - обомлела Женя. - Слышите? Это же яйца пищат!
- Это цыплята в яйцах пищат, - улыбнулась практикантка, - вон уже и наклевыши есть.
Жизнь! Было простое яйцо - яйцо, которое тетя Наташа варит к завтраку. А человек сделал машину и разбудил в этом яйце жизнь.
- Как удивительно все это!.. - прошептала Женя.
- Видите, Женя, - сказал Пожаров, - это, конечно, удивительно, вы правы. Но задумайтесь на минутку - кто сделал эту удивительную машину? Инженер, ученый человек. Без настоящего образования человек ничего не сумеет сделать. Вот что.
- А кто-нибудь спорит? - осведомилась Женя. - Вы спорите, Жека…
- Не называйте меня так, пожалуйста. И когда это я спорила?
- Вы спорите с этим всем своим поведением в жизни. Вы считаете, что образование никому не нужно, что все должны только выращивать цыплят или доить коров.
- Вы же знаете, что я этого не считаю. Я буду учиться, - вы это тоже знаете. И работать на птичнике тоже буду.
- Я не понимаю вас, Женя.
- А я вас не понимаю. Я не понимаю, как это вы меня понять не можете?
- Но ведь и отец тоже вас не понимает.
- А я его тоже не понимаю.
- Спряжение глагола "понимать", - пробурчала Руфа.
Женя с досадой отошла от Пожарова.
Из инкубаторной перешли в брудерную. Тут было так жарко, что казалось, волосы трещат от жары. Воздух звенел от неумолчного писка многих тысяч цыплят. Крошечные, только что вылупившиеся цыплятки суетились, жались друг к другу. Лезли к корму, просовывая головы сквозь ячеистую сетку, и пищали, пищали, пищали…
- В голове не шумит от этих соловьев? - спросил Пожаров.
- Ничего. Привыкаешь. Я их и не слышу даже, - сказала практикантка.
- Только родятся - и тут же клюют. - Руфа стояла и внимательно разглядывала цыплят. - Ну, когда из-под наседки, так мать учит клевать. А здесь?
- Инстинкт жизни, - сказала практикантка.
А Женя снова задумалась. Ну, что тут такое? Щепотка пуху, бисеринки вместо глаз - и вот этот комочек живет, бегает, чего-то ищет, требует, кричит… Человек очень многое может сделать. Может сделать ракету и полететь на Луну, а вот такое существо - маленькое, ничтожное, но живое - искусственно создавать не может. Даже комара создать, чтобы он летал, пищал и был живой, - не может.
А если все-таки откроют тайну, найдут это начало, это возникновение жизни, и если создадут искусственно человека, то что за существо это будет? Может, весь как человек. И ты будешь думать, что он - человек. А он - не такой, не настоящий. Как это страшно…
- С курами работать тоже ничего, не плохо, правда, Женя? - сказала Руфа. - Только утки лучше.
Но Женя посмотрела на нее невидящими глазами и вдруг вышла из брудерной. Она почувствовала, что задыхается от жары и от какой-то тяжелой мысли.
"Не настоящий… Не такой, как ты думаешь. Ты каждому слову веришь, веришь, всю жизнь веришь. А потом видишь, что верил, потому что человек-то как настоящий! А он только… как настоящий. Вот страшно-то! Неужели и это возможно?"
- Женя, что с вами? - Пожаров вышел следом, подошел к ней, заботливо заглянул ей в лицо. - Вам дурно?
- А вы, Аркадий Павлович, вы настоящий? - Женя пристально глядела на него своими золотисто-карими глазами. - Вы живой?
- Ем, пью, хожу по земле, люблю - значит, живой! - засмеялся Пожаров. - А вы как считаете?
- Не знаю. Не знаю… Не разобралась еще.
- Вот что! - Пожаров был уязвлен. - Конечно! Барышня собирается в вуз, а вместо этого идет на птичник ухаживать за утками. Где логика? Не мудрено, если что-то в голове и смещается. Был простой, ясный путь - школа, вуз, работа в Москве, аспирантура, может быть… Светлая, культурная городская жизнь - и вот! Все почему-то нужно сломать, испортить, запутать.
- Да вам-то что? - оборвала его Женя. - Я свою судьбу ломаю, не вашу.
- А может быть, и мою.
- Как это?
- Вдумайтесь в то, что я вам скажу. Каждая семья - это отряд, который борется в жизни за свое благополучие плечом к плечу…
- Только за свое благополучие?
- Не перебивайте. И надо, чтобы отряд этот был сильным. Понимаете? И вот прикиньте: вы - педагог, директор школы. Ваш отец - директор совхоза. Я - главный зоотехник, заместитель директора. А потом и сам…
- И сам директор?
- А как же? Видите, какая перспектива создается? Я много думал об этом. Так все складно получается! Вы будете за меня держаться…
- А вы за моего отца, - усмехнулась Женя. - Очень складно. Только знаете, мне все это не подходит.
- Почему?
- Да потому, что я не люблю вас. И никогда не буду любить.
- А разве это самое главное?
- Для меня - да. И оставьте меня в покое - раз и навсегда вам говорю.
- Утят сколько будете брать? - К ним подошла дородная женщина с румяным лицом, в голубом платке на седеющих волосах. - Тысяч тридцать?
- Восемнадцать довольно! - ответил Пожаров, небрежно улыбнувшись. - Шесть человек в бригаде, по три тысячи на человека. Мы ведь только начинаем.
- Поздненько спохватились. Пойдемте!
- Но я надеюсь, что вы, Женя, еще продумаете все как следует и не сделаете этого рокового для нас с вами шага. Я говорю о вузе.
Сказав это, Пожаров быстро зашагал вслед за женщиной в голубом платке.
"Для нас с вами"? - повторила Женя. - Удивительный человек! Вот уж правда - плюй в глаза, а ему все божья роса".
А Пожаров шел впереди - своей мелкой легкой походкой, складный, щеголеватый.
Ветерок шевелил его маслянистые черные кудри и трепал копчик его пестрого галстука. Женя смотрела ему вслед и вдруг ей стало казаться, что внутри этого человека работает какой-то механизм, хорошо прилаженный, хорошо смазанный.
Этот механизм заставляет его двигаться, говорить, ходить своей семенящей походкой. Механизм вместо сердца…
- Тьфу, бредни! - Она тряхнула головой. - Руфа, а почему только восемнадцать тысяч? Может, побольше возьмем?
Звезда Веры Грамовой
- Весь район столько писем не получает, - сказал парнишка-почтальон, выгружая корреспонденцию на дощатый столик, - сколько вы. И о чем это люди вам пишут?
Вера с улыбкой, не торопясь начала разбирать конверты - серые, голубые, с каемочками, с картинками…
- Обо всем пишут, - ответила она с несколько самодовольной улыбкой, - совета просят. Спрашивают, как это я рекордов добилась, что я для этого делала. Вот один тут прямо пишет: "Как это бывает, что вдруг живет и живет человек, а потом взлетит, как ракета…" А разве это вдруг? Живет человек да работает, работает так, что себя забывает и сил не жалеет. Ну, и результаты получаются. А то, вишь ты, быстрый какой - "вдруг"!
Вера открыла одно письмо, другое, третье. Белокурый парнишка с любопытством смотрел на нее.
- А то еще и другие письма… Ну, про это тебе знать неинтересно. Седлай своего коня - и айда.
Парнишке было именно интересно, что в этих, других, письмах. Но ничего не поделаешь, пришлось сесть на свой старенький велосипед и ехать дальше.
Вера читала письмо за письмом. "Напишите, какой рацион…", "Напишите, какой наивысший привес…", "Сообщите, можно ли растить уток, если водоема нет…", "Посоветуйте, как сделать брудер…"
Но вот… "Дорогая Вера Антоновна, сообщите, есть ли у вас семья, муж, дети? Если вы свободны, напишите мне. Я плотник, бригадир, хочу жениться…"
Опять! Она усмехнулась. Еще один жених. Почти дня не проходит, чтобы не предлагали ей руку и сердце. А когда выпадает такой день, что ни одного письма с предложением, Вера уже считала этот день пропавшим. Сколько же у нее женихов по всей области!
Она встала, заглянула в зеркальце, висевшее на стене, поправила волосы.
- Ничего, еще не так прогремлю, - сказала она в зеркало, - не только плотники да трактористы - министры писать будут!
И призадумалась: "А отвечать кто?.. Опять Никанор Васильевич или Пожаров? Вот другой раз и хочется кому-нибудь написать хорошее письмо, а как подумаешь, что увидит человек, какой у меня почерк… Нет, уж лучше совсем не отвечать. А учиться, учиться - это надо. Это и дурак поймет, что надо".
…Неподвижный июльский полдень. Озеро полно белых огней. Утки спят и нежатся на воде.
Вера в тихом раздумье остановилась в дверях птичника, загляделась куда-то на тот берег, на дальние холмы и леса… Где ее судьба? С кем ей придется прожить жизнь? Неужели с одним из тех неизвестных, что вырезают из газет ее портреты? А тот, чей портрет она сама вырезала бы, так и уйдет один своей дорогой?
Учиться, учиться. Книги читать. Вот пусть-ка он заговорит с ней о чем-нибудь. Ну, хоть бы о "Войне и мире" - ох, и пристали же к ней с этой "Войной и миром"! Ну ладно, заговорит он, а она уже прочитала, она знает, что ответить на это. Или вот "Тихий Дон"… "Тихий Дон" она читала по-настоящему. Тут она все понимала. А когда похоронили Аксинью, так целый день ходила с заплаканными глазами. И даже об Арсеньеве забыла, для себя читала. Но теперь вот пусть бы он с ней про эту книгу заговорил!..
Девчонки спорят, что этого мало, что надо все время читать - и классику, и современные книги, и переводные… Глупые, да когда же это ей столько прочитать?
- Ничего, - как-то сказала ей Руфа, - вот если кто курит, то как бы ни был занят, а уж найдет время папироску выкурить. Так и тут: выпала минутка - не теряй ее, бери книгу, хоть несколько страничек, а твои!
- А ведь и правда, - пробормотала Вера, - пока утки спят. Ах, пока утки спят, и мне поспать бы… Посмотрю, чего это она мне вчера принесла. Ох ты, какой красавец, какой гордец!
С обложки книги на нее глядел Евгений Онегин - красивый и сумрачный. Вера раскрыла книгу.
- У, стихи! Да что же в них интересного?
…Чтоб только слышать ваши речи,
Вам слово молвить, и потом
Все думать, думать об одном
И день и ночь до новой встречи…
Что? Что? Вера так и впилась в страницу. Да ведь это же про нее написано!
Уже и солнце тронулось с полудня, уже и утки закрякали и заходили вокруг кормушек, а Вера все еще сидела над книгой, где кипела любовь и рушились человеческие судьбы…
- Эге, - вдруг раздалось за ее спиной, - утки есть просят, а хозяйка с книжкой!
Такой голос, мягкий, с задушевными переливами, у них в совхозе только у одного человека - у директора.
Вера закрыла книгу, поднялась. Перед ней стоял Савелий Петрович и еще кто-то, незнакомый.
- Вот приехали к тебе из совхоза "Восход". Знакомьтесь.
Вера протянула руку.
- Будем знакомы. Салов, бригадир, - сказал приезжий.
Вера встретила его прищуренный, острый, с хитрецой взгляд.
- Насчет уток, что ли?
- Вроде так.
- Ох, уж и когда эти гости кончатся, - чуть-чуть рисуясь, вздохнула Вера, - и ездят, и ездят.
- Подожди, подожди! - остановил ее директор. - Тут, брат, совсем другое дело. Вот на соревнование тебя вызывает товарищ, обогнать тебя хочет.
Вера сразу подобралась.
- Интересно! Какие же показатели будем брать?
- Обсудить надо, - ответил Салов.
Неожиданно она почувствовала тайную тревогу: хитер, остер, ишь как губы-то поджимает, а глаза - что тебе шилья.
- Можешь с нами сейчас в партком проехать? - предложил директор. - Есть тут кого оставить? Нет? Ну ничего, пришлем кого-нибудь, если задержишься. Садись, поехали!
Стараясь сохранить независимый вид, Вера уселась в директорову машину.
Ну что ж, хорошо, давай посоревнуемся, посмотрим, чья возьмет!
Оказалось, что Салов приехал не один. В парткоме у Анны Федоровны сидели две птичницы из "Восхода": одна - пожилая, черноглазая, с длинным лицом и острым подбородком, другая - молоденькая, курносенькая, вся в ямочках, с улыбкой, которую не могла удержать.
Вере все они не понравились - и Салов, с его хитрющими глазами, и эта длиннолицая, и эта курносая. Ей чудилось, что они поглядывают на нее с затаенной насмешкой, заранее знают, что победят, и… ликуют…
Принялись обсуждать условия соревнования. Вера слушала надменно и безучастно, а когда Анна Федоровна обращалась к ней: "Ну как, Вера, принимаешь?" - отвечала, еле разжимая губы:
- Принимаю. Чего ж не принимать?
- А что, Вера Антоновна, вы молодых птичниц учите или нет? - звонким голосом неожиданно спросила курносенькая. - Вот-то небось они вас боятся.
- А что я - волк? Кусаюсь, что ли?
- Ну, волк не волк… а суровы.
- Так, значит, порешили дело? - поспешила вмешаться Анна Федоровна. - Можно подписывать?
- Товарищи, - мягко вмешался директор, - мне эти условия как-то не совсем по душе… Что-то они уж очень мизерны… мелки. Как по-твоему, Вера? А? Мы к более высоким масштабам привыкли. Не рядовая ведь все-таки работница вступает в соревнование. Большому кораблю - большое плавание. Как, Вера? А? Не размахнуться ли нам с тобой во всю силу? Не прибавить ли, чтобы уж сделать дело - и прямо в герои?
Птичницы быстро и тревожно переглянулись. Салов прищурился, тонкая усмешка засквозила в его сухощавом, резко очерченном лице.
- Зря, зря вы это, Савелий Петрович, - сказала Анна Федоровна, - надо брать цифры реальные. И дела делать реальные. Зачем по-пустому-то размахиваться?
- А почему же по-пустому? Вера у нас все-таки не за пустое место медаль получила! Как ты, Вера, а? Прибавим?
- Прибавим, - сказала Вера, взглянув на Салова с вызывом.
Тот, пожав плечами, посмотрел на своих:
- Ну, как?
- Что ж. Если Вера Антоновна может - почему мы не можем? - крикнула курносенькая - она входила в азарт.
- Трудно будет, - сказала длиннолицая, - но уж… если так, то уж так…
- Беру десять тысяч, - сказала Вера. Лицо ее было спокойно, неподвижно, только большие глаза полыхали.
- Опомнись! - охнула Анна Федоровна. - Ну что ты! Ну к чему так зарываться! Ведь не сможешь, не под силу это человеку!
- Нам все под силу! - ухарски закричал директор, стукнув ладонью по столу. - Молодец, Вера! Давай! Подписывай!
- Двенадцать беру! - Вера придвинула к себе листок и крупными буквами написала свою фамилию.
- Подписывай, Салов, подписывай! - закричала и курносенькая. - Им под силу, а нам - нет?!
- А нам - нет, - твердо сказал Салов, - что обещаем, сделаем. А сверх сил обещать не будем. Чтобы один человек двенадцать тысяч сразу обслужил? Нет, не можем. Очки втирать не будем.
Гости как-то очень быстро собрались и уехали.
Директор, проводив их, схватил трубку телефона:
- Редакция?.. Каштанов… Да, да, директор совхоза "Голубые озера". Новости у нас: Вера Грамова взяла новые обязательства. Ну, раз подписала - значит, можно печатать. Да она сама здесь, поговорите с ней. На, Вера, это районная газета.
Вера взяла трубку:
- Да. Взяла и выполню. Печатайте… А что? Карточка нужна?.. Фотографа пришлете? Ну что ж, присылайте, пускай прямо с утками фотографирует.
- Молодец, Вера! - Директор похлопал ее по плечу. - Не робей. Мы с тобой еще удивим кое-кого.
Анна Федоровна покачала головой:
- Смотрите, как бы мы кое-кого не насмешили…