Она решила его не будить, тем более что сама еле на ногах держалась в самом прямом смысле слова. Даже непонятно, как у нее сил хватило помыться. После ванной дотащилась до постели и сразу отрубилась.
Проснулась, уже когда за окном опять было темно. Кирилла снова дома не оказалось. Она вспомнила, что он упоминал про какую-то важную встречу в театре. Впрочем, у него всегда все очень важное, а потом оказывается, что сплошная херня, говорить не о чем.
И вообще, голова болела, к тому же есть хотелось зверски. Так что первым делом Света приготовила себе поесть. Нажралась, как верблюд, покурила как следует и только тогда наконец увидела платье.
Стерва портниха не подвела, сделала все быстро и ловко. И что самое интересное, без всякой примерки. Умеет же, когда хочет! А выкобенивалась почем зря!
Прежде чем влезть в платье, Света не отказала себе в удовольствии лишний раз полюбоваться своей фигурой. Все-таки на редкость ладно она сложена! Хотелось бы, правда, чтобы бедра были немного пошире, а то больно похожа на мальчишку. Тем самым и талия выглядела бы тоньше. Но, с другой стороны, некоторым мужикам узкие бедра очень даже нравятся, вон Кирилл, так тот просто с ума сходит.
А зато попка у нее в самый раз, могла бы претендовать на главный приз, если бы был конкурс попок. И с грудью все нормально, такая грудь еще долго продержится в стоячем состоянии.
Света с гордостью потрогала свои крепкие грудки. Просто так эту вот красоту никто не получит! Такая красота немалых бабок стоит!
Как Света ни старалась придраться, но в конце концов вынуждена была признать, что платье сидит превосходно, просто как влитое. Эта хромоножка, конечно, мастерица, чего уж тут говорить.
Света даже твердо решила не снимать его, дождаться в таком виде Кирилла. Будет ему сюрприз. Пусть парень порадуется, пусть увидит, как она хороша в этом платье, ему только полезно. А то у него ориентиры в жизни не те, что надо.
Но она ему поставит голову на место. Вот только штамп в паспорте получит и займется им. Теперь уже недолго осталось ждать.
Света сняла зеркало с гвоздя, приставила его к стенке. Сейчас важно было проверить, как платье смотрится с туфлями на высоких каблуках. Белых туфель, правда, она еще не купила, но все равно, можно пока прикинуть с бежевыми. Бежевые у нее классные.
Она достала из шкафа большую картонную коробку, вынула из нее туфли-лодочки и аккуратно поставила на пол. Потом порылась в ящике, выудила оттуда подследники и, по очереди задирая ноги, надела их.
Пробежав по комнате, взяла в прихожей язычок для обуви и вернулась обратно к зеркалу. Там с помощью язычка легко всунула ногу в правую туфлю, а с левой вышла незадача - она никак не лезла.
Света нагнулась, чтобы поправить туфельку, и в это время что-то очень остро и ужасно больно кольнуло ее под левой грудью.
Ноги вдруг ослабли, разъехались, и она упала.
В стоявшем на полу зеркале Света с удивлением обнаружила свое собственное, белое, без единой кровинки, лицо с огромными, ничего не понимающими глазами.
Это было последнее, что она увидела перед тем, как потеряла сознание.
Девочка-Смерть недоуменно сдвинула бровки. Блондинка в белом платье внезапно исчезла. То ли пол под ней провалился, то ли сама она угодила в какую-то яму.
Девочка терпеливо ждала, но блондинка больше не появлялась. Это было очень обидно. Ведь она так занятно крутилась в окне.
Переминаясь с ноги на ногу, девочка постояла еще чуток, но окно по-прежнему пустовало. К тому же она всерьез начала замерзать. Проклятый холодный ветер ухитрился залезть даже под ее розовую курточку.
Дальше ждать было бесполезно - так можно совсем замерзнуть, превратиться в ледяную статую.
Девочка-Смерть недовольно пожала плечиками, натянула поглубже капюшон и обреченно побрела дальше по улице.
Ночь еще только начиналась.
22. Похороны
Лил сильный дождь, пальто намокло, отяжелело.
Кирилл Латынин заглянул в свежевырытую яму и передернулся - на дне ямы была вода. Почему-то мысль о том, что гроб будут опускать в эту коричневую воду, привела его в ужас, на глазах показались слезы. Он вообще был в крайне плохом состоянии, много плакал, почти не спал с того проклятого вечера, воспринимал окружающее не совсем адекватно.
Кирилл поднял голову, посмотрел по сторонам.
Справа стоял дядя Митя, слева, на некотором расстоянии, Варвара Андреевна, мама Светы, приехавшая на похороны из Кривого Рога. Отвернулась в сторону, чтобы только не встречаться с ним взглядом.
Кирилл позвонил в Кривой Рог в тот самый жуткий вечер, когда вернулся домой и нашел лежащую на полу Светку в свадебном платье.
Было это совсем непросто. В записной Светкиной книжке домашнего телефона не обнаружилось, пришлось искать через какую-то ее подругу Веру, проживающую там же, в Кривом Роге. Но в конце концов после немалых усилий дозвонился.
Трубку долго не снимали, а когда все же ответили, то на другом конце провода зазвучал совсем юный девичий голос, неуловимо напомнивший ему Светку своими особыми интонациями.
Кирилл догадался, что это ее младшая сестра Даша, Светка о ней рассказывала. Даше было шестнадцать лет, она заканчивала школу, собиралась потом приехать в Москву. Как сообщить юной девушке о внезапной смерти сестры, Кирилл не знал, позвал мать. На том разговор с незнакомой Дашей и кончился.
Варвара Андреевна его сразу возненавидела, как только появилась. Обвинила его во всех смертных грехах. Назвала грязным совратителем. Не объяснишь же ей, что Светка сама могла совратить кого угодно. Ей вообще ничего не объяснишь!
Она, например, почему-то вбила себе в голову, что он специально не прописывал Светку. А как он, спрашивается, мог ее прописать, если они еще не были официально зарегистрированы? На каком таком основании?
Несостоявшаяся теща даже обвинила его в смерти дочери, хотя при чем здесь он? Установлено же, что это был несчастный случай: ткань платья оказалась слишком непрочной.
Но Варвара Андреевна и слышать ни о чем не хочет, твердит свое. Очень с ней тяжело. Понятно, что у нее ужасное горе, но все равно тяжело.
Хорошо хоть, что она в конце концов уступила ему и разрешила похоронить Свету в этом белом платье, которое она надела только один раз в своей недолгой жизни, первый и последний.
Кирилл опять заплакал. Проклятая Эльвира Рогова! Все из-за нее! Если бы он пришел в тот вечер хотя бы на десять минут раньше, то ничего бы не случилось! А из-за этой старой блядищи он опоздал!
Ухо у него уже заживает, но, как говорится, раны в душе и на сердце не заживут никогда.
Ефим Валерьевич Курочкин, стоя чуть в сторонке, под раскрытым зонтом, зорко наблюдал за всем происходящим.
Если бы у него спросили, для чего он приперся сюда, на кладбище, в такую мерзкую погоду, Ефим Валерьевич, скорей всего, затруднился бы ответить. Репортажик по поводу трагической смерти иногородней проститутки он ведь уже набросал, по сути, делать здесь было нечего. Но кое-что его как следует напрягло, хотя делиться своими размышлениями он пока ни с кем не собирался. До поры до времени.
Дело было в том, что реакция жены показалась Ефиму Валерьевичу несколько странной.
Когда он рассказал своей жабе об этом случае, та, во-первых, не особо удивилась, а во-вторых, не так уж сильно заинтересовалась, вопросов почти не задавала. Мало того, ему даже показалось, что в глазах ее мелькнуло какое-то удовлетворение при этом известии.
А когда выяснилось, что злополучное платье шила несчастной невесте его дорогая женушка, то Ефим Валерьевич окончательно заподозрил неладное. Но, разумеется, пока никому о своих подозрениях не говорил и перед каракатицей своей виду не подавал.
Тем более что ведь сам еще не решил, как поступить. То ли засадить супругу как следует, то ли держать ее на коротком поводке, объявив, что все знает…
Во всяком случае, появление его на кладбище могло оказаться небесполезным. Очень все это любопытно.
Гроб опустили в яму и стали засыпать землей. Ефим Валерьевич тоже подошел, бросил горстку. В принципе можно было уже возвращаться домой. Однако он не спешил уходить с кладбища, решил подождать, пока совершат захоронение почтальона Бабахина на соседнем участке.
Там как раз случай кристально ясный - мудак-почтальон по пьяни полез ночью к клетке с медведем, тот его и задрал. Но, с другой стороны, никогда не знаешь, может, чего-то интересненькое увидишь на похоронах.
Никогда не мешает чем-то освежить репортажик.
Леха-Могила и Фархад Нигматуллин засыпали могилу и отошли в сторонку. Провожающие в последний путь, числом восемь человек, стали класть на могильный холмик цветы.
Леха-Могила поманил к себе Кирилла, который первым положил свой букет.
- Надо бы добавить, хозяин! - без обиняков объявил он.
- Я ведь уже за все рассчитался, - удивился Кирилл. - За что теперь?
- За упокой! - скорбно ответил Леха. И пояснил не понимающему простых вещей парню: - Для сугреву! Сам видишь, погода какая!
Этот последний довод неожиданно убедил Кирилла. Он вздохнул и полез за бумажником.
Леха солидно принял деньги, поблагодарил и махнул Фархаду.
Они взяли веревки, закинули лопаты на плечи и, утопая в грязной жиже, пошли к участку № 1428, где дожидался на тележке еще один гроб.
- Ты этому-то своему будешь звонить? - туманно спросил Фархад, почему-то кивая назад, на остававшуюся позади могилу. - Ведь в самый раз, то, что доктор прописал.
Но Леха, видимо, прекрасно понял напарника.
- А как же, - ответил он, - сегодня же и позвоню.
- Вот-вот, не тяни! - поддержал его Фархад.
- Никто и не тянет! - с некоторой обидой произнес Леха. - Завтра ночью все сделаем, не парься.
Фархад вздохнул.
- А у меня теперь козленок живет, - сообщил он.
- Иди ты! - обрадовался Леха. - Где взял?
- Нигде, - пожал плечами Фархад. - На улице. Он сам ко мне подошел. Ночью.
- Прикольно, - осклабился Леха. - И давно он у тебя?
- Несколько дней.
- Небось уже всю квартиру засрал! - заржал Леха.
- Я убираю, - с обидой ответил Фархад. - И потом он аккуратно срет. Такими маленькими шариками.
- Ну ты даешь! - еще больше заржал Аеха. - Аккуратист, бля! А это козел или коза?
- Козочка! - резко ответил Фархад, уже сильно пожалевший, что решил поделиться с приятелем своей тайной. - Тебе-то что? Отъебись от меня!
- Ладно, - миролюбиво заметил отсмеявшийся Леха. - Мне-то по хую, хоть целое стадо у себя посели.
Они подошли к свежевырытой могиле. Около гроба никого не было. Никиту Бабахина никто в такой дождь хоронить не пришел. Впрочем, может, дело было вовсе и не в дожде.
- А я этого мужика, который в гробу лежит, знаю! Это почтальон наш, - сменил тему Леха. - Я его как раз там и видал накануне.
- Где видал? - не понял Фархад.
- Да в зверинце же! Там, где его потом медведь уделал!
- Правда, что ли? - оживился Фархад. - И чё он там?
- Да ничё, я там как раз был, и тут, гляжу, он… - начал было рассказывать Леха, но в это время сзади подошел какой-то мужик с зонтом, и он осекся. - Ладно, потом расскажу.
Они подтащили гроб поближе к могиле, быстро забили гвоздями и стали подсовывать под него веревки.
23. Ввод
Поздним вечером ветер разыгрался вовсю. Метался по глубоким ущельям бирюлевских улиц, бился в окна, свистел, улюлюкал, завывал.
Кирилл Латынин сидел на кухне перед полупустой бутылкой водки, тупо, ничего не видя, смотрел в темное дребезжащее окно. В голове у него плавали, сталкивались и разваливались на куски какие-то бесформенные массы, совершенно не давали ему сосредоточиться.
Жизнь опять потеряла краски, стала даже не черно-белой, а беспросветно-серой…
Откуда-то очень издалека донесся телефонный звонок. Наверное, звонил Санек, но разговаривать ни с кем не хотелось, даже с ним.
Однако телефон гремел все настойчивей, и в конце концов Кирилл, досадливо махнув рукой, заставил себя подняться и потащиться в комнату.
В ту самую комнату, в которой еще недавно жила Светка, а теперь не было никого.
- Да! - сказал он, сняв трубку, и сам удивился, как хрипло и незнакомо звучал его голос.
- Кирилл Владимирович? - уточнила трубка.
- Ну! - подтвердил Кирилл.
- Это говорит Семен Игоревич. Вы меня слушаете?
- Угу, - откликнулся Кирилл, с трудом вспомнивший, что Семен Игоревич - это Сенечка из того самого театра.
- Во-первых, напоминаю вам, что вы до сих пор не принесли заявление в отдел кадров. Вы меня слышите?
- Ага, - снова хмыкнул Кирилл.
Он честно старался осознать смысл слова "заявление", но это не очень получалось.
- Во-вторых, завтра в одиннадцать вам надо быть в театре на репетиции. У вас срочный ввод.
- Ввод? - удивился Кирилл.
Это было первое слово, которое он произнес. Смысла в нем он находил еще меньше, чем в слове "заявление".
- Ну да, ввод! - несколько раздраженно подтвердила трубка. - Вы вводитесь в "Живой труп". Это приказ Эльвиры Константиновны. Так что не опаздывайте. Вы все поняли?
- Ввод в живой труп, - повторил Кирилл.
- Правильно. Ну тогда до завтра. Всего хорошего.
- Ага, - ответил Кирилл и хлопнул надоедливую трубку на рычаг.
Неожиданно в голове прояснилось. Все отчетливо вспомнилось, встало на место.
- Будет ей ввод! - злобно подумал он. - Я ей так введу, что мало не покажется!
24. Звонок
Положив трубку, Семен Игоревич Воробчук несколько озадаченно посмотрел на телефонный аппарат. Разговор с новым артистом ему резко не понравился. Интуитивно он чувствовал, что тут возможны проблемы.
А интуиция еще никогда его не подводила.
Немногословный парень, чего и говорить! Мог бы быть полюбезней. Тем более после такого известия. Да и голос у него звучал как-то странновато, не наркотой ли здесь пахнет?..
Семен Игоревич тогда сразу сказал Эльвире Константиновне, что этот Латынин - темная лошадка, надо бы поподробней навести справки, прежде чем принимать решение. Но разве она его слушает?!
Это когда-то Элечка к нему прислушивалась, но эти времена давно прошли. Теперь он для нее хуже говна. Даже уже не Сенечка, это только при чужих, при гостях, а просто Сеня. "Сеня, подай! Сеня, принеси!"
Одно название, что завтруппой и помощник, а по сути - просто мальчик на побегушках. И ролей она ему уже давно никаких не дает. А ведь он хороший актер…
На прошлом собрании Элечка объявила о новой постановке. Будет ставить "Войну и мир". Предложила подавать творческие заявки. Он в тот же день написал заявку на роль Пьера Безухова. Элечка конечно же прочла ее, но ни словом не обмолвилась.
Вчера, провожая ее к машине, он не выдержал, спросил про грядущее распределение. Она довольно жестко ответила, чтобы он ее не прессовал, что она все помнит.
Так что надежда есть.
Пьер, без сомнения, его роль! Кто еще может играть Безухова в театре?!. Не Фадеев же, это просто смешно!..
Телефонный звонок прервал унылое течение его мыслей.
- Сень, ты? - раздался в трубке грубоватый голос.
Семен Игоревич оживился. Голос принадлежал Лехе-Могиле, который просто так, от нечего делать, никогда не звонил.
С Лехой-Могилой он как-то познакомился на Бирюлевском кладбище, где была похоронена его мама.
Маму все шесть лет после ее смерти Семен Игоревич навещал регулярно, каждый выходной. Старушку он очень любил. Хотя и винил ее в том, что его личная жизнь в результате ее постоянного вмешательства так и не сложилась, но все равно любил.
И она его хоть и ругала, но любила, всегда звала Сенечкой, о чем как-то он и рассказал Эльвире Константиновне в порыве откровенности. С тех пор и для нее стал Сенечкой. На какое-то время.
Ах, мама, мама! До сих пор рука не поднималась вынести из квартиры мамину кровать, так и стоит в ее комнате застеленной.
Собственно, это даже не кровать, а раскладушка. Мама ведь была маленькая, сухонькая, раскладушки ей вполне хватало. Сверху на одеяле всегда лежит букетик сухих цветов. Таким образом у Сенечки сохранялось ощущение, что мама по-прежнему незримо присутствует в доме.
Тогда, на кладбище, он случайно разговорился с Лехой, тот с пониманием слушал, потом предложил пойти помянуть. Семен Игоревич отказаться не решился - память мамы была для него святой.
Так и началась их странная дружба. Странная, потому что ни с кем на свете Сенечка не был столь откровенен, как с этим хамоватым могильщиком, с которым вроде бы у него не могло быть ничего общего.
Но общее-то как раз и обнаружилось. Как-то в порыве алкогольной откровенности Леха рассказал ему о своем фроттизме. И он сразу проникся к нему глубокой, почти родственной симпатией.
Роднило их то, что Семена Игоревича окружала своя, скрытая от мира тайна. Он был фетишист, и более того, фут-фетишист, как иногда он гордо думал о себе, фетишист с большой буквы. В шкафу его хранились ловко украденные из костюмерных и гримерных носильные вещи, принадлежавшие актрисам театра, вплоть до самых интимных подробностей их гардеробов.
Одинокими вечерами Сенечка с наслаждением напяливал эти вещи на себя, чутким носом улавливал оставленные их владелицами запахи, обмирал от счастья, когда удавалось раздобыть что-то новенькое, свежее.
Актрисы, обнаружив пропажу, негодовали, возмущались и бежали жаловаться к нему же, к Семену Игоревичу, который сочувственно выслушивал их, клятвенно обещал принять все меры к поимке вора. Вор, разумеется, так никогда и не бывал обнаружен.
Начался его фетишизм давным-давно, когда еще подростком Сенечка натягивал на свои мальчишеские ноги мамины капроновые чулки, гладил себя по обтянутым капроном ляжкам, судорожно онанировал, дрожа от запретного удовольствия.
Но, конечно, верхом блаженства был фут-фетишизм, счастье которого ему по-настоящему удалось пережить только раз в жизни, все с той же Эльвирой Константиновной, Элечкой, которая как-то, придя с репетиции, в порыве странной прихоти позволила ему облизать ее босую, немытую, еще пахнущую потом ногу.
Поначалу ей вроде понравилось, но потом настроение у Элечки изменилось, она оттолкнула его и больше никогда не позволяла это делать, несмотря на все его горячие просьбы. У него же навсегда осталось жгучее нереализованное желание.
Стоило только представить себе женскую ножку, сбросившую туфлю после долгого дня, эту потную ножку со всеми ее умопомрачительными запахами, как у Сенечки внизу живота начинало пульсировать и разбухать что-то жаркое и томительное.
Все это, слово за слово, Семен Игоревич и поведал своему новому приятелю. Разумеется, не сразу, а постепенно, понемногу, по мере того как поминать маму стало неотъемлемой традицией их еженедельных встреч.
Во время одной из таких откровенных бесед расчувствовавшийся Леха-Могила и пообещал приложить все усилия для того, чтобы помочь Семену Игоревичу реализовать его мечту.
А мечта у Сенечки была почти неосуществимая.
- Я, кто же еще! - сказал он в трубку. - Привет, Леха. Ты чего?