2
Эль от уныния
Берем кору тамариска, четыре унции; каперсов, ясеня, гваякового дерева, сассафраса, всего по одной унции; травы репейника четыре пригоршни; горькую полынь, повилику, всего по две пригоршни; покрошить и варить в шести галлонах свежего эля, пока не останется четыре галлона; добавить еловые иголки, полфунта; сурьмяной блеск, четыре унции.
Когда состав достаточно ферментируется и станет чистым, давать по полпинты дважды в день.
Вопрос в том, как ее заполучить.
Под усыпанным звездами небом на Валентина обрушивается пронзительный ветер. Он ощущает неожиданную усталость человека, который только что принял тяжелый бой и смог что-то изменить. Это правда. В глубине его сердца ярость и боль сплавились в нечто совершенно иное.
"Мимосина Дольчецца, гордость Венеции, поразительная красавица, покоряющая сердца королевских дворов и августейших фамилий от России до Неаполя" - гласит театральная программка, которую он все еще держит в руке, шагая на запад от Друри-лейн. Его экипаж следует за ним на почтительном расстоянии. Он останавливается под фонарем, чтобы разгладить страницы и взглянуть на ее изображение, оттиснутое на бумаге.
Валентин понимает, что, принимая во внимание ее утонченность, ему не следует посылать к ней в гримерку кошелек с визитной картой. Пока кучер, сидя на козлах, помахивает хлыстом и в смущении отводит взгляд, она будет читать послание и оценивать вес кошелька. Так не пойдет.
Он практически уверен, что эта леди принадлежит к тому типу женщин, которых необходимо завоевывать от начала и до самого победного конца.
Это как раз то, что мне нужно, поскольку быстрая победа даст лишь временное удовлетворение.
Нет, ему нужно осаждать ее, как крепость, чтобы ощутить радость долгожданной победы. Ему хочется сложностей, хочется растрат, волнения, переживаний. Чем больше труда ему придется вложить в покорение сердца красавицы, тем меньше он будет думать о Томе.
Он был большим любителем этих итальянских дам, наш старина Том. Они падали к его ногам штабелями, ведь у него так хорошо был подвешен язык. Конечно, ни одна женщина не была застрахована от его чар, ни на Темзе, ни на Большом канале, и все они даже не подозревали о существовании друг друга.
Валентин Грейтрейкс решает прогуляться по окрестностям Севен Дайлс, чтобы поглядеть на местных потаскушек. Некоторые мужчины любят ездить на побережье, где можно хорошенько все обдумать. Другие отправляются за город или в трактир. Но Валентин предпочитает прогуляться по Ковент-Гарден и поглазеть на монашек.
Конечно, вид всех этих жаждущих услады женщин и то, что они так доступны, возбуждает детородный орган Валентина Грейтрейкса. Очень часто в результате подобной прогулки у него бывала мимолетная, освежающая связь с невестой Христа, но такое развитие событий никогда не являлось целью подобных гуляний.
Он не спеша идет по Монмаус-стрит и задерживается на перекрестке Севен Дайлс. Здесь пересекаются самые широкие улицы этого района, и потому именно в этом месте можно снять лучших шлюх во всем городе. По соседству находится уйма укромных уголков, где можно предаться продажной любви. При виде легко одетых девушек, облюбовавших семь углов перекрестка, у товарищей Валентина загораются глаза и они начинают бегать туда-сюда, словно озабоченные псы.
- Ты проголодался, мальчик? - громко спрашивает он, глядя на падших женщин. - Готов к приключениям?
Получив в ответ сдавленное "да", он снисходительно улыбается и принимается выбирать "блюда" с дотошностью записного гурмана. Его новая затея, завоевание Мимосины Дольчеццы, не основана на желании утолить чувственный голод. Лучше предвкушать шикарные ощущения, слегка перекусив на этом рынке грязных услад. Он глядит то на блондинку, то на брюнетку, то на рыжеволосую красотку. Некоторые из них стараются, чтобы их заметили, другие стыдливо жмутся по темным углам. Одни уже обзавелись морщинами, другие шрамами, кое-кто и не леди вовсе, а переодетый юноша, ведь здесь, на перекрестке Севен Дайлс, каждый должен найти себе что-нибудь по вкусу.
Останавливаясь возле каждой девушки, Валентин тихо спрашивает дружка:
- Эта? Она? Может, ее?
Он прохаживается туда-сюда, позволяя воображению выбрать то, что различные шлюхи предлагают как словами, так и жестами. Они склоняются перед ним, словно он бредет через ниву, состоящую из женщин. Каждая приподнимает юбки с одной стороны - старинный жест, говорящий о доступности. Некоторые обращаются к нему тихими, сладкими голосами, другие извиваются, подобно змеям, а кто-то пританцовывает на месте.
Валентин свидетельствует свое почтение каждой леди, говоря:
- Очаровательно.
Он ободряюще улыбается, но ни одна из них не кажется ему достойной разделить с ним ложе. Он движется к наименее людным частям района, где работают наименее востребованные девочки. Они ходят по улице осторожно, почти извиняясь за свое положение, как мелочь, которую бросили на прилавок и которую никто не желает считать.
Наконец он замечает фальшивую продавщицу цветов, которая всем своим видом пытается дать понять, что она не торгует телом. Она демонстрирует убогий ассортимент цветов, постоянно роняя их на землю и невзначай ломая стебли. Она чертовски неуклюжа. Вокруг нее собралась группка мужчин, которые озадачены поведением этой бледной девчушки с помятыми цветами.
- Вот она, - говорит Валентин, глядя на ее маленькое личико.
Он подходит к ней и подмигивает. В этот момент она опять роняет букет цветов. Достав из кармана серебряную монету, он машет ею в воздухе. Другие мужчины пожимают плечами и растворяются во тьме. Она медленно, как во сне, идет к серебряной гинее. Валентина это забавляет, и он отводит руку с монетой то вправо, то влево. Девушка пристально следит за каждым движением гинеи.
"Она голодна", - думает Валентин. Ему приятно осознавать, что скоро он сможет накормить ее досыта.
Валентин подзывает экипаж, который медленно катится за хозяином на почтительном расстоянии, и заманивает девушку внутрь.
Экипаж делает несколько кругов по району Сент-Джайлз, но Валентин все никак не может довести начатое до конца. Он пытается, но терпит поражение. Девушка подбадривает его и корит себя. Такое затруднение ему незнакомо. Она мягко предлагает выпить бокал теплого вина, которое должно оживить его. Он качает головой, застегивается и глядит в окно кареты. Проезжая мимо цветочного магазина, он выходит, покупает девушке новый букет цветов и отвозит ее назад на Севен Дайлс. За ее молчание он расплачивается лишним шиллингом.
В его голове ничего не прояснилось. Это совсем не входило в его планы.
Хуже того, неудача с цветочницей вселяет в него беспокойство по поводу венецианки. Ему не хочется, чтобы подобная история повторилась с ней.
Не хочу бросать яблоки во фруктовый сад.
Он пожимает плечами и велит кучеру править назад к театру, где без всякого удивления обнаруживает управляющего, все еще сидящего за столом и работающего при скудном свете свечей. На столе лежат две стопки тетрадей. В одной стопке записаны доходы и расходы театра, а в другой учтены вещи, доставленные в Лондон контрабандой в сундуках, принадлежащих труппам, которые он приглашает из Италии, часто совместно с дорогим коллегой Валентином Грейтрейксом со Стоуни-стрит, Бенксайд.
- Грейтрейкс, негодяй, как дела? Tutto bene?
Массимо Тоси, грузный и пахучий, как стог сена, с трудом приподнимается из-за стола. На его лице отражается смесь радости и тревоги. Это очень опасно - назвать Валентина Грейтрейкса негодяем. По всей видимости, сегодня Массимо просчитался. Посетитель окидывает его холодным взглядом и отвечает:
- И что ты мог бы для меня сделать? Разве это не правда?
- Именно, именно, - блеет Массимо. - С грузом все хорошо? Для твоих иностранных коллег что-нибудь нужно? Шампанское? Девочки?
- Будь так любезен, подумай лучше.
На лице Массимо появилось озабоченное выражение.
- Примадонна не… доступна сейчас, Валентин.
- Потом ты мне скажешь, что она монахиня. Актриса? Итальянская актриса?
Валентин делает несколько пошлых жестов опытными руками.
"Так приятно за ним наблюдать, - думает Массимо. - Досадно, что с ним так сложно вести дела".
Вслух он произносит:
- Она не похожа на других. Она очень странная. Я не знаю, что с ней. Раньше ее здесь никогда не было, ее впихнули в постановку в последний момент. Актриса, которая должна была изначально играть эту роль, ушла с ребенком, кажется. Она умеет играть, ты мог сам в этом убедиться, но все равно с ней что-то не так. Не трать на нее время. Ты не первый, кто приходит ко мне по поводу нее.
У Валентина внутри все клокочет от негодования: какие-то самонадеянные ублюдки хотели его обскакать. Перед его внутренним взором сменяют одна другую картины страшной мести.
Но управляющий поясняет, что никому не удалось добиться желаемого от этой дамы, поскольку, когда она не на сцене, то ведет целомудренный образ жизни. Она не флиртует, не ищет удовольствий или золота. Все кошельки с деньгами она обычно отсылает назад владельцам, и в ее комнатах никогда не проходят поздние ужины. Ее апартаменты находятся не в престижном районе Сент-Джайлз, но в Сохо, здоровом месте, любимом скорее иностранными послами, чем актрисами. Она никогда не заводит долгов. Более того, ведет себя тихо и скромно - ничего не требует, ни с кем не ругается, даже с девицами, которые прислуживают ей во время одевания. Кажется, что она боится любого, кто больше или меньше ее самой. На самом деле, судя по всему, она очень похожа на ту благонравную и дрожащую деву, которую играет на сцене, хотя, конечно, немного старше, чем ее героиня. Она избегает других актеров, словно бы они оскорбляют ее чувства своим существованием. После каждого представления она быстро одевается в простые одежды и возвращается домой в обычном портшезе.
Она пробыла в Лондоне всего несколько дней, а уже стала культовой фигурой. Мужчины заказывают табакерки с ее портретом. Некоторые готовы выложить баснословные суммы, чтобы получить то место в партере, куда в какой-то момент представления упадет ее ласковый взгляд. Идет оживленное обсуждение ее особой притягательности. Одни говорят, что всему причиной ее актерский талант, поскольку ей с равной легкостью даются как комические, так и драматические роли. Другие утверждают, что добродетель, которую она выказывает за рамками сцены, влечет к ней мужчин. Они, подобно собакам, сидят под окнами ее комнат, которые она изредка покидает по разным важным делам. В целом такое из ряда вон выходящее событие случается редко, потому вся труппа бывает им озадачена.
Массимо Тоси отвергает всевозможные инсинуации и предположения, которые можно составить на этот счет. Понурившись и вперив взгляд праведных глаз в Валентина, управляющий театра оплакивает безнадежность ситуации вместе с ним, словно брат. В конце концов, если актриса выказывает слабость к хорошо обеспеченным поклонникам, Массимо тоже не остается в обиде. Валентин должен понимать это.
Валентин молчит, пока Массимо не останавливается. Кажется, что он ждет более удовлетворительных новостей. Лицо Массимо напряглось. Массимо не упомянул одну подробность - беспокойное существование немногословного венецианца, который сопровождал актрису во время ее путешествия в Лондон, а теперь постоянно вертится возле театра. Хотя никто не видел, чтобы они общались, он всегда держится неподалеку от нее. Поговаривают, что он снимает комнаты на соседней с ней улице.
Наблюдая за лицом Валентина, Массимо быстро царапает адрес на клочке бумаги и сует его другу.
Валентин не спешит брать его. Через пять секунд широкий жест Массимо становится актом вынужденной капитуляции. Они оба глядят на протянутую руку управляющего. Массимо мрачнеет.
- Молю о понимании и желаю сохранить вашу честь. Увы, Валентин, я больше ничего не могу поделать.
- Ты ее наниматель. Поговори с ней обо мне. Она бы здесь не работала, если бы ей не нужны были деньги. Или что-то другое, что ты можешь ей предложить. Нет, я не хочу знать подробности. Завтра, после представления, я разделю с ней приватный ужин.
Валентин разворачивается на пятках. Он не берет бумажку. Ему не пристало жалко сидеть на морозе под окнами дамы. Для Валентина Грейтрейкса Массимо Тоси может постараться получше.
Массимо опускается на стул, закрыв лицо руками.
Шагая по темным коридорам театра, Валентин Грейтрейкс не замечает миниатюрную женщину, лицо которой скрывает серая вуаль. Она наблюдает за ним из маленького алькова, расположенного возле двери, ведущей в кабинет управляющего театром. Она тихо заходит в открытую дверь и говорит несколько слов нанимателю, который приятно удивлен ее приходом, но тут же получает звонкую пощечину.
Эхо этой пощечины достигает ушей Валентина Грейтрейкса, когда он подходит к выходу из театра. Он замирает на секунду. Ему интересно, не возникла ли между актерами дуэль. Но он быстро забывает об этом, ведь его занимают совсем другие мысли.
Он спорит с самим собой.
Слова управляющего причиняют ему тягучую боль. Он принял решение медленно завоевывать ее сердце, но скромность, которую она выказывает, заставляет его подумать о том, чтобы ускорить события. Он представляет соперников, которые также озадачены ее холодностью. Некоторые из них наверняка имеют опыт обольщения подобных дам, иные определенно так же заинтересованы в ней, как и он сам. Этого следовало ожидать. Она превратилась во что-то другое. Она уже не просто актриса, валюта для приятной торговли, она стала чем-то намного более утонченным. Она начала претендовать на такую неуловимую, почти контрабандную добродетель, как непорочность.
Контрабанда - это то, в чем Валентин знает толк. Он набил на этом руку. Он свистом подзывает экипаж, который должен отвезти его назад на склад в Бенксайде.
3
Вода из лошадиного навоза
Берем веронику поточную, водяной кресс, сколопендровый листовик, всего по три пригоршни; три сочные корки апельсина; мускатный орех, шесть драхм; свежий лошадиный навоз, три фунта; сыворотку, девять пинт; сок скабиозы, одуванчика и иссопа, всего по одной пинте; вывести воду, на три дня поместить в перегонный куб (для ускорения процесса).
Использовать как сироп при плеврите, цинге и разных болях.
Для человека своего положения Валентин Грейтрейкс - очень мирное существо. Он ненавидит причинять телесный вред, всегда старается этого избегать, и когда ему все-таки приходится прибегать к крайним мерам, он делает это с большой неохотой. Но есть одна война, которую он ведет с огромным удовольствием и энтузиазмом.
Если спросить его, в чем же ее смысл, он будет хранить гробовое молчание по этому поводу, суть которого сводится к следующему:
Прямой обязанностью общества и его лично является борьба с налогом на конский навоз.
Да, вот такой полет красноречия, не в последнюю очередь вдохновленный осадой Мимосины Дольчеццы. Такими речами Валентин развлекает кучера, пока экипаж трясется по освещенной луной мостовой назад к тому месту, откуда Валентин ведет неравный бой с несправедливым налогообложением.
- Это чудовищно! - восклицает он. - Неслыханно! - повторяет, просматривая список налогов, которыми облагается практически все, что он кладет в рот, под ноги и чем согревает тело. Налоги на все, что приятно видеть, слышать, нюхать или вкушать. Налоги на свет, налоги на тепло, налоги на средства передвижения, налоги на сырье, налоги на вещи, обогащенные человеческим трудом и умом, налоги на то, что стимулирует аппетит, и все то, что его удовлетворяет, налоги на горностаевую мантию судьи и удавку убийцы, налоги на кашку для младенца и ложку, которой его кормят, налоги на детские игрушки, налоги на верховую лошадь и дорогу, по которой она скачет, налоги на ленты для невесты, налоги на медные гвозди для гроба и мрамор для могильного камня.
После упоминания каждого нового налога кучер, соглашаясь с хозяином, снова и снова охаживает хлыстом бока лошади, пока они с грохотом несутся по улице Стрэнд. Лошадь обильно мочится на мостовую.
Между береговыми строениями мелькает освещенная луной гладь Темзы. Валентин вместе с кучером подается вперед, чтобы лучше разглядеть судно, медленно приближающееся к доку Сент-Мэри Овери. На рассвете с него сгрузят тюки с хмелем, которые Валентин вполне законно продаст пивоварне Трейл, что на Бенксайде. Когда они пересекают Лондонский мост, Валентин взмахом руки приветствует прибытие корабля. Тюки с хмелем обвязаны веревками, в которые вплетен контрабандный табак. Рядом с тюками лежат обезглавленные тушки гусей, потроха их заменены бутылками с ромом, которые аккуратно вынут до того, как гуси очутятся на скотобойне в Смитфилде. Кроме того, на борту судна находятся ящики с живыми попугаями, которые должны будут развлекать гостей в богатых домах, ведь их научили говорить суровые моряки во время долгих плаваний на поставленных вне закона невольничьих судах.
Редкие таможенные проверки мрачных складских подвалов Валентина Грейтрейкса не дают ничего, за что можно было бы взыскать с него хотя бы пенни пошлины. То, что там видят таможенники, ставит их в тупик. Их фонари выхватывают из темноты ящики, наполненные стеклянными глазами, искусственными кожаными руками, деревянными трещотками для прокаженных, подносы с грудами искусственных носов из слоновой кости для сифилитиков и миниатюрными разборными моделями беременных женщин.
Представители таможенной службы никогда надолго не задерживаются. Шкафы со специальными петлями, издающими загробный стон, медленно открываются, чтобы показать ряды розовых богемских настоек, серебряных щитков для сосков с клеймами, глиняных горшочков для поссета, покрытых глазурью чаш для сбора крови, железных скарификаторов для кровопускания и оловянных клизм. По стенам развешаны ожерелья из зубов бегемота (они менее подвержены образованию пятен, чем зубы бабуинов или козлов), которые мрачно поблескивают в полумраке подвала. Когда таможенник поднимает дрожащий фонарь, его охватывает почти благоговейный ужас при виде библейской саранчи, которая, по всей видимости, вернулась к жизни. Но доброжелательный хозяин тут же развеивает все страхи, утверждая, что эти создания, прикрепленные к зеленым пластинам, есть не что иное, как последнее модное поветрие - алжирские броши-амулеты, выполненные в форме саранчи, усыпанные бирюзой из Америки.
И ни один предмет не был ввезен с нарушениями.