- Hola, Perdita? - сказал я. - Donde esta Senore Bradford?
- Ha salido. Para todo el dia.
- Те ha dado un numero de telefona donde esta? No, senor.
- Ylosninos?
- Han salida con Fiona.
Весь день нет дома. Не оставила номера телефона, по которому можно с ней связаться. А дети гуляют с няней. Я закусил нижнюю губу. Сегодня был четвертый день подряд, когда она уходила из дому в девять утра. Я это точно знал, потому что пытался до нее дозвониться из офиса, надеясь каким-то образом с ней помириться.
- Что-нибудь интересное сегодня?
- Нет.
Я открыл записную книжку и набрал номер Венди Вэггонер - жившей по соседству писательницы, автора кулинарных книг (уверен, вы читали ее книгу "Волшебство для вашей талии: лучшая диета"). Она также была единственной знакомой мне сорокалетней дамой, которая продолжала носить килт в складку с огромными булавками. Вышла замуж за первоклассного кретина по имени Льюис, закончившего Йельский университет в 1976 году, который занимал крупный пост в отделе ценных бумаг и однажды поведал мне, что если не считать секретарей, то он не помнит, когда в последние годы разговаривал с кем-то, кто зарабатывает менее $200 000 в год. Именно таких людей я всегда старался избегать, но Бет нравилась общаться с мелкими знаменитостями вроде Венди, и поэтому раз в неделю она играла с ней в теннис. Возможно, сегодня был именно тот день.
- Hola? Hosteria de Waggoner.
Еще одна горничная из Латинской Америки. Думаю, весь Нью-Кройдон обретает свою прислугу в агентстве занятости к югу от границы.
- Венди дома? - спросил я, внезапно притомившись говорить на нескольких языках в Коннектикуте.
- Сеньора Венди сегодня в городе. Что передать?
- Ничего, gracias, - сказал я и повесил трубку. Нет никакого резона давать Венди повод для любопытства, с какого это перепугу я звоню ей на неделе с утра пораньше в поисках жены. Не стоит давать ей тему для сплетен во время ее еженедельных званых обедов: Я слышала, Брэдфорды уже не воркуют как голубки.
Брэдфорды. Милостивый Боже!
Зазвонил телефон. Снова Эстелл:
- Мистер Майл интересуется…
- Уже иду, - сказал я.
Его офис был рядом с моим. Состоял он из двух комнат. Массивный письменный стол, как и полагается президенту. Слишком мягкие кресла. Стол красного дерева, за которым проводились совещания. Плохие картины эпохи федералистов. Своя ванная комната. Я дважды постучал и вошел. Он сидел в огромном кожаном кресле и выглядел еще меньше, чем обычно.
- Красивый костюм, - заметил он, разглядывая мой темно-серый костюм в полоску. - Брукс?
- Хьюго Босс.
- Позволяешь фрицам себя одевать?
- Вы могли бы познакомить меня с вашим портным.
- Ну, нет, - заявил он. - Я здесь единственный парень, которому позволительно одеваться, как Натан Детройт. Ты же должен выглядеть весь из себя Лигой плюща, чтобы потрафить нашим клиентам из загородного клуба.
- Вроде Берковичей?
- Мистер Беркович считает тебя незаходящим солнцем.
- Что есть, то есть.
- Я серьезно. Я нахожу для фирмы такого гонифа, как Беркович, и какой-нибудь хорошо воспитанный представитель голубых кровей, вроде тебя, относится к нему уважительно… Я тебе скажу, он теперь думает, что он Нельсон Рокфеллер. И я уверен, что он предоставит тебе большую скидку на новую "Эльдорадо"… хотя никто не видел, чтобы ты водил такую крикливую машину в том белом городе, где ты обретаешься.
- У нас в Нью-Кройдоне есть евреи, - возразил я, чтобы продолжить болтовню.
- Ну да… в качестве наемных рабочих. Так что там у тебя получается с документами Берковича?
- Требуется еще несколько уточнений по родственным связям, да еще два пункта, которые могут быть оспорены, относительно оставшихся выплат по доверительному управлению. Пустяки.
- Жаль, что я не могу сказать того же самого насчет дела Декстера, - заметил Джек.
- Недавно умерший Дик Декстер из компании "Медь и кабели"?
- Тот самый поц. И как мне представляется, очень активный поц, потому что сейчас из Чили объявились три крайне удрученные его смертью дамы в возрасте от пятидесяти четырех до двадцати двух лет, которые утверждают, что за последние двадцать лет родили мистеру Декстеру детишек.
- При чем здесь Чили?
- Самый крупный производитель меди в мире. И никакая это не банановая республика, потому что на меня дважды в день наседает этот хитрожопый адвокат из Сантьяго и грозит добиться эксгумации тела и анализа ДНК, чтобы доказать, что вся эта троица - детки Декстера. Жаль, что Господь не смилостивился и Декстеру не хватило ума настоять на кремации в своем завещании. Тогда я мог бы послать этого пройдоху куда подальше. Но этот тип - та еще штучка: изучил закон о завещаниях вдоль и поперек.
- Сколько он надеется отхватить?
- По десять миллионов на ребенка.
- Вы не посоветовали ему отвалить?
- Нет. Я предложил по пятьсот тысяч на ребенка. Но думаю, удастся сойтись на миллионе сто.
- Миссис Декстер, вероятно, была вне себя от радости, когда узнала, что станет на три миллиона с гаком беднее?
- Этот Декстер после уплаты налогов стоил примерно сорок семь миллионов. Так что она вполне может позволить себе отдать три миллиона триста, особенно если ей не захочется всей этой суеты с эксгумацией, которая гарантирует внимание прессы. Ты бы видел эту даму - жена Декстера сделала столько пластических операций, что у нее на шее узел. Туда стянули все лишнее.
- Ну, во всяком случае, это повеселее, чем дело Берковича.
- Есть свои плюсы. Помогает провести время.
Он улыбнулся устало и безрадостно. Мне эта улыбка не понравилась.
- Садись, Бен, - сказал он.
Я послушался. Загудел его телефон, вошла Хилди, секретарша Джека:
- Простите, что мешаю, мистер Майл, но звонили из офиса доктора Фробишера.
Джек остановил ее на половине предложения:
- Скажи им, что меня здесь нет. Что-нибудь еще?
- Мистер Брэдфорд, Эстелл просила передать, что она снова пыталась дозвониться до вашей жены, но…
Теперь пришла моя очередь перебить ее:
- Все в порядке Хилди. Поблагодари за меня Эстелл.
Джек отключил телефон и внимательно посмотрел на меня:
- На домашнем фронте все в порядке?
- Нормально, Джек. Все в ажуре.
- Врешь.
- Заметно?
- Ты отвратительно выглядишь, Бен.
- Ничего такого, с чем нельзя было бы справиться с помощью двадцати четырех часов сна. Зато вы… вы выглядите по-деловому.
- Неправда, ничего подобного, - сказал он.
- Ну, верно, - сказал я, стараясь отвлечь его от моей семейной жизни, - выглядите как человек, который только что провел пару недель с стриптизершей в Палм-Спрингс.
- Теперь ты несешь полную хрень.
- Простите, - извинился я, удивленный его раздраженным тоном.
Он тупо уставился на свой стол и сидел так, как мне показалось, несколько минут. Затем сказал:
- Я умираю, Бен.
Глава четвертая
Такси попало в пробку на 34-й улице между Шестой и Седьмой авеню. Меня это не позабавило, тем более что я дал указание водителю (Бено Намфи, лиц. № 4И92) ехать на запад по 23-й, а затем прямо на север по Восьмой авеню. Но парень знал не больше десяти слов по-английски, да и вообще меня не слушал, поскольку радио у него было включено на полную громкость - какая-то гаитянская станция, изрыгающая популярную музыку, прерываемую звонками поклонников Вуду. Я рассердился. Очень рассердился.
- Я же велел вам избегать этой улицы, - сказал я.
- Чево? - последовал ответ.
- Избегать этой улицы.
- Не мочь избегать. Мы тута.
- Почему вы не слушаете клиентов? Чему вас учили на курсах для таксистов?
- Не гони. Мы приехать.
- Я не просто хочу туда приехать, - окончательно вышел я из себя. - Я хочу приехать туда быстро.
Он криво улыбнулся:
- Плохой день сегодня?
Это было последней каплей.
- Чтоб ты сдох! - выкрикнул я, распахивая дверцу машины, швырнул пять долларов в окно водителя и зашагал вниз по 21-й улице, бормоча себе под нос, как те парни, которые продает ручки у Блумингдейла. Пройдя футов двадцать, я прислонился к телефонной будке, стараясь успокоиться.
Я умираю, Бен.
Неоперабельный рак желудка Он выяснил это две недели назад, но этот крутой коротышка никому ничего не сказал, даже жене.
- Они сказали, еще месяцев восемь, от силы год. Ты бы посмотрел на этого сантехника, которого они ко мне приставили. Доктор Гораций Фробишер. Похож на Рэймонда Мэсси, а ходит с таким видом, будто он всемогущий Господь Бог. Знаешь, как он мне это все сообщил? "На вашем месте я бы начал приводить свои дела в порядок". Как будто он гребаный юрист.
Он хотел, чтобы "новости" не распространялись по фирме.
- Я не собираюсь соглашаться на химию, операцию или еще какой-то дурацкий метод, который они жаждут на мне испробовать. Если это смертельно, значит, смертельно… поэтому я возьму у них рецепт на болеутоляющие лекарства и стану появляться в офисе, пока…
Он замолчал, сжал губы и уставился в свое окно на снующих по Уолл-Стрит пешеходов, каждый из которых выглядел целеустремленным.
- Знаешь, что труднее всего? - тихо спросил он. - Осознать, что ты прожил всю жизнь, не думая о таком моменте. Делая вид, что каким-то образом тебе никогда не придется столкнуться с ним. Когда ты наконец узнаешь, что нет надежды ни на какие перемены, нет никаких вариантов, что о другой жизни нельзя даже мечтать. Когда ты даже не можешь погрузиться в свою фантазию и представить себе, что будешь делать все иначе, потому что все твои дороги закончились…
Он повернулся ко мне. Глядя мне прямо в глаза, он сказал:
- Ты станешь новым полноправным партнером, Бен.
Я вздрогнул. Невольно, но Джек заметил. И ничего не сказал. Потому что он знал. Он знал совершенно точно, что это для меня значит. Полмиллиона в год, куча корпоративных льгот… и конец моей другой жизни. Той неосуществленной жизни за видоискателем. Жизни, которая остается только мечтой. Иногда горько-сладкой, иногда (в плохие дни) болезненной, но никогда не оставляющей вас в покое, потому что вы понимаете, что выбрали самый спокойный вариант. А покой, как вам уже пришлось убедиться, - это особая форма ада.
- Эй, послушайте.
Я обнаружил, что смотрю сквозь стекло телефонной будки на типа лет сорока, чье волосатое брюхо торчит из-под футболки, покрытой разнообразными пятнами от еды. Чтобы я обратил на него внимание, он постучал четвертаком по стеклу.
- Ты, - сказал он, - хочешь куда-нибудь прислониться, найди себе стенку.
Мои пальцы сжались в кулаки.
- Что ты такое сказал, жопа с ручкой?
- Жопа с ручкой? Сам ты жопа с ручкой, дрочила.
Меня охватила ярость, такая дикая и неуправляемая, что я почувствовал себя бесстрашным. И готовым разорвать эту жирную сволочь на куски. Вероятно, он почувствовал, насколько опасным я внезапно стал, потому что побелел от страха, когда я сообщил ему тихим ровным голосом:
- Считаю до трех. Если ты к тому времени не исчезнешь, я тебя убью. И я не просто тебя изобью, я сломаю твою поганую шею.
Его глаза теперь превратились в две лужицы, наполненные страхом. Я почти слышал, как он потеет.
- Эй, слушай, ты что, не злись, лады? - сказал, он. - Просто у меня сегодня тоже плохой день выдался.
- У меня вовсе не плохой день, - сказал я. - У меня ужасный день. Но, убив тебя, я могу взбодриться. Один… два…
Он выскочил из телефонной будки и пустился рысью вниз по улице, причем его жирное тело тряслось, как желе. Я зашел в будку и схватил трубку. Моя рука дрожала.
Этот долбанный город. Из любого может сделать зверя. Хорошо еще, что этот толстяк был без оружия, убит за то, что прислонился к телефонной будке. Идеальный конец идеального дня в Нью-Йорке.
Мне понадобилась минута, чтобы перестать трястись. Надо хоть немного поспать. Разобраться во всем. Иначе сойдешь с ума.
Я выудил телефонную карточку из своего бумажника и позвонил домой. После нескольких длинных звонков я услышал собственный голос на автоответчике.
- Привет. Вы позвонили Бену и Бет Брэдфорд. В данный момент мы не можем подойти к телефону…
Бен и Бет Брэдфорд. Я всегда говорил ей, что, если мы поженимся, ей следует оставить свою фамилию.
- Я буду жить с тобой всегда, - сказала она одним пьяным вечером в январе 1988 года, когда мы допивали вторую бутылку вина, - но я никогда не выйду за тебя замуж.
- Но если мы…
- Ни за что, - сказала она и хихикнула.
- Ладно, все ясно. Но давай скажем, гипотетически, что в один идиотский прекрасный момент мы решим… уф, закрепить отношения между нами…
- Тогда я возьму твою фамилию.
- Это очень старомодно с твоей стороны, - заметил я.
- Не-а… - возразила Бет, - просто практично. В смысле, Бет Брэдфорд будет выглядеть значительно лучше на суперобложке, чем Бет Шитцлер. Но… - она одарила меня одной из своих хитрых улыбок из серии "я бы раздела тебя зубами", - мы с тобой не будем жениться.
Тысяча девятьсот восемьдесят восьмой. Мы жили вместе всего пять месяцев, а при моей зарплате, которая постоянно повышалась, мы могли позволить себе платить две тысячи ежемесячно за аренду квартиры на верхнем этаже в Сохо. Мы не случайно решили поселиться в центре. Ведь мы оба имели надежную работу, не считали себя яппи, так что мысль поселиться где-нибудь в восточной части или на Маррей Хилл, среди белой кости, представлялась нам, будущим людям искусства, кощунственной.
Будущие люди искусства. Так нас называла Бет. Разумеется, в ее голосе всякий раз звучала насмешка. Но если честно, то было время, когда мы искренне верили, что через год-другой перестанем быть рабами, трудящимися за зарплату. И каждый будний день, перед тем как отправиться в редакцию, Бет вставала в шесть и три часа работала над романом, который, как она надеялась, принесет ей литературную известность. Она отказывалась показывать мне незаконченную книгу, не говорила даже, как она будет называться, до того дня в марте 1989 года, когда протянула мне рукопись в четыреста тридцать восемь страниц и сказала:
- Называется "Манеж амбиций".
Это был второй роман Бет. Ее первый роман, "За стенами тюрьмы", так и не был напечатан. Бет написала его сразу же после окончания Уэллсли, где она была редактором студенческого литературного журнала и завоевала несколько премий за свои рассказы. Она также получила аспирантскую стипендию для проживания в неком литературном убежище в Шотландии, и именно там она написала "За стенами тюрьмы: Билдингсроман" (слово Бет, не мое). Это был роман, о молодой, неотесанной девушке, пытавшейся приспособиться к загородной жизни в графстве Уэстчестер, одновременно ухаживая за матерью, умирающей от рака груди. Когда мамочка наконец испускает дух, она поступает в элитный женский колледж в Новой Англии и там влюбляется в кусок дерьма, хотя все же находит свою "музу" как художница. Это было, плюс-минус несколько деталей, изложение жизни самой Бет, написанное в стиле, который, пожалуй, можно назвать чувственно-девичьей лирикой. (Той осенью, под розовым небом, мама начала шить килт на нашем заднем дворе… в таком роде.)
Когда Бет вернулась из Шотландии, она послала роман "За стенами тюрьмы" в пятнадцать агентств в Нью-Йорке, и ни одно из них его не напечатало (основной отговоркой было то, что в том году были напечатаны три первых романа, лирически повествующих о детстве различных персонажей, омраченном онкологическими заболеваниями матерей). Разумеется, Бет была разочарована, но не собиралась сдаваться. Она нашла должность помощника редактора художественной литературы в "Космополитен", чтобы было чем платить за квартиру, пока она пишет второй роман.
- Знаешь, чем я зарабатываю себе на жизнь? - спросила она меня, когда мы впервые встретились на свадьбе приятеля. - Я читаю от пяти до семи рассказов, и во всех рассказывается об одиноких женщинах, ищущих свою точку "джи".
Я рассмеялся и незамедлительно влюбился. Она была умной, занятной и очень целеустремленной. Целью ее было - стать писательницей. Она твердо намеревалась избежать каторги жизни в пригороде, в которую попала ее мать. Примерно через три недели после того, как мы стали встречаться, она наконец рассказала мне о смерти своей матери.
- Понимаешь, она была во всем разочаровавшейся женщиной. В моем возрасте она занималась пиаром, и очень в этом преуспела. Потом работала бухгалтером в одной фирме в Нью-Йорке. Но стоило ей выйти замуж за моего отца и забеременеть, всему этому пришел конец. Она попала в тюрьму, где вся жизнь ее состояла из заседаний школьного комитета, кофе по утрам и ужинов дома, когда папа возвращался с работы с семь часов. Она была замечательной мамой. Но, бог мой, как же она в душе ненавидела ту жалкую жизнь, которую была вынуждена вести и с которой смирилась, как почти каждая женщина ее поколения. Я не сомневаюсь, что она и раком заболела отчасти оттого, что превратилась в домашнюю хозяйку, зависящую от мужчины, которого она со временем разлюбила.
Я взял ее за руку.
- Не беспокойся, - сказал я, - с нами такого никогда не произойдет.
Ее голос был холодным, как сталь:
- Я уверена, что нет.
В литературном отделе "Космополитена" Бет работала на двух лесбиянок, которых звали Лори и Гретель. "Женское братство", - называла их Бет, но они относились к ней так душевно, что даже нашли агента, чтобы продвигать ее следующую книгу, "Манеж амбиций". И снова героиней этого романа была молодая, неуклюжая девица, все еще переживающая смерть от рака груди своей матери, которая переезжает в большой город, намереваясь стать великим художником. Но чтобы свести концы с концами, ей приходится устроиться на работу в глянцевый журнал, где ее повышают до художественного директора, она влюбляется в дерматолога и к концу книги пребывает в конфликте между домашними обязанностями и "внутренним голосом" своей музы.
В течение пяти месяцев после завершения романа от него отказались двадцать пять издательств, но, боже мой, как мучительно близка была удача в трех из них. Редактор в "Атенеуме" сказал. Бет, что хочет напечатать ее роман, но через две недели после этого потерял свою работу в результате какой-то редакционной заварушки (а его урод бухгалтер не увидел в романе "коммерческих" возможностей). На этот раз разочарование Бет было очень глубоким, но все - агент, лесбиянки и я собственной персоной - лезли из кожи вон, чтобы вселить в нее уверенность, убеждая ее, что все рассказы о триумфальном явлении миру знаменитых писателей забывают упомянуть, что до этого триумфа как минимум пять их работ было завернуто.