Угря, собственно, Король и Алфред начали промышлять еще вечером. У Алфреда в моторке был ящик с линиями, крючков на восемьсот примерно. Оставив большую лодку на берегу в камышах, ящики с линиями вывозили в море на меньшей лодке, крючки-то уже были наживлены, то есть на каждом была для угря приманка. Алфред заставил Короля грести, сам же, спустив плавучий якорь с флажком, начал запускать за борт линии. Они долго работали. А потом Алфред набрал чайкины яйца и сварил. Он учил Короля: если яйцо встанет в воде острием, значит, оно не годится для варки, опустится на дно - самое оно и есть. Вари и ешь. Почему так, он не стал объяснять… на всякий случай. А то бы Его Величество сообразил, что в тех яйцах, которые острием встают, в них уже жизнь зародилась. Поди знай, какие ощущения и мысли такое знание могло вызвать у Его Величества. Алфред, хотя и был столяром, был неглупым человеком.
Тем не менее теперь яйца чаек страдали везде, где только попадались Королю. В этом кое-какое влияние могло оказать и суждение Карла, который по какой-то непонятной причине выказывал Королю полнейшее повиновение и даже готовность служить верноподданнически.
- Чайки тоже, в сущности, хищники, - сказал он задумчиво, ковыряя свой длинный нос, - они сами никого не щадят, если кто им в клюв попадется, так что они едят - едят и их.
Из этого можно было заключить, что яйца чаек есть можно, которые же становятся в воде на острый конец, их выбрасывают как испорченные, потому что испорченные есть нельзя: живот может заболеть.
Вот почему, когда Ранд грузил свой шлам, в котором добропорядочные городские граждане будут валяться, чтобы избавиться от радикулита, вышеназванные пассажиры проверяли, встают ли чайкины яйца на острый конец или нет.
Когда же Ранд со своим поездом отправлялся в обратный путь, чайки успокаивались и начинали производить учет в своем яичном хозяйстве, а Король и его свита, стоя на вагонетках, следовали уже известным маршрутом - через лес Сосновая Нога и Закатный обратно в город Журавлей. Их поезд опять шел по Каменному мосту через реку Тори, сворачивал вправо и следовал по Садовой улице, где не было никаких садов, а было: с правой стороны камыши, с левой - заборы домов да дворов. Дальше поезд пересекал улицу Большую Портовую - право же, никто не мог бы никогда сказать, где и какой он из себя этот большой порт, и следовал, пересекая улицу Вильденберга, до самой грязелечебницы, где Ранд опрокидывал в деревянный бассейн вагонетки, опустошал их, вычищал. Последние процедуры высокочтимых пассажиров, как правило, не интересовали. Не прощаясь, они отправлялись по другим, более значительным делам.
Королю, например, очень нравилось по вечерам торчать на Каменном мосту через Тори-реку, когда шли коровы…
Город Журавлей - город в полном смысле слова, что не мешало пятой части горожан держать коров. Их в городе набиралось голов триста. По улице Закатной в сторону пастбища каждое утро двигались поодиночке и группами мычащие животные. Коровы выгонялись утром в шесть часов из дворов, их погоняли в сторону Закатной улицы, по пути их становилось все больше, и, когда они проходили мимо небесно-синего дома, Король в это время обычно еще спал, это было уже приличное рогатое войско. Миновав Каменный мост на Тори-реке, они попадали под власть городских пастухов: босоногой Лонни с ярко накрашенными губами и ногтями на пальцах ног, а также Антона - человека неопределенного возраста, флегматичного. А Лонни… Ее яркие ногти сильно выделялись на испачканных навозом ногах.
Работа этих местных ковбоев была нетрудная, поскольку инстинкт узнавания родного пастбища передавался коровами из поколения в поколение, усваивался с материнским молоком. Так что они направлялись на пастбище без принуждения, послушно, безропотно, лишь мычали, хотя и этого рано утром себе не позволяли, понимая, что они - не петухи и петь им положено только вечером, когда так тяжело нести упругое вымя и наступает время дойки.
Возвращение с "работы", то бишь пастбища, этих благородных кормилиц происходило еще проще: Лонни Крашеные Пятки и Антон, открыв проволочные заграждения, попросту выгоняли их на дорогу, и они плелись, поднимая тучи дорожной пыли, обратно в город.
Коровы знали дорогу к своим жилищам и самостоятельно приходили домой - коров встречали на Каменном мосту хозяйки.
Здесь, на реке Тори, коровам нравилось в жаркие дни купаться; они заходили в воду по брюхо, подняв хвосты, и выражали свое удовольствие единственно доступным им образом - мычанием. Когда вечерний коровий поход завершался, по оставленным ими навозным блинам можно было легко отыскать какой-нибудь дом, в котором за небольшую плату могли продать теплое парное молоко.
Вот это-то возвращение коров и нравилось наблюдать Его Величеству. Он не понимал, что его в этом привлекало, но возвращение разномастных коров, их купание в реке, встречающие - все это, вместе взятое, было ему необъяснимо дорого, казалось мирным, красивым. Речка, освещенная вечерним солнцем, казалась синей, дома залиты пурпуром, зеленые заборы и листва деревьев контрастно подчеркивали яркие, окрашенные в коричневые и красные цвета железные крыши домов. Даже гремевшие через мост время от времени тяжелые армейские повозки не могли нарушить тишину и очарование этой идиллической картины, завораживающей юного Люксембургского Короля.
Но армейские повозки тем временем все шли через Каменный мост в направлении Закатного леса, а куда они девались там, Король представления не имел. Из разговоров взрослых он, правда, узнал, что идет все это марсианское войско куда-то на базы, а вот что это такое - база?
На базы не на базы, но и в городе было довольно много людей в зеленых мундирах и фуражках с красными околышками.
В парке проходили митинги, произносили речи, в том числе и русские в военной форме, кричали "ура!". В деревнях тоже выступали инструкторы, собирали какие-то взносы по нескольку сентов с носу на неизвестно какие нужды; потом в газете предупредили, чтобы люди не всяким инструкторам верили, некоторые - самозванцы и деньги суют себе в карман. На митингах в парке люди кричали громкими голосами, что необходимо честно держаться договора о взаимопомощи с СССР и образовать в стране новое правительство, потому что французская армия полностью капитулировала перед, немцами, причем пятьсот тысяч французов попали в плен, а советские войска освободили Молдавию.
В курзале выставили большой портрет Сталина и кричали "ура!", ораторы призывали послать Сталину телеграмму приветствия. Над подъездом грязелечебницы прикрепили транспарант из красной ткани, белыми большими буквами на нем было написано: "Вперед в лучах сталинского солнца в счастливое будущее в единой семье советского народа!" По радио выступил министр внутренних дел, сказал, что в стране нет оккупации, что Красная Армия здесь для защиты наших границ, поскольку судьба Бельгии, Голландии, Дании и Норвегии показала, что малые страны не в состоянии защитить себя в военном плане. А другой министр информировал, что отныне в военных частях республики будет введена должность политрука.
Алфред теперь слушал "Филипс" и обсуждал происходящее в мире с Тайдеманом. Это именно он, Тайдеман, сыронизировал в адрес постоянства политических привязанностей и клятв в дружбе:
- Вчерашние союзники - сегодня едят друг друга.
Это в адрес англичан, которые потребовали сдачи им больших французских кораблей или же чтобы французы их потопили. А когда французы не согласились, то пошло-поехало: расстреляли "Дюнкерк" и "Прованс" из пушек. А по приказу министра внутренних дел за болтовню наказали штрафом в три тысячи крон семерых граждан Главного города, других болтунов заключили на девяносто дней в тюрьму.
В городе Журавлей местами отключили электричество, а на двери ратуши вывесили приказ, который позже был напечатан и в газете "Наша Земля", чтобы все велосипеды в городе были обязательно зарегистрированы, а для выхода в море рыбакам необходимо иметь пропуск, в котором должно быть указано расстояние, на которое им разрешено удаляться в море. Отныне рыбацкие пристани будут охраняться военнослужащими.
Короля во всей этой неразберихе огорчало то обстоятельство, что "Дневная газета", которая обычно состояла из двенадцати полос, сократилась до шести и больше не печатали комиксов про Фантомаса. Основным содержанием оставшихся шести полос стали большие портреты вождей Советского Союза, а портрет Сталина помещался во всех газетах каждодневно. На улицах, прикрепленные к стенам зданий, вывешивались портреты Сталина, Ленина, Маркса и Энгельса. Но и портреты Гитлера печатались, как союзника Советов.
А над городом Журавлей ежедневно кружились в небе "храбрые сталинские орлы" - маленькие тупоносые самолеты, за которыми Король, Валдур и Свей наблюдали с Каменного моста.
В доме на углу Большой Портовой и Закатной жизнь кипела в напряженном трудовом ритме: в столярной мастерской, которую справедливо можно было назвать мебельным цехом, Алфред принимал заказы и демонстрировал свои образцы, стругал, пилил, красил, полировал, свистел, пел, играл на аккордеоне самому себе, на гитаре - тому, кому сделал гитару, на мандолине - тому, кому изготовил мандолину. Заказывали мебель и разное другое гражданские и военные. Военные, само собой разумеется, русские офицеры. Особенно много заказывал Алфреду офицер, которого Хелли называла господин Чуть-Чуть. Он-то сам говорил, что не господин вовсе, а называть его следует селтсимеез, то есть товарищ. Но Алфред не был офицером, в армии он дослужился до чина фельдфебеля, в гражданской жизни - столяр, поэтому считал, что не годится ему к майору обращаться как к равному. А между собой называли его Чуть-Чуть.
Этот длинный офицер, заказывая мебель, например столы, просил их делать чуть-чуть повыше, потому что сам он был длинный, и он показывал Алфреду рукою, на сколько именно нужно выше: "Чуть-чуть".
Чуть-Чуть заказывал Алфреду много мебели, любил много рассказывать и расспрашивать. Но когда люди говорят преимущественно руками, то есть разводят ими - дескать, не понимаю, то многого не расскажешь. Платил Чуть-Чуть не торгуясь. Тайдеман это объяснил тем, что:
- У него карбованцев… Им их мешками дают. А их карбованец ходит здесь наравне с нашей кроной, которая на самом деле стоит в десять раз дороже, вот они теперь на свои бумажки и хватают не разбираясь.
В прачечной-кухне рядом со столяркой кипела работа у Хелли Мартенс, в двух котлах кипятились солдатские портянки, рубашки и кальсоны, наволочки и простыни. Все это привозили солдаты на повозках, запряженных лошадьми, или на маленьких грузовичках, а Король вертелся рядом, пытаясь наладить контакт с марсианами, и принюхивался к запахам бензина, кожи, махорки, навоза.
Все было ужасно интересно.
Король подружился с толстым солдатом, который часто привозил белье на маленьком грузовичке. Королю нравился и сам этот веселый солдат, и его машина. Имя солдата звучало для слуха Его Величества непривычно: Поликарп. Король сократил это трудное имя, произнося лишь вторую его часть, то есть Карп, что означало на употребляемом на острове языке вполне понятный предмет - коробку.
Он так и называл толстого солдата. Солдат не столько был толст, как широк.
Карп всегда радушно отзывался. Он так же, как Алфреду Чуть-Чуть, всегда много всякого-разного рассказывал Королю и тоже что-то показывал большими руками. На одной его руке, на тыльной стороне, Король заметил татуировку, но он тогда еще не знал, что такое татуировка: ему никто из советников такое явление еще не объяснил. На руке солдата была нарисована голая тетя с рыбьим хвостом. Король даже пытался выяснить, почему не смывается эта рыба, когда Карп моет руки, или он совсем их не моет?..
Хотя Король и слушал рассказы Карпа предельно заинтересованно, не понимал ничего, как и тот, в свою очередь, не понимал многого из того, что ему из своей жизни рассказывал Король. Но Карп Короля понимал больше, потому что прожил дольше.
У Карпа были синие веселые глаза, большой рот, широкий нос и толстые губы, светлые густые короткие волосы стояли торчком. Он был похож на негра, которого Король видел в журнале на чердаке хутора Сааре. Так что, подумал Король, если бы негр был белый, то был бы похож на Карпа.
Королю очень нравилось, когда Карп рассказывал ему то, что он не понимал, - нравилась речь Карпа, когда слова чередовались быстрыми шипящими или рокочущими звуками, которые то и дело прерывались громким раскатистым хохотом рассказчика. Карп смеялся так вкусно, так широко открывал большой рот, точно бегемот, что и Королю хотелось тоже рассмеяться. Король-то не понимал, чему смеется, но все равно. И они вместе заливались, как два колокола, один "бил" низким басом, другой тонко звенящим дискантом.
Королю нравилось общаться с Карпом и обращался он к нему:
- Мой белый Негр.
В этом и нет ничего удивительного, короли везде на земле всегда любили солдат. Любили они солдат каждый на свой лад, но в любом случае солдатам любовь королей ничего хорошего никогда не сулила, потому что короли любили и войну. Люксембургский Король войну любил, разумеется, лишь потому, что ее не знал. Он в том же журнале на чердаке с портретами русского царя и картинкой негра видел также картинку с солдатами где-то в атаке у Севастополя.
Он, конечно, знал, что солдаты - храбрые люди, совершают подвиги, а поскольку Король был абсолютно храбрым человеком, он должен был любить войну, так же и Свен с Валдуром - они обожали воевать. А чтобы воевать, необходимо иметь оружие. Этот факт сам по себе уже достаточная причина, почему в мире никогда не кончаются войны: чтобы воевать, нужно оружие, а, следовательно, тем, кто делает оружие, нужно, в свою очередь, чтобы воевали. Король, конечно, не ломал над этим вопросом голову, потому что ни один советник ему эту сторону войны не освещал. Пока же ему, как другим королям, было необходимо иметь оружие, а приличного оружия у него не было.
У Свена и Валдура были сабли и револьверы, купленные в магазине. Королю Алфред вместо револьвера увы, купил в магазине… лобзики.
Король сам для себя изготовил кое-что, но выглядело это, конечно, несовершенно, даже немного убого, если по-честному. Поэтому-то и засмеялся от души Карп, когда в очередной раз привез белье и увидел Короля, расхаживающего с гордым видом со своим самодельным оружием. Карп не стал критиковать королевское вооружение. Он молча помог Хелли Мартенс внести тюки с бельем в кухню, помог ей также растопить котлы и завел речь о том, как, должно быть, нелегко одной выстирать столько белья - прокипятить, прополоскать, выкрутить, что это, в сущности, мужская работа. Но Хелли Мартенс понимала по-русски даже меньше, чем, скажем, Король, и уже хотела было побежать за соседкой, которая по-русски свободно говорила, поскольку они, соседи, родом с Украины, но в этом не было нужды: Карп, нашедший сухую доску, уже вырезал карманным ножом из нее что-то. Так Хелли и не удалось объяснить, как она приняла себе в помощницы за еду и плату младшую сестру Алфреда Сесси, а она, проработав недели две, сочла эту работу недостойной для себя, честной крестьянки, а воздух города Журавлей - вредным для здоровья.
А воздух действительно городской. Каждый согласится, что в городе, в котором пять тысяч населения, мясокомбинат, мельница, несколько магазинов, три автомобиля и два десятка лошадей, уйма собак и кошек, а можжевеловый лес аж за два километра за чертой города… каждый согласится, что воздух этот не может сравниться с воздухом, скажем, деревни Звенинога. Опять же эти уборные и золотари… Даже Алфред уже через две недели после их переезда в город сказал однажды в конце недели Хелли:
- Надо отвезти ребенка на хутор подышать чистым воздухом.
Так что Сесси была права. На хуторе Сааре была ведь только одна уборная.
Но Карпа наверняка бы эта история не интересовала, к тому же он всецело поглощен работой. Он оказался великолепным резчиком по дереву и за какие-то полчаса вырезал из дощечки совершенно натуральную винтовку. Конечно, она была меньше, чем настоящая, но похожая на сто процентов. Король был восхищен. Он не стал мудрить над вопросом, приличествует ли вообще человеку его сана таскаться с обыкновенным винтарем - ни у кого же такой вещи и быть не могло! Даже Алфред, осмотрев поделку внимательно, повертев в руках, сказал:
- Умело.
Коротко. Король знал - это уже похвала.
Король жил. Сколько он себя помнил, никогда не было в его делах такого размаха: из одного дома - в другой, из другого - в третий.
Глава VIII
Постоянными клиентами Алфреда стали русские. Конечно, островитяне тоже заказывали у него мебель, но не так много. А Хелли Мартенс с утра до вечера витала в "облаках"… Крутилась в них, красная как рак, по вечерам же засиживалась за швейной машинкой, латала солдатские рубашки и чинила одежду Короля. И, нет, невеселая была эта замужняя жизнь для нее - дочери зажиточных родителей, владельцев богатого хутора на Большой земле в деревне Березы. Король еще не осмыслил причины трудностей в жизни своих взрослых подданных, они начались до его рождения, значит, так положено по законам жизни, которые Королю предстояло еще изучить. А в этом процессе его больше интересовал синий нос Жоржа Калитко из коричневого дома по соседству. Королю очень даже интересно было узнать, почему старый Калитко пьет денатурат. Но когда подслушал, как Мария Калитко сказала Хелли, что ее старый денатурата нажрался и валяется трупом, он спросил у Тайдемана:
- Почему тот, кто ест денатурат, трупом валяется?
Тайдеман неопределенно хмыкнул и объяснил:
- Видишь ли… денатурат не едят, им примус заправляют, чтобы на нем по утрам яйца жарить. Денатурат горит, и он не еда. Денатурат - жидкость. Некоторые действительно пьют его, потому что он дешевый.
Это объяснение не было доходчивым - вода вообще ничего не стоит, осталось непонятным, почему тот, кто выпил денатурат, валяется трупом, а тот, кто пьет воду, не валяется. Король, как уже говорилось, не любил надоедать излишней любознательностью, предпочитал до всего доходить своим умом. Он установил, что тот, кто попивает денатурат, сразу же начинает шататься при ходьбе, и пришел к выводу, что Калитко Жора очень часто пьет денатурат и долго затем валяется трупом. А вот это последнее - как валяются трупом - ему никак не удавалось увидеть. Жорж Калитко всегда валялся трупом в своей комнате, куда никого не пускал. А когда он вдоволь наваляется, то сразу уходит из дома и долго не показывается. Из разговоров же Марин Калитко и Хелли Мартенс Королю удалось составить такую картину: семья Калитко - Жорж, Мария, их дочь Бенита и сын Валентин - родом с Украины, Королю неизвестного государства, живут в городе Журавлей очень-очень давно, так давно, что Бените, здесь родившейся, уже восемнадцать исполнилось, а Валентину двадцать. Все в семье Калитко, кроме Жоржа, который пил денатурат, говорят одинаково хорошо и по-русски, и по-эстонски, правда, Жорж говорит по-эстонски так, словно у него язык не гнется.