Боканов и Беседа сели на скамейку во дворе, около метеорологической станций, сооруженной юными географами. Офицеры дней десять не имели возможности поговорить вот так, не спеша, наедине и соскучились друг по другу. Уже года два как между ними установилась та крепкая, душевная дружба, которая украшает жизнь, делая людей обладателями самого большого богатства на свете.
- Воюешь, Алексей Николаевич? - ласково посмотрел на товарища Боканов.
- Воюю, друже, - ответил Беседа и, достав свою, похожую на бочонок, трубочку, стал набивать ее табаком.
- Понимаешь, Сергей Павлович, плохо еще воспитаны наши сынки. А хочется, чтобы о моем Каменюке, где бы он ни появился, говорили: "Прекрасно воспитан молодой человек…" Сейчас он грубоват, мало отесан. Это потому, что нет еще у меня в работе тонкости, о которой, помнишь, ты мне из Москвы писал. Отсюда и провалы, как тогда в лагере со злополучным ремнем. Да… так об Артеме. Любимая поза Каменюки - руки в карманы брюк, любимый жест - голову вздернул и - цвырк через зубы! Недавно на плацу, во время игры, вошел в раж - выругался. Мимо проходила жена Виктора Николаевича: сказала мне об этом. Ну, сделали мы ему крепкое внушение на открытом комсомольском собрании. Уж стыдили, стыдили. И Авилкин выступил: "Я, - говорит, - на что беспартийный и то себе не позволил бы"… Подействовало, конечно, но до настоящей воспитанности еще далеко.
- Галантности захотел! - смеющимися глазами посмотрел Боканов. Он любил дружелюбной иронией немного подзадорить Алексея Николаевича и потом слушать его размышления вслух.
- Не в галантности дело, - спокойно возразил Беседа, - да вот, пожалуйста… - он задумчиво полыхал трубкой, в уголках глаз залучились морщинки, растеклись гусиными лапками. - Летом, во время каникул заезжал я в семью Кирюши Голикова. Сели чай пить. Отец Кирюши - полковник в отставке, очень симпатичный человек, мать, Маргарита Ивановна - она мне не понравилась - наигранная томность, размалевана - и мой бесподобный Кирилл Петрович. Попиваем чаек, а я, как на раскаленных углях, сижу. Не будь я в гостях, давно прогнал бы негодника из-за стола. Вертится, встает без спроса, возвращается, пригоршней хватает из вазы вишни и, закинув голову, по одной забрасывает в рот. Родители не замечают, или делают вид, что не замечают… а я… едва выдержал позорище. Сгорел! Это ведь мне укор: нечего сказать, воспитал!
- Казнишься, - ввернул Сергей Павлович и поощрительно посмотрел на друга краешком глаза.
Но Беседа сегодня был настроен эпически-спокойно и продолжал, не спеша:
- Казнюсь! Очень виноват… недоработал… Офицеры старой армии - дворянские сынки, взращенные гувернерами, знали, как "держать себя в обществе". Но это был внешний лоск паркетных шаркунов, умеющих изящно целовать ручку дамы, во-время подать стул. Упаси бог, кушать рыбу ножом! А избивать своего денщика считалось естественным и нормальным. И кадетов воспитывали точно так. Мне рассказывали: в актовом зале, на балу, офицер подходит к кадету и нежность, деликатность струится из его глаз, а в классе шипит тому же мальчику: "Садись, дерево, на дерево"! Конечно, мы должны внушать нашему питомцу правила приличия, внешнего поведения, научить его вести себя в обществе, вежливо относиться к окружающим. Но главное в нашем понимании воспитанности, я думаю, заключается в том, чтобы, сыны трудового народа были сознательны, благородны, внутренне интеллигентны - понимаешь, внутренне: уважали правила социалистического общежития, людей труда и труд, были коллективистами. Настоящая культура начинается с уважения людей, тебя окружающих! Ну, я слишком расфилософствовался, - спохватился Алексей Николаевич и стал выбивать трубку о край скамьи.
- Мне кажется, ты прав, - серьезно сказал Сергей Павлович, - ребят надо упражнять в моральных поступках, упражнять, - он подчеркнул слово, - в чуткости к товарищам, выполнении своего долга, слова… Тогда отвлеченные нравственные формы превратятся в правила поведения… И, конечно, развивать чувство этики… Я в дневнике у моего Ковалева прочитал: "Если я сижу в нашем кино и вдруг увижу - офицер смотрит картину стоя, или наша Алексеевна осталась без места, я не могу спокойно сидеть. Мне кажется, они думают обо мне: "Невежа ты, невежа. Этому тебя учат?" Настроение портится, интерес к картине пропадает. Но как только уступаю место, сразу на душе становится спокойно и на экран приятно смотреть".
- Хорошо! - одобрительно сказал Алексей Николаевич, - право, хорошо. А мы, знаешь, - ревниво сообщил он, - в отделении стали выпускать газету "За честность и вежливость". Кошелев редактирует. А Каменюка - постоянный корреспондент. Между прочим, я ему оказал: "Помоги Авилкину стать комсомольцем, иначе мы с тебя спросим"…
- Твой Авилкин, все такой же? - полюбопытствовал Боканов.
- Ну, что ты? - встал на защиту своего питомца Беседа, - он теперь много лучше, да и сегодня я для него припас… один педагогический снарядик. Но об этом потом расскажу, извини, надо идти…
В классе ребята нетерпеливо ждали Алексея Николаевича. Это интересное собрание он назначил две недели тому назад.
Дадико и Павлик получили тогда же задание - выучить отрывки из "Детства Обломова", Артем и Ильюша - подобрать материалы из газет о стахановцах и героях труда.
Расселись за парты. Выжидающе уставились на капитана; в дверях появился майор Веденкин. Поздоровавшись за руку с Беседой, он сел за парту. Беседа предоставил слово Авилкину и Мамуашвили. Они читали наизусть: "Он большую часть свободного времени проводил, положив локоть на стол, а на локоть - голову… Дальше той строки, под которой учитель, задавая урок, проводил ногтем черту, он не заглядывал, расспросов ему никаких не делал и пояснений никаких не требовал.
…Как встанет утром с постели, после чая ляжет тотчас на диван… и обдумывает… пока голова утомится от тяжелой работы… довольно сделано сегодня для общего блага".
- Как ему не скучно? - удивленно прошептал Максим.
- Действительно облом, - шопотом же ответил Артем. - Ему бы только на боку лежать, да покрикивать: "Эй, Васька, Ванька, подай, сбегай". Прямо, паразит, - заключил он.
Когда Павлик и Дадико закончили чтение, их место заняли Каменюка и Кошелев. Они начали рассказывать о шахтерах Донбасса, колхозниках Киргизии, о восстановителях Сталинграда.
- После работы на производстве, вечером, добровольно идут помотать строителям… - с увлечением говорил Артем, вздергивая подбородком.
Авилкин нетерпеливо поднял руку.
- Вот бы у кого Обломову поучиться! - восхищенно воскликнул он, вскочив, и тотчас сел.
Кирюша осуждающе пробурчал:
- И родители виноваты, что так воспитали…
Алексей Николаевич улыбнулся про себя; Голиков имел в виду, конечно, свою маму, очень баловавшую его.
Каменюка тактично сказал, не называя имени, но все поняли., что это в адрес Авилкина:
- Если б у нас осколок облома завелся, уроки не учил, разве бы мы это терпели? Факт, что нет!
Авилкин, на всякий случай, одобрительно помотал головой, а офицеры незаметно переглянулись.
* * *
Следующий день был воскресным. Старшие роты ушли на концерт в филармонию.
В полдень Авилкин, слегка пригнувшись, стремительно бежал по плацу и кричал:
- Ребята! Герой труда приехал… Ребята! Изобретатель оружия… Три ордена Ленина… У нас в роте он…
Все, кто были на плацу, ринулись в бытовой корпус. В клубной комнате собралась вся рота майора Тутукина.
Такие встречи со стахановцами, учеными, старыми большевиками, представителями демократической молодежи Болгарии, Албании, героями - устраивались часто. Зорин требовал от воспитателей:
- Учите детей видеть вашу жизнь… Кадета отгораживали монастырской стеной, чтобы при столкновении с действительностью не рушились фальшивые идеалы, прививавшиеся в корпусе. Мы же заинтересованы в слиянии с жизнью родины… Мы - миллионная часть ее.
И действительно, дыхание страны ясно ощущалось детьми за высокими стенами училища. Когда, победоносно завершив войну, народ стал залечивать раны, и задымили тысячи строек, и вчерашние гвардейцы стали у домен, поднялись на строительные леса, то так же часто, как во время войны, можно было услышать в училище: форсировали, штурмовали, сломили, - теперь звучало новое: построили, пустили в ход, подняли из руин. Это воспринималось, как донесения с поля боя, с фронта сражения за пятилетку. Страсть борьбы охватила и училище: появились стенды с цифрами пятилетки, комсомольцы устраивали субботники, переписывались с шахтерами, - собирали посадочные семена, делали радиоприемники для жителей Яблоневки, летом помогали колхозам. Майор Веденкин спрашивал на уроке:
- Вы обратили внимание, - что сейчас печатается в газетах на месте прежних сообщений "В последний час"?.
И так же, как в дни войны, сводки Информбюро, письма из дома и с фронта, рассказы взрослых объединяли ребят в едином стремлении быть полезными родине, достойными ее славных дел, - так и теперь крепла близость с народом-строителем.
Суворовцы чувствовали себя членами большой семьи, жили ее интересами, подчиняли ей свои личные устремления, ощущали свое место в великом народном движении вперед.
… На этот раз гостем оказался знатный оружейник, имя которого хорошо известно всей стране. Он приехал на несколько дней в этот город и, по просьбе Зорина, пришел в училище, но неожиданно, в воскресенье. Поэтому встреча, к огорчению Зорина, произошла лишь с "тутукинцами".
Высокого роста, с худыми костистыми плечами, белыми усами, придававшими ему домашний вид, - гость сразу пришелся по сердцу ребятам. В нем понравились: и волжский говорок, и веселые добрые глаза, и заразительный смех. Он сел за стол, - предложил ребятам, будто подгребая к себе что-то: "Поближе, поближе, кружочком!"
Они с готовностью облепили его стул, доверчиво жались.
- Разрешите узнать, что вы сейчас изобретаете? - выдвинул на мгновение из плотной стены тел голову Павлик.
Беседа осуждающе посмотрел на Авилкина, и он спрятался за спинами товарищей.
Гость, Николай Васильевич, хитро прищурил глаза.
- Это - военная тайна, - понизил он голос, - но вам я, так и быть, скажу…
Ребята замерли, подались вперед.
- Я с товарищами, - таинственно приложил он палец к губам, - по указаниям товарища Сталина, - все затаили дыхание, ждали откровений, на секунду простодушно поверив, что сейчас им сообщат великую тайну, - … улучшаю оружие! - закончил Николай Васильевич и, откинувшись на спинку стула, разгладил усы.
Все понимающе заулыбались. Чудаки, захотели чего! Ясно - нельзя говорить, присягу-то он давал.
- А у вас изобретатели есть? - полюбопытствовал гость.
- Так точно!
- Есть!
- Максим реактивный самолет сделал!
- Как настоящий!
- Каменюка электромоторчик собрал! Ему наш капитан помогал.
- Такой махонький, а крутится!
Николай Васильевич обрадованно сказал:
- Значит, техникой интересуетесь? Хорошо… хорошо. Век наш требует высокой культуры и знаний, одной храбрости мало. А ну, покажите мне свои моторы и самолеты.
Они немедленно притащили все, что у них было: объясняли, заводили, рассказывали:
- Мы летом на подсобном работали, так Максим придумал, как лучше поливать помидоры.
- А один раз, перед походом, - выдвинулся Артем, - Максим смотрит: у винтовки бойка нет… А завтра стрелять… правда, холостыми… Что делать? Сейчас побежал в сапожную, гвоздь достал, отрубил на длину бойка и часть гвоздя, понимаете, со шляпкой, вставил в отверстие боевой личинки…
Гость понимающе качнул головой. Максим скромно потупился.
- А шляпка-то гвоздь задерживает в боевой личинке. Ясно? При спуске курка ударник под действием боевой пружины, - в голосе Артема послышались интонации Алексея Николаевича, - движется вперед, ударяет по шляпке, гвоздь заостренною частью ударяет по капсюлю. Происходит выстрел.
- Ловко придумано! - похвалил Николай Васильевич, - смекалка для военного человека - первое дело.
В дверях показался фотограф, присланный Зориным:
- Разрешите, товарищ Герой Социалистического Труда, разочек щелкнуть?
Гость охотно согласился, предложил Алексею Николаевичу стул рядом с собой. Ребята притиснулись к ним, уселись на полу, стали позади. Артем примостился у ног, Павлик прижался сбоку.
Николай Васильевич шутил:
- Знаю фотографов, щелкатъ-щелкают, а карточки дарят редко.
- Мы вам обязательно пришлем, - заверяли ребята. - Мы достанем!..
- Смотрите - уговор дороже денег.
Уже прощаясь, старый изобретатель промолвил негромко и сердечно:
- Когда-то писатель Вольтер, под конец своей жизни, снедаемый заботами и мытарствами, сказал: "Старость всегда приносит страданье". А вот мне, юные друзья, семьдесят восемь лет, но, кроме счастья, нет у меня других чувств. Приятно сознавать, что твой труд не пропал даром, что ты приносишь пользу любимой родине. Я - сын рабочего и сам из рабочих, благодаря большевистской партии, смог развить свои способности. И, пока бьется мое сердце, я буду служить нашему Отечеству, отдам ему остаток своих сил. Радостно знать, что оружие, над созданием которого трудились и трудимся я и мои соратники-конструкторы, находится в надежных руках.
Гость умолк. К нему бочком придвинулся Артем. Протягивая "Дневник чести отделения", произнес так убедительно, что невозможно было отказать:
- Мы вас очень просим, - напишите, пожалуйста, нам.
Николай Васильевич, соглашаясь, кивнул:
- С удовольствием… - и, сев, тонкими буквами, без нажима, вывел:
"Уверен, что вы, наши будущие славные защитники, любовно станете ухаживать за оружием, в совершенстве овладеете им. Боевое оружие - это самое дорогое государственное имущество. Советский народ не жалеет ни средств, ни сил, чтобы оснастить свою армию первоклассным вооружением, самым мощным в мире. Оружие - это святыня для солдата, гордость советского воина. Изучайте оружие, берегите его. Русское оружие имеет всемирную славу, - умножайте эту славу!"
Дописав, посмотрел на суворовцев ласково, снова сказал, досадуя:
- Экая жалость, уходить надо…
ГЛАВА XVIII
В УЧИТЕЛЬСКОЙ
"Отбой" - приказ спать - дают в десять часов вечера. Но и после отбоя, прежде чем уйти домой, офицеры обязательно заглядывают в ротную учительскую. И здесь оказываются Гаршев с Веденкиным, или Русанов с Бокановым, а то и все вместе. "Суженный педсовет", - шутливо бурчит Семен Герасимович, поглаживая бороду.
Вот - устали, намотались с утра до позднего вечера, а все же хочется поставить какую-то необходимую точку после этого напряженного трудового дня, напоследок перекинуться несколькими фразами, о чем-то рассказать, расспросить - и вот "случайно" заходят в учительскую офицеры. Веденкин оживленно рассказывает:
- У меня тема была: "Год великого перелома". Я и спрашиваю у выпускников: "Если бы вы, в составе рабочей бригады, поехали организовывать колхоз, как бы вы местным активистам, вроде Макара Нагульного, стали доказывать, что следует создавать не коммуну, а сельскохозяйственную артель?" И что же - правильно ответили! Цитировали из сталинской статьи "Головокружение от успехов".
Боканов резковато говорит Веденкину:
- То, что они увлекаются историей - превосходно, но вот, что вы, Виктор Николаевич, теряете чувство меры при даче домашнего задания - это я решительно осуждаю. Вчера они должны были и по учебнику прочитать, и по "Краткому курсу", и законспектировать дополнительную литературу. Половина вечерней подготовки у них ушла на историю. Я такой "патриотизм" учителя не признаю, когда он забывает о товарищах по работе, о других учебных предметах и реальных возможностях учащихся…
Веденкин немного опешил от этого наступления, но стал оправдываться:
- Исключительный случай… Дальше задания будут гораздо меньшими… Но вы согласитесь, что историю они должны знать как следует… И что этот предмет..
- Так же важен, как математика, - прищурив глаза, помотал бородой Гаршев. Виктор Николаевич посмотрел на математика и понимающе расхохотался. Гостеприимно раскрыв портсигар, Веденкин протянул его Боканову. Сергей Павлович потянулся было за папиросой, но вспомнив, с сожалением отвел руку:
- Не курю… бросил.
Гаршев извлек свой неизменный кисет, - он не признавал папирос.
На минуту заглянул Беседа, - он сегодня дежурил по училищу и - не успел днем узнать у Виктора Николаевича, как прошли уроки в его отделении.
- Что у меня? - поздоровавшись со всеми, быстро подошел Алексей Николаевич к Веденкину.
- Неплохо, - успокаивающе ответил майор, - двоек нет…
- А тройки? - обеспокоенно спросил капитан.
- Из десяти опрошенных только две троечки…