- Так это же очень плохо! - огорчился Беседа. Они решили встретиться завтра, поговорить подробнее. Алексей Николаевич заметил в углу дивана молчаливого, чем-то расстроенного капитана Васнецова - преподавателя литературы. Несколько дней тому назад Беседа попросил его: "Если это не нарушит ваших планов, дайте, пожалуйста, моим сынкам для сочинения тему: "Какую роль играет чистота и аккуратность в коллективном труде?"".
Сейчас, пожимая руку Васнецова, Алексей Николаевич с интересом спрашивает:
- Писали?
Васнецов молча копается в портфеле и протягивает Беседе тетрадь Сени Самсонова.
"На корабле - почему такая четкость? Там чистота, порядок! И на производстве чистота - разве же в грязи хорошие детали сделаешь? Да что далеко за примерами ходить: у нас, если воспитанник неряха - измазан, неумыт, тетрадь у него не в порядке, ботинки пыльные - на него просто смотреть противно. Я сам такой раньше был - знаю!"
Беседа расхохотался. Смеялся он так заразительно, до слез, выступивших на глазах, что невольно заставил смеяться и тех, кто не знал, в чем дело.
- Здорово это мы с вами придумали! - радуясь, сказал он Васнецову, - я завтра постараюсь вас увидеть, остальные работы прочту - это для меня клад.
Васнецов, сумрачно посмотрев, кивает головой. Он не мог отделаться от неприятного чувства виноватости. Сегодня на уроке у него был полковник Белов и потом справедливо укорял: "Вы упустили возможность рассказать о борьбе Ломоносова с иностранным засильем в Академии". Учитель не хотел простить себе этого промаха.
Беседа распрощался со всеми и ушел, но, видно было, ему очень хотелось побыть здесь еще.
… Заспорили об оценках.
- Не люблю озираться на баллы вчерашнего дня, - с обычной для него горячностью заявил Веденкин. - Что заработал, то и получай!.. Я вам больше скажу: если у меня возникает на то моральное право, хотя бы малейшее, я с удовольствием, понимаете, с удовольствием, ставлю пятерку слабому и двойку отличнику…
- Разве можно поставить пятерку Савве Братушкину по случайно удачному ответу, если я наверняка знаю, что его потолок - четыре? - спокойно возразил пожилой, худощавый географ.
- Вредная предельщина! - воскликнул Виктор Николаевич и взъерошил волосы. - Вы Савву обрекаете на четверку. Предопределили… и он сам начинает верить, что на большее неспособен.
И уже спокойнее, сдерживая себя, продолжал:
- Есть сторонники опроса редкого, но, как они говорят, фундаментального, одного ученика по двадцать-тридцать минут спрашивают, я противник этого. Спрашивать надо понемногу, но чаще, все время прощупывать, восемь-десять раз за четверть тормошить. Тогда никто никогда не гарантирован, что не будет снова вызван. Иной раз, - Виктор Николаевич хитро сузил глаза, - устроить "проверку честности" - четыре-пять раз подряд одного и того же вызывать. Или делать "сюрпризы последнего дня четверти". Парень уже успокоился "пятерка обеспечена, можно урок не учить", а я ему - "пожалуйте ко мне!". Вы скажете - "ловите, вредничаете", а я отвечу: "Нет, приучаю к систематической работе!"
Яростный спор закончился победой историка, но Веденкин не успокоился и нашел новое поле боя:
- Вы согласитесь, что в педагогике, более даже, чем в медицине, важна профилактика? Очень многое из нежелательного можно предупредить, дальновидно не допустить, избежать конфликта в самом его зародыше. Верно? Вот, пожалуйста, свеженький пример: отделению в полдень сделали прививку против сыпного тифа, к вечеру многие ребята приболели, - поднялась температура, клонило ко сну, они не готовили уроков и рано легли спать. На утро преподаватели, - и я, грешный, - никем не предупрежденные, принялись опрашивать ребят, посыпались, единицы и двойки. Дети, видя явную несправедливость, стали нервничать, грубить, и такой день внес много нездорового в отношения учителей и учащихся. А всего этого легко можно было избежать, если бы воспитатель заранее осведомил преподавателей о последствиях вчерашних уколов…
На пороге учительской появился полковник Зорин. Все встали. Все довольны, что он пришел, потому что питают особую симпатию к этому высокому, смуглолицему человеку, с бледными широкими губами. В последние месяцы он тяжело болел. Подводило свой неумолимый итог пережитое в войну. Но он крепился, неизменно был на вечерних поверках, в ротах. Только иногда невольная судорога выдавала боль… Тогда он торопливо уходил. Эта молчаливая борьба с недугами вызывала у всех еще большее уважение к Зорину.
- Сидите, сидите, - говорит Зорин, входя в учительскую.
Стало еще оживленнее.
- Может быть, я, как беспартийный, да еще и математик, что-нибудь не так скажу, - вздернул бороду Семен Герасимович, - но, мне кажется, у некоторых наших детей есть разрыв между теоретическим пониманием идей патриотизма и практикой их собственных действий. Иной из них так расчудесно объяснит, что такое советский патриотизм, а сам плохо трудится, нарушает порядок… Думаю, нас такое "теоретизирование" вопроса не устраивает.
И пошли разговоры: сетовали, что питомцы недостаточно тактичны, что не у всех развито чувство признательности к отцу-офицеру и, видно, кажется иным из ребят: мир вертится для них и вокруг них.
Говорили о том, о чем всегда говорят между - собой родители. Но если бы кто-нибудь другой посмел обвинить их ребенка в невоспитанности, неблагодарности, эгоизме, они стеной стали бы на защиту своего детища, нашли бы множество примеров его благородства, редких душевных качеств и морального роста.
- Очень интересную работу проводит капитан Беседа, - раздался голос Зорина. - У них в роте сейчас с десяток комсомольцев, а тон, так сказать, задает Артем Иванович Каменюка. Тутукин им не нарадуется - и строевик, и общественник - опора командования!
Все довольно рассмеялись: что ни говори, а очень приятно ощущать плод своих усилий - становится светло на душе.
- Мне не надоест повторять, - продолжал Зорин, - приучайте воспитанников готовить политинформации, проводить беседы, писать доклады, выступать с острой товарищеской критикой, но пусть они делают все это своим языком, не пользуясь штампами… Да… Я отвлекся немного… капитан Беседа прививает своим комсомольцам навыки общественной деятельности, я бы сказал предприимчивости… Они интересное собрание провели, разбирали вопрос: "Что значит быть коммунистом?" Выпустили альбом: "Страны новой демократии", а Ильюша Кошелев, - помните, лопушок такой, - сделал не больше, не меньше как "Критический анализ работы комсомольцев роты за полгода". Как вам это нравится?
Зорин обвел всех торжествующим взглядом.
- Даже Авилкин, по вескому заверению ребят, успешно "дозревает". Артем считает себя "лично ответственным" за него. Но когда товарищи сказали Павлику, что, мол, теперь, пожалуй, тебе пора в комсомол, он серьезно ответил - "Рано… Еще подготовиться надо… Нельзя же снова позориться…"
- Товарищ полковник, а правильно сделали, что Пашкова в комсомоле оставили? - с сомнением в голосе спросил кто-то из офицеров. Боканов недовольно нахмурился, - легче всего задавать такие вопросы.
- Думаю, что правильно! - не колеблясь, ответил Зорин. - Мы сами виноваты. Мало с парнем работали и сразу бах - выгнали, не утруждая себя… А пора бы научиться, как говорил Макаренко, "проектировать личность", видеть ее "завтра".
Он мягко посмотрел на сидящего ближе всех к нему Боканова и, обращаясь как будто к нему одному, убежденно сказал:
- Казалось бы, сейчас Пашков или Авилкин недостойны уважения, но кто из вас может поручиться, что через несколько лет каждый из них не окажется очень хорошим человеком? Вот и следует в своем сегодняшнем отношении к нему не забывать об этих внутренних возможностях, да они и определятся, в конечном счете, нашими усилиями сейчас.
Зорин неторопливо закурил. Сказал негромко:
- Когда на комсомольском бюро решили Пашкова оставить, я поддержал. Но поставил ребятам условие: вы должны усилить требовательность и внимание к нему.
Полковник встал. Поднялись и все, кто был в учительской.
- Пожалуй, пора и по домам, - тепло сказал Зорин. - Мне сегодня с вами по пути, - обратился он к Боканову. Я на вокзал - сына встречать.
- Вот хорошо! - искренне обрадовался попутчику Сергей Павлович.
ГЛАВА XIX
ПОЗДНО ВЕЧЕРОМ
Боканов и Зорин шли аллеей, опускающейся к вокзалу. Теплый весенний ветер, пахнущий вскрытой рекой, набухшими деревьями, талым снегом, приятно обвевал лица. Идти в зимних шинелях, перехваченных ремнями, было жарко.
- Я ведь дедушка, - мягко улыбаясь в темноте, говорил Зорин. - Внучка моя Светлана собственноручно приписала мне в письме две строчки: "Золотой дедуся, я тебя стодвести раз целую…"
Сергей Павлович не видел лица Зорина, но догадался, что он улыбается.
- Цифры знает. Только шесть от девяти никак отличить не может. Сын - Алеша писал, что повесил над ее кроваткой большую шестерку, нарисованную на картоне… Светка долго не могла уснуть, все ворочалась. Потом мать позвала: "Сними, пожалуйста, девять наоборот, она меня мучает…"
Они молча прошли несколько шагов. Сергей Павлович вспомнил почему-то, как его сын недавно называл газированную воду колючей.
Зорин посмотрел на часы.
- Поезд придет через пятьдесят минут; вы, может быть, торопитесь? - опросил он у Боканова.
Сергей Павлович прикинул: Нина сменяется в двенадцать… Как раз он зайдет за ней в больницу…
- Нет, у меня часок свободен, - ответил он.
- Тогда давайте посидим немного, - предложил полковник, - вечер-то какой чудесный.
Они сели на высокую скамейку под старым каштаном.
- Я, товарищ полковник, часто вспоминаю один наш разговор… Мы в лагерях как-то вечером засиделись - вы, Алексей Николаевич, я…
- После спектакля, что ребята ставили? - вспомнил и полковник.
- Верно, - удивляясь его памяти, подтвердил Боканов. - Тогда вами была высказана такая мысль: чем полнее овладеем мы законами педагогики, открытыми и теми, что следует открыть, тем быстрее и без грубых ошибок будем выращивать у детей необходимые нам качества характера. Иначе говоря, садовод обязан безупречно знать условия роста саженцев и то, как ухаживать за ними. Но главное, что запало мне в память, - вы сказали: "Воспитатели должны быть рационализаторами, изобретателями"…
- Больше того, Сергей Павлович, - подхватил Зорин, - я убежден - не за горами то время, когда звания лауреатов и Героев Социалистического Труда будут присуждать творческим работникам педагогики, новаторам, ломающим старые представления. Ибо то, что нас удовлетворяло в прошлом году, в этом - уже недостаточно. Рабочие, колхозники, люди науки ищут, совершенствуют свой труд, открывают новые методы и приемы. И наш коллектив должен стать педагогической лабораторией, а каждый воспитатель - творческим исследователем… Ведь вот, Сергей Павлович, мастер на производстве передает свои "секреты" молодым рабочим. А вправе ли мы бездумно распылять свой опыт, приобретенный подчас мучительно? В нашем ли характере искать покой тихой гавани, довольствоваться достигнутым?
Боканов, слушая Зорина, вспомнил свое письмо из Москвы к Беседе, подумал: "Да, нам уже есть чем поделиться", а вслух сказал:
- Сейчас многие офицеры ведут дневники… записывают наблюдения, обобщают… ищут законы и правила… Это облегчит, конечно, труд воспитателей, которые придут нам на смену, придаст их работе точность…
- И вы ведете такие записи? - пытливо посмотрел Зорин.
- Да, - признался Боканов, - это стало потребностью: как бы ни устал, как бы поздно ни возвратился домой…
- Если это не секрет… какую, например, запись вы сделали вчера? - заинтересованно спросил Зорин.
Мимо них торопливо прошел к станции железнодорожный рабочий с фонарем; осторожно пронесла на руках спящего ребенка женщина; из ближайшего дома донеслись приглушенные звуки пианино. "Вторая прелюдия Скрябина", - вскользь отметил Боканов, но мысль возвратилась к разговору. "Что записывал вчера? А-а, - вспомнил он, - о чувстве грани и терпеливости"…
- Не знаю, может ли это быть вам интересно, - с сомнением в голосе произнес он, - я записал, что ощущение расстояния, промежутка, но не пропасти, должно сохраняться между детьми и воспитателями. Это - необходимое условие почтительности и уважения. Собственно, эта мысль не нова, - ее высказал Антон Семенович Макаренко.
Чрезвычайно важно и офицеру и воспитаннику научиться чувствовать, где кончается служба с ее официальностью, строгостью и начинаются душевные отношения. Дело в том, что служба и быт настолько слиты у нас в училище, что, порой, сам не замечая того, офицер на внеслужебные отношения переносит тон и действия, диктуемые уставом. А кое-кто из питомцев, не будучи достаточно воспитан, получив во внеслужебное время право более близкого общения с воспитателем, вырвавшись на час-два… как бы это сказать точнее… из строгих рамок воинских порядков, не ощущает грани, где начинается недозволенное, нетактичное, допускает вольности, претящие всякому взрослому человеку. Это отпугивает некоторых офицеров.
Боканов сделал небольшую паузу…
- Не желая подвергать неприятным испытаниям свое самолюбие, иной из нас предпочитает сохранять постоянно между питомцем и собой расстояние, - пожалуй, большее, чем следовало бы. Так спокойнее и легче. Гораздо сложнее научить детей понимать грань возраста и отношений, чтобы не забывали о ней… как в хорошей семье не забывает сын, даже в минуты самой сердечной близости, о том, что перед ним отец.
- Это верно сказано! - обрадованно воскликнул полковник. - Но… простите, мне кажется, как-то неполно… тут еще что-то должно быть о педагогической терпеливости…
Боканов удивился совпадению мыслей:
- Представьте себе, товарищ полковник, именно об этом я очень много думал и пришел к выводу: только тот из нас достигнет в воспитании значительных успехов, кто, веря в оправдывающуюся терпеливость, последователен и настойчив. Легко наказывать, расточать громы и молнии, много труднее кропотливо, изо дня в день выпрямлять натуры. Наша партия дает великие образцы терпеливого перевоспитания крестьян в коллективистов, любовного выращивания дружбы между народами советской страны. И каждый раз, когда мне, нам хочется отмахнуться от "чернового труда", мы должны вспоминать эти образцы и… вооружиться терпением. Да, прекрасная должность - быть на земле человеком, но вдвойне прекрасна должность воспитателя советского человека.
Сергей Павлович неловко умолк, с досадой подумав: "Выспрение получилось… в мыслях все проще". Зорин с большим удовлетворением слушал Боканова: "Действительно, они очень выросли, - подумал он об офицерах, - и руководить ими так, как мы это делали два-три года тому назад, уже нельзя. Вмешательство, советы - должны быть тоньше и глубже… Нам самим надо многому учиться, иначе отстанем, а жизнь не терпит этого".
Стрелка светящихся часов на перекрестке улиц приближалась к двенадцати.
Офицеры поднялись со скамейки; крепко пожав руки и попрощавшись, расстались.
ГЛАВА XX
ВСХОДЫ
Авилкин и Самсонов катаются на "гигантских шагах". Они берут разбег и, взлетая на веревке в воздух, по кругу догоняют друг друга.
Проносясь над землей, успевают обменяться только что услышанными новостями.
- Коваль говорит: Семена Герасимовича чествовать сегодня будут, - сообщает Самсонов и стремительно летит вниз.
Быстро перебирая ногами, отталкивается от земли и снова взлетает вдогонку Павлику.
- За что чествовать? - чуть не сталкиваясь с другом, успевает опросить Авилкин.
Сорок лет безупречной педагогической деятельности! - важно выговаривая слово "педагогической", поясняет Сенька и плавно опускается вниз. Толчок. С полминуты они летят рядом.
- Коваль говорит: наградят орденом Ленина. Утром получили приветственную телеграмму от нашего главного генерала из Москвы…
Помолчав немного, он добавляет:
- Так и написано - младшему лейтенанту Гаршеву…
Удивительный народец! Внешне: наивные глаза, беспечный вид, будто ни о чем, что касается взрослых, не знают и знать не хотят, на лице безмятежность простачков, а на самом деле - поразительные осведомленность и наблюдательность. Лучиком из уголка глаза, будто бы и занятого в это время чем-то своим, осветил все, вобрал, запомнил… - и спрятал лучик под бесхитростными ресницами - словно и не было ничего.
- Наградят! - тоном многоопытного человека убежденно подтверждает Авилкин.
- Я дал бы орден и нашему капитану, и капитану Васнецову, думаешь, ему легко меня русскому языку учить, когда я такой несобранный, - он с удовольствием произнес это однажды услышанное слово. - Слушай, а давай мы…
Они разминулись, догоняют друг друга. Наконец, поравнялись, и Павлик закончил:
- … давай ребят подговорим, выделим делегацию от нашего отделения приветствовать Семена Герасимовича.
Сеньке предложение друга понравилось.
- Давай! - охотно согласился он и, став на землю, высвободил ногу из петли.
Они отправились советоваться с Алексеем Николаевичем и ребятами.
Пробегая коридором второго этажа, Самсонов из окна увидел внизу, на улице, возвращающуюся с тактических занятий первую роту.
- Гляди, гляди! - восхищенно воскликнул Сенька и схватил друга за плечо.
- Красота! - захлебнулся Павлик, весь подавшись вперед.
Самсонов и Авилкин проследили глазами, пока рота скрылась под аркой ворот, и побежали дальше, но скоро опять прилипли - на этот раз к маленькому окну, выходящему на задний двор училища. У водопроводного крана стояла старая, в длинном черном пальто, женщина, наверно, мать кого-то из офицеров.
Набрав воду, с трудом понесла ведра, сгибаясь под их тяжестью.
Из-за стены гаража выскочил Артем. Он подбежал к женщине и что-то сказал ей.
Она кивнула головой, - Видно, благодаря, - и пошла дальше. Но Каменюка не отставал, убедительно на чем-то настаивая.
Наконец, он отнял у женщины ведра и, быстро перебирая ногами, намного перегнав ее, остановился только на крыльце офицерского общежития.
Авилкин с завистью сказал Самсонову, ударив его по плечу:
- Чёртов Каменюка, жаль, что не я там был… Я бы куда быстрее донес… Капитан говорит: вежливость - лучшее, говорит, украшение офицера.