* * *
… Помощником дежурного офицера по первой роте был в этот день Пашков. Когда все протерли свои карабины, поставили в пирамиды, Геннадий начал проверять в ружейном парке чистоту оружия. Щелкнул затвором оружия Андрея, заглянул в ствол, удовлетворенно поставил на место. Приподнял карабин Саввы, внимательно осмотрел затыльник.
- Грязный… Почистить, - кратко приказал Братушкину, и Савва покорно принялся чистить оружие.
Пашков сделал еще несколько замечаний и, озабоченно сдвинув брови, пошел в роту проверить, все ли там в порядке.
В бачке не оказалось воды для питья. Мимо неторопливо брел, с книгой в руках, Ковалев, на ходу перелистывая ее, пробегал глазами, лицо у него было довольное.
- Вице-сержант Ковалев! - официально обратился к нему Пашков, - наполните бачок водой…
Володя и Геннадий имели одинаковое звание, но на стороне Пашкова сейчас было священное право дежурного. Однако Ковалев не мог отрешиться от мысли, что это не вообще дежурный, а Пашков дежурный, и он недовольно процедил сквозь зубы:
- Молод командовать!
И Пашков, в прежние времена только способный поиронизировать, вдруг весь подобрался, напружинился, между бровей легла волевая складка, точь в точь, как у отца.
Требовательно глядя на Ковалева, он отчеканил:
- Завтра ты будешь командовать, тебе тоже так отвечать? Ты не мне подчиняешься, а назначенному командиру… армейским порядкам…
Владимир, мысленно прикрикнул на себя: "Опять за старое!", пробурчал:
- Ладно, налью.
Спускаясь по лестнице, примирительно подумал: "Он прав… служба".
Когда Ковалев, держа за ручки перед собой бачок с кипятком, возвращался в роту, ему навстречу попался спешащий куда-то Авилкин.
- Иду по радио выступать! - возбужденно сообщил он на ходу, - только что узнал - мне сегодня выступать… - И бронзовая голова его, промелькнув, исчезла.
… Павлик оказался в отделении Беседы "последним могиканом бесславного племени лодырей".
Уже давно переборол свой недуг Артем, уже получал четверки по русскому языку Самсонов, редкостью вообще-то стала тройка в отделении, а Павлик Авилкин никак не мог преодолеть в себе легкомыслие - надеялся на авось, на подсказку, на случай.
Его не раз укоряли на классном собрании, "продергивали" в "Боевом листке" - действовало не более двух дней, и снова - как с гуся вода.
Авилкин даже для его четырнадцати лет был безответственен и недостаточно серьезен. Если он что-нибудь делал, то действие, сплошь и рядом, настолько опережало здравую оценку совершаемого, что все только ахали и удивлялись: "додумался!" Решив, например, закалять себя, он избрал такой способ, как пробежка босиком по снегу. Как только этот гениальный замысел осенил его, он, едва дождавшись отбоя, снял ботинки, носки и по морозу начал обегать три назначенных самому себе круга. Хорошо, что проходивший в это время через стадион Веденкин, заметив странного бегуна, заинтересовался им и прекратил закалку в самый ее ответственный момент. В общем, и у отделения, и у Беседы имелось вполне достаточно оснований быть недовольными Авилкиным.
Но вот подоспела желанная помощь. Пришло письмо от председателя колхоза; в котором работала бабушка Авилкина.
Бабушку Павлик любил самозабвенно. Ее - единственного родного человека на белом свете - он пуще всего боялся чем-нибудь огорчить. На каникулах Павлик изо всех сил старался помогать ей. Обычно непоседливый, нетерпеливый, дома он, как телок, льнул к бабушке, мог часами просиживать около нее на невысокой скамеечке, помогая в работе и рассказывая об училище, о генерале, о своих похождениях - всегда возвышенных и героических.
Из училища он посылал ей нежные письма с заботливыми советами: "Родненькая бабуся, утром, когда умываешься, я тебя очень прошу, - разглаживай как следует морщинки".
Однажды Павлик узнал, что Беседа собирается послать бабушке письмо (оно могло ее только огорчить). Авилкин страстно стал просить Алексея Николаевича:
- Товарищ капитан, вы меня лучше в город не пускайте… Товарищ капитан, лучше наряд вне очереди дайте.
Он так умоляюще смотрел на капитана, что тот сказал: "Повременю". Но за дело взялось комсомольское бюро первой роты. Авилкина вызвали на бюро, потребовали от него - не подводить училище. Когда же и это не помогло, то, по совету Боканова, поручили Владимиру написать письмо в правление колхоза того села, откуда приехал Авилкин. И вот теперь Павлику писал сам председатель колхоза "Путь Ильича" - Афанасий Лукич Севастьянов, прославленный партизан отряда, которым командовал погибший отец Авилкина.
"Что же ты нас подводишь? Честь отца позоришь! Какими глазами глядеть будешь, когда на каникулы приедешь? Ты, может, считаешь, что хорошо или плохо учиться - это только твое дело? Заблуждение! Это дело - всенародное.
Весь мир смотрит, как мы работаем, какие у нас успехи. Учти это и поступай государственно. Бабушка, хотя ей уже шестьдесят три года, заслужила звание Героя Социалистического Труда, а ты с ней не считаешься! Думаешь, ей приятно, когда люди спрашивают: "Как внучек учится?" - отвечать: "Плохо… безответственный он".
Слушай, Павел, наказ всего колхоза: немедля выступи там у вас по радио, перед всем училищем и скажи: "Даю слово сына геройского партизана Анатолия Ивановича Авилкина, что буду по-советски относиться к своему долгу!" Когда это слово дашь, напиши нам и смотри, - сдержи его!"
… Ковалев не успел еще поставить на место бачок, когда услышал голос диктора училища - Феди Белозерцева из второй роты:
- Внимание, товарищи радиослушатели, сейчас перед нашим микрофоном выступит суворовец Авилкин…
"Все-таки подействовало!" - удовлетворенно подумал Владимир об Авилкине. Мысль невольно перешла к недавнему столкновению с Геннадием.
Первое время, после своего выступления на комсомольском собрании, разбиравшем дело Пашкова, Володя не задумывался, справедливо ли он тогда говорил? Для него было вполне ясно: Геша зарвался, вызывающе держал себя, его надо было как следует проучить. Но ни тогда, ни теперь Ковалев не чувствовал к Пашкову злобы и, если голосовал за его исключение, то скорее в пылу нахлынувшего возмущения, чем потому, что считал Геннадия неисправимым. Немного позже, увидя, какое сильное действие произвело на Пашкова исключение из комсомола, как остро переживал он осуждение, как затем решительно, без тени заискивания, изменил он отношение к товарищам, Володя начал подумывать: "Мы слишком на него обрушились… поучили, на всю жизнь запомнит… а калечить не надо".
Недоброжелательство в отношении Геннадия вытеснялось даже чувством уважения к нему. В конце концов, он мужественно переносит беду и, по всему видно, может быть хорошим товарищем. На бюро ребята решили оставить Геннадия в комсомоле, но дали ему строгий выговор "за пренебрежение к товарищам". Пашков тогда сказал: "Я знаю, что сейчас недостоин… но постараюсь оправдать…"
Сегодня, ни за что, ни про что нагрубив Пашкову, Владимир почувствовал вину перед ним. "Так парня можно совсем заклевать", - подумал он и, поставив бачок с водой, подошел к Геннадию. Полусерьезно, полушутливо доложил:
- Ваше приказание выполнено…
- Хорошо, - просто и деловито ответил Пашков.
Володя дружелюбно посмотрел на Геннадия.
- Я был неправ…
- Да ну, пустяки, - смущенно пробормотал Геннадий и озабоченно куда-то заторопился.
ГЛАВА XXI
ДРУЖБА И СЛУЖБА
Уже более года между отделением Беседы и шестым классом "А" мужской школы имени Чкалова установились дружеские отношения. Приходили в гости друг к другу, устраивали общие вечера, многие из суворовцев по воскресеньям ходили домой к своим новым товарищам.
Начало этой дружбы, строго говоря, положил Артем. Он как-то на улице познакомился с пятиклассником Митей Родиным. Митя спросил:
- А ты про жизнь Суворова хорошо знаешь?
- Ну, ясно, - с апломбом ответил Каменюка.
- И мы, конечно, о Суворове читали, - самолюбиво пояснил Родин, - но хорошо бы получше узнать.
- Так я могу к вам придти рассказать, пожалуйста! - с готовностью предложил Артем, но тотчас же устрашился своей решимости.
- Правда? - обрадовался Митя. - Я поговорю с Еленой Дмитриевной - нашей учительницей, и ты к нам в класс придешь…!
Артем не рад уже был, что пообещал, но делать нечего - назвался груздем…
- Ну, пока! - щелкнул он каблуками и отдал честь, поднимая ладонь к фуражке так медленно, словно на руке висела гиря.
Артем рассказал Алексею Николаевичу о своем обещании. Беседа с готовностью поддержал его, мгновенно оценив открывающиеся возможности. Он заставил Артема дважды переписать конспект рассказа о Суворове, выучить его, кое-что сам дополнил, взял в историческом кабинете училища альбом о Суворове и вместе с Артемом отправился в назначенный час в школу. Они шли улицей, залитой солнцем. Май разбросал по земле зеленые сережки тополя, затопил город молочной пеной цветущих садов. Над нежнорозовым яблоневым цветом навис несмолкаемый пчелиный гул.
По дороге воспитатель давал последние наставления:
- Когда зайдем в школу, фуражку сними… перчатки позже положишь в фуражку…
- Да вы не бойтесь, я не подведу! - уверял Артем, приноравливаясь к широкому шагу офицера.
"Ишь ты, самоуверенный какой", - с опаской подумал капитан. Но, действительно, - краснеть ему не пришлось. Каменюка держал себя безупречно: со стороны посмотреть - прямо изысканнейше воспитан! Его невозможно было ни в чем упрекнуть. Прежде чем приступить к докладу, он догадался даже (совершенно самостоятельно, об этом ему не говорил Алексей Николаевич) спросить у учительницы ("правильно, правильно - мысленно похвалил Беседа, - именно у нее и следовало спросить, а не у меня"):
- Разрешите начать?
Учительница удовлетворенно кивнула головой:
- Пожалуйста. - И посмотрела на своих детей: мол, слышали? - учитесь!
Ученики уставились на Артема с нескрываемым восхищением. Вот это парень! Пуговицы мундира сияют, на воротнике какие-то штуки золотые, на брюках прямо генеральские лампасы, белые перчатки он небрежно положил в фуражку. А как говорит, - заслушаться можно! - И про Измаил, и про Швейцарский поход, и даже точно объяснил, почему училище суворовским называется. Сам такой выдержанный, но видно, если его затронешь - в обиду не дастся!
Каменюка чувствовал себя великолепно: откуда только появились уверенность жестов, спокойная рассудительность? Он не важничал, не "задавался", но маленькая фигура его буквально излучала достоинство.
- Я вот вам кусочек прочитаю на память, - сказал Артем, - это Александр Васильевич Суворов племяннику своему написал. Конечно, можно своими словами… Но лучше я - точно.
Каменюка обвел всех взглядом, словно бы говоря: "Вы только послушайте, послушайте" и, вздернув раздвоенный подбородок, начал: - "Будь отважен, но без запальчивости, подчинен без унижения, тверд без упрямства, скромен без притворства… Утомляй тело свое, дабы укрепить его больше". - Артем перевел дух:
- Это значит, - не выдержал он, чтобы не пояснить: Тяжело в учении - легко в бою. Ясно?
- Ясно, - дружным хором ответили слушатели, вконец покоренные.
- Ну вот, пойдем дальше, явно подражая майору Веденкину, произнес Каменюка, - "Будь умерен в своих нуждах и бескорыстен в поступках…"
Над партой поднялась рука:
- Бескорыстный - это когда на деньги не жадный?
- Верно! - подтвердил Каменюка и, подумав, добавил:
- И когда стараешься для других, а о себе не думаешь!
"К службе отечества своего, - продолжал он, - являй искреннюю ревность! Будь терпелив в военных трудах; в несчастье не унывай и не отчаивайся!"
Когда Артем кончил, посыпались вопросы. На один из них - сколько наград, было у Суворова - он не смог ответить, собрался было честно признаться: "Сейчас не помню, узнаю, скажу", но на помощь подоспел Беседа, и Каменюка солидно поддакнул:
- Точно! Шестнадцать…
Со средней парты встал востроносенький, русый паренек в синей косоворотке. Желая показать и свою воинскую искушенность, повернулся к Беседе:
- Товарищ капитан, разрешите обратиться к товарищу докладчику.
- Пожалуйста, - залучились гусиными лапками морщинки у глаз Алексея Николаевича.
- Товарищ докладчик, давайте сдружимся - наш класс и ваш… У нас авиакружок - первый в области.
- Первый в области! - разгорелись глаза у Артема и степенность его исчезла. - Да мы с удовольствием! - Он осекся, посмотрел в сторону воспитателя. Тот одобрительно кивнул головой.
* * *
На волейбольной площадке состязаются офицеры - математики против историков. Семен Герасимович около судьи сочувственно покашливает при каждой неудаче коллег. Вокруг - стена "болельщиков".
- Товарищ майор, тушите!
- Резаным, резаным…
- Последний удар!
В ворота училища въехало несколько автомашин, - возвращались с поля офицеры-воспитатели. Среда для них самый тяжелый день недели. К обычным обязанностям в этот день прибавляется командирская учеба. Вот и сегодня они выезжали на рекогносцировку местности и по сразу загоревшим, обветренным лицам, по старательно стертой, но въевшейся в сапоги весенней грязи можно было безошибочно определить - генерал, проводивший эти занятия, заставил их немало исколесить поле.
Начальник строевого отдела встретил во дворе Боканова приветливым окликом:
- Добрый день, товарищ майор!
- С каких это пор, - майор? - удивленно возразил Сергей Павлович.
- Пришел приказ о присвоении вам нового звания. Запасайтесь погонами с двумя просветами… и угощением для меня за добрую весть, - пошутил он.
Боканов едва успел почиститься и умыться, как надо было вести взвод в тир.
Выполняли второе упражнение по стрельбе из карабина. Первым стрелял сам офицер и все три пули уложил в десятку. Передав оружие Ковалеву, посоветовал:
- Наводите под нижний обрез яблочка.
Павлик Снопков позади огневого рубежа шопотом острил по поводу каждого выстрела товарищей:
- Определенно не тем глазом целил!
- Поехала молоко пить!
К шуткам его обычно относились снисходительно, но сейчас кто-то серьезно остановил: "Не надо под руку!"
- Суворовец Снопков Павел, на огневой рубеж! - раздался голос Боканова и Павлик четким, красивым шагом быстро подошел к офицеру. Стрелял Снопков метко и сегодня отстал от лучшего стрелка взвода - Владимира - только на четыре очка. Общий результат стрельб был хорошим; довольный Сергей Павлович приказал Братушкину и Пашкову почистить оружие, а с остальными пошел в класс.
- Сейчас будут передавать по радио важное правительственное сообщение, - сказал он доро́гой.
В классе стоял радиоприемник. Его смастерил Семен, и он ему нелегко дался. Первый собранный им - не заговорил. Товарищи удивлялись. Второй - тоже; тогда начали подтрунивать. Но Гербов год упорно собирал необходимый материал, - сделал третий радиоприемник и он, наконец, заговорил!
…Едва умолк голос диктора, передававшего сообщение о выпуске займа восстановления народного хозяйства, как Владимир, вскочив с парты, предложил:
- Товарищи, давайте сложимся и купим коллективную облигацию!
Предложение всем понравилось:
- Облигацию хранить у командира роты!
- Так и назвать ее - коллективная, третьего взвода!
Савва тут же внес сорок пять рублей (из пятидесяти, недавно полученных от матери), Геннадий - двести двадцать, не сказав, что отдал почти все свои деньги, - от отца переводов больше не было, а эти, заветные, берег на фотоаппарат "Фэд". Семен ходил по классу с мрачным лицом: "безобразие, за душой - ни копейки". Повеселел, когда придумал - "продам букинисту две своих книги".
Собрали восемьсот рублей. Сергей Павлович посоветовал:
- Обратитесь по радио к другим ротам.
Члены бюро здесь же решили пойти по ротам. Андрей сел писать плакат: "Суворовский рубль - в народную копилку!"
Почин подхватили - в училище сразу. Павлик Авилкин писал домой: "Дорогая бабуся! Я подписался на заем на тридцать пять рублей, на те, что ты мне подарила - ты не сердись, пожалуйста… Прошу сообщить, как в нашем колхозе с подпиской?.. Наш капитан говорит, что я стал серьезнее и с учебой у меня дело лучше обстоит, так что ты не волнуйся…"
* * *
До начала самоподготовки Ковалев решил отправиться в читальный зал - сделать выписки со стендов о жизни В. И. Ленина и И. В. Сталина. В зале ни души. Володя забрался за высокий щит и весь ушел в работу. Его отвлек голос командира роты. Подполковник Русанов возмущенно говорил кому-то:
- Это безобразие! Наряд от вашего взвода чуть было не опоздал сегодня на развод…
Владимир сразу сообразил, что Русанов "пушит" их капитана. Действительно, получилось безобразие, но Боканов тут был не при чем. Ребята, которым следовало идти на развод, замешкались на спортивной площадке, дежурный же по роте Сурков не принял мер к их своевременному сбору и уже получил за это строгое замечание от Сергея Павловича.
- Имейте в виду, - продолжал Русанов, - я на вечерней поверке отмечу недисциплинированность вашего взвода! Ваш помощник - Сурков, мямлит, не хочет "портить отношений"… Я вынужден дать ему взыскание…
Владимир из-за своего "укрытия" услышал голос молчавшего до сих пор Боканова:
- Разрешите объяснить, товарищ подполковник.
- Да, - буркнул недовольно Русанов.
Ковалев, собиравшийся заявить о своем присутствии и попросить разрешение уйти, не решался это сделать, потому что, идя в читальный зал, спорол грязный подворотничок, а свежий не успел пришить. Появление в таком виде перед офицерами могло принести большие неприятности.
- Виноват во всем я, - твердо сказал Боканов командиру роты, - ни взвод, ни вице-сержант Сурков не при чем.
Ковалев ошеломленно замер. Что такое? Почему капитан на себя наговаривает? Ведь все дело в Андрюшке и в том, что увлеклись игрой…
- Виноват я, - повторил Боканов, - и готов нести ответственность за то, что не научил их дисциплине.
- И понесете, если понадобится, - вдруг смягчился командир роты и совершенно другим тоном добавил:
- Прошу вас, Сергей Павлович, обратить особое внимание на несение ими службы. Это сейчас чрезвычайно важно.
Едва ушли офицеры, Ковалев помчался в роту. Оттащив в сторону Суркова, восторженно шептал:
- Ты понимаешь, он так сказал, чтобы отвести удар от взвода, не позорить… Он считает, что не научил нас… твою вину на себя принял… Ты должен, Андрей, требовать по уставу… а то подведешь и его и взвод…
Ученики обычно быстро и безошибочно устанавливают высоту авторитета своего воспитателя. Со снисходительным смешком относятся они к безвредным любителям побушевать и покричать; с плохо скрываемой иронией принимают панибратские заигрывания; быстро определяют позеров ("треску много, а знания жидковаты").