* * *
… Подъем в шесть часов утра. После общей физзарядки и завтрака, роты снова выстраиваются позади палаток. Горнист переливчато выводит: "Приступить к занятиям! Приступить к занятиям!"
Подают громкую команду командиры рот:
- На занятия шагом марш!
Роты, подтянутые, свежие, бодро проходят под оркестр мимо генерала, неизменно стоящего в восемь ноль-ноль у входной арки лагерного городка.
После нескольких напряженных часов перебежек, ползанья, стрельб - отдых кажется особенно сладким.
Капитан Беседа и Ковалев, - добровольный его помощник, - уводят группу малышей на речку - учить плавать, а Виктор Николаевич Веденкин, собрав ребят из младшей роты, говорит таинственно: "Пойдемте в разведку" и увлекает их в рощу. Вот ведь человек - все знает! Настоящий следопыт. Присмотрелся к земле, усыпанной прошлогодними листьями, и уверенно объявил:
- Два часа назад здесь человек прошел.
- Откуда вы знаете? - ахают ребята.
- А очень просто, смотрите, кругом листья сверху высохли, только снизу влажные, а там, где человек прошел, он листья подошвами перевернул вверх влажной стороной, и они не успели просохнуть - значит, недавно был здесь человек. Ясно? А вы знаете, как определить стороны горизонта по окраске ягод?
В лагерях тишина. Только под грибками стоят часовые да в палатках и на веранде клуба преподаватели занимаются с несколькими воспитанниками, получившими осенние переэкзаменовки, и неутомимый полковник Белов, начальник учебного отдела, заходит к ним посмотреть, как они готовятся.
… Белов появился в училище сравнительно недавно. Это был высокий, с безупречной выправкой полковник, лет сорока пяти, с карими, продолговатого разреза глазами, под слегка набухшими веками и красивым ровным пробором серовато-блестящих волос.
До Белова училищу не везло на "завучей". Был неудержимый прожектер Дубов, вершиной изобретательства которого оказалась "диспетчерская служба выявления двоек"; недолго просидел в своем кабинете, ссутулившись над бумагами, ими отгородившись от живого дела - Ломжин; промелькнул, не задержавшись, крикливый, лихорадивший подчиненных резкостью и нервозным тоном, полковник Зубиков.
Белов приездом своим словно бы положил предел давнему спору командиров рот - Тутукина и Русанова - о мере строгости, о сочетании отзывчивости с требовательностью. Во вновь прибывшем подчиненные увидели необходимый им для подражания пример; ему были присущи именно те качества, которые должны были иметь офицеры военного учебного заведения.
От школьного завуча (а Белов был им когда-то) у него осталось умение подойти к учителю мягко, с уважением к его опыту и положению, дать дельный, ненавязчивый совет; война же, работа в штабе гвардейской армии на фронте, внесли в характер Белова именно ту властность, несгибаемость, которых подчас недостает школьному завучу.
В полковнике сразу почувствовали образованного, воспитанного, волевого офицера, учителя-командира, одновременно - неуклонно-требовательного и деликатного, отзывчивого.
Белов был не просто завучем, а заместителем начальника военного училища по учебным вопросам. Ему приходилось не только направлять движение всего педагогического коллектива, руководить старшими преподавателями, предметными комиссиями, методическим кабинетом, но и беспокоиться о военной подготовке офицеров и суворовцев, о соблюдении распорядка дня и множестве других вопросов учебных и чисто военных.
Этот выдержанный, властный человек умел и разобрать, по косточкам урок физики или географии, и командовать парадом, и замещать генерала. Имея такого помощника, Полуэктов и Зорин могли спокойно заниматься своими делами, уверенные, что учебный процесс находится в надежных руках.
* * *
Вечером командир первой роты подполковник Русанов собрал свою роту:
- На рассвете выходим в дальний поход, - кратко сообщил он, - будем действовать как головная походная застава батальона.
Подполковник поставил задачу, назначил день и час возвращения.
Он только успел сказать "разойдись", как начались приготовления.
Лагерь наполнился металлическим скрежетом - это "бойцы" по собственному почину точили голышами и кирпичом саперные лопаты.
Рассвет едва брезжил, когда взводы вышли из лагеря.
За плечами - полная выкладка, в самодельных планшетах, перетянутых красными резинками, топографические карты.
На большом привале задымила походная кухня. К ней, на коне, подъехал генерал. Легко соскочил на землю. Братушкин и Снопков оторопело вытянулись.
- Чем бойцов кормить будете? - деловито спросил Полуэктов.
- Кашей с мясом, раскладка 400 граммов! - в один голос доложили повара.
- Попробуем, попробуем! - промолвил генерал и зачерпнул ложкой из котла.
Савва и Павлик напряженно проследили путь ложки. С облегчением вздохнули, когда Полуэктов сказал:
- Добрая каша!
Ночью конная разведка, возглавляемая капитаном Зинченко, выследила и захватила "неприятельскую" кухню. Трофей - копченую колбасу и кашу - доставили в свой "батальон". Кашу милостиво возвратили "противнику".
Отличился как разведчик Андрей Сурков. Он в селе раздобыл женскую одежду, нарядился в нее, покрыл лицо белилами, какими обычно оберегают деревенские женщины лицо от загара, низко надвинул на лоб косынку и превратился в молоденькую, миловидную колхозницу. Андрей пробрался в хату, где заседал штаб противника, разузнал все его планы и благополучно вернулся в свое подразделение.
Из похода возвращались цепью, по одному, сначала степной, потом узкой горной тропкой. До лагеря оставалось километров восемь.
Жара стояла такая, что воздух казался раскаленным. Мокрая гимнастерка прилипала к; телу, нестерпимо ныло плечо от ремня карабина. Отяжелели скатка, лопата, пустая фляга, подсумок. Пересохло во рту. Пот струился по щекам непрерывными струями. А солнце припекало все сильнее. Не шелохнется листва, одуряюще-однообразный стрекот кузнечиков преследует, как кошмар.
Но вот, наконец, привал у ключа. Подбежать к нему, подставить пересохшие губы и нить, пить! Пашков первым рванулся. Володя предостерегающе крикнул:
- Не пей!.. После будет хуже.
Хотел остановить и Боканов, но раздумал - пусть сами убедятся, что пить нельзя. Геннадий прильнул надолго к воде. За ним поспешно выстраивался ряд жаждущих. Володя, мучая и проверяя себя, сел неподалеку от ключа. Он, не отрываясь, смотрел на пьющих, и думал: "Ну, что стоит, встать сейчас, подойти, нагнуться, набрать в пригоршни чудесной холодной воды… Кому нужно это самоистязание?" Но настойчивый голос требовал:
"Не смей… потеряешь силы… не дойдешь до лагеря…"
Они двинулись дальше. Кто пил - теперь еще более изнывал от жары, истекал потом. Геннадий едва плелся, мысленно проклиная свою невыдержанность, но когда Володя, протянув руку к его карабину, предложил:
- Давай понесу немного, - Пашков оскорбленно отпрянул, подбодрился.
- Выдумал… я сам…
Вдали показались палатки лагеря. Боканов подождал, пока все подтянутся. Выстроил колонной, оглядывая ряды своего взвода, скупо похвалил: "Задание выполнили хорошо. Возвращаемся на три часа раньше срока".
- Запевала, песню! - неожиданно крикнул он задорно. Павлик, Снопков, облизнул пересохшие губы и, вздернув голову, голосисто запел.
Рота, бодро шагая, дружно подхватила припев:
Сталин - наша слава боевая,
Сталин - нашей юности полет…
И куда только девалась усталость? Сами собой приподнялись головы, от ног отвалилась тяжесть, легче стало оружие, заискрился в глазах задор. Малыши приветствовали возвращавшихся из похода радостными возгласами. Разошлись по палаткам отдыхать.
Володя снял карабин, флягу с поясного ремня, развернул скатку, разделся и повалился на койку. Благодать! И вдруг подумал: "Ладно… Прошел тридцать километров… Устал… А на сколько еще тебя хватит?"
Сам испугался этой мысли. Покосился на соседнюю койку, там блаженствовал Семен в трусах и майке. Но мысль, возникнув, не давала покоя: "Действительно, интересно, сколько бы я еще мог пройти? А то одни разговорчики о выдержке, о преодолении трудностей…"
Быстро встал. Голова так закружилась, что перед глазами пошли темные круги. "Неужто выдохся?"
Переждал немного. Медленно стал натягивать гимнастерку.
Семен удивился:
- Ты куда?
- Хочу пройти еще с десяток километров - до станции и назад. Проверить свою выносливость, - решительно сказал Володя, - попрошу разрешение у капитана.
Семен стал отговаривать:
- Да брось ты, вот выдумал… И так ноги едва дотянули…
Володя упорствовал. Семен, хорошо зная характер друга, который, уж если что ему вздумается, ни за что не отступится, в конце концов, сердито сказал:
- Ну, чорт с тобой, сто́ик, и я тогда пойду…
Боканов, когда к нему пришли Ковалев и Гербов, внимательно выслушал их. Посмотрел пытливо: "Не рисуются ли?" Нет, ясно было, хотят проверить себя. Он разрешил им продлить испытание.
* * *
Алексей Николаевич Беседа понимал: прежнее представление о мягком ваянии характеров - устарело. Наше время борьбы за новый мир требует иных приемов воспитания: создавать ряд "полос препятствий", закалять человека на преодолении трудностей. И он их создавал.
То объявлял сбор по тревоге в разгар купания; то вызывал Авилкина из кино в то время, когда шла самая интересная часть картины и давал неотложное поручение; то обучал, как измерить ширину реки, не переходя на противоположный берег; как распознать по ряби на воде, где брод; быстро влезть на дерево; пробежать через "пропасть" по бревну; проползти по-пластунски или ходить бесшумно - сначала наступая на пятку, а потом на всю ступню. То есть он обучал всему тому, что необходимо было знать солдату стрелковых войск.
После окапываний лежа, штурмов высоток - со взрывными пакетами, обходами, ракетами - придирчиво разбирали ученья.
Артема за бесстрашие, проявленное при форсировании реки, генерал приказал сфотографировать у развернутого знамени училища, и Каменюка, сияя от гордости, казалось, подрос за несколько дней.
"Конечно, во всем этом - штурмах, форсированиях - была и какая-то доля риска, но что за юность без ушибов, ссадин и синяков? Только так рождаются смелые и сильные", - твердо решил Алексей Николаевич и не отступал от избранной системы воспитания.
"Лишения походной жизни" привлекали ребят. И при выезде в лагери офицеры не взяли с собой, как в прошлые годы, многочисленных прачек, поваров, кухонных работников. Почти все делали сами ребята, их любимой присказкой стало; "Чем труднее, тем интереснее". И если во время стрельб, в поле настигал проливной дождь, они умоляли офицера: "Разрешите дострелять".
Каждый день один из взводов старших рот уходил на полевые работы - помогать колхозу убирать урожай. Возвращались вечером пыльные, усталые, но с довольными лицами хорошо поработавших людей.
При ярком свете луны купались в речке, громко перекликаясь. Мимо палаток, из которых с уважением и мальчишеской завистью смотрели малыши, - шли строем в столовую. Здесь, им оставлялся "расход" - порция обеда и повар уважительно говорил:
- Отведайте борщеца, дорогие наши работнички! Для вас самую гущинку отделил…
… "Малышам" Беседы было теперь по двенадцать-четырнадцать лег и они находились в том неопределенном возрасте, когда и еще не юноша и уже не отрок, когда какая-то сила все вытягивает, вытягивает вверх, голос то басит, то дает петуха, руки длинные и не знают, куда спрятаться, на шее - цыплячий пушок, а загорелые щеки покрыты, словно проступившей солью, белыми волосками. Пройдет год-два - и раздадутся плечи, заиграют налитые мускулы, станут все ребята ладными и стройными. Сейчас же многие из них какие-то нескладные, с острыми коленками, длинными шеями, но с той непосредственностью, с той милой, подкупающей ребячливостью, которая так привлекательна…
Павлик Авилкин, с бронзовой, как корка апельсина, головой, говорил самоуверенно своему другу Дадико Мамуашвили, посматривая на себя в зеркало: "Я большим полководцем буду… Это точно… У меня, видал - глаза стальные!" - Он воинственно суживал и без того маленькие зеленоватые глаза - "стальные, как у Суворова!"
- У тебя на щеках конопатины, таких полководцев не бывает, - возражал его жестокий друг.
И правда, щеки Павлика походят на сорочьи яйца, крупные желтые веснушки сбегают на шею и даже на плечи.
- Загорю! - решительно обещал "кандидат в полководцы".
Тон в отделении Алексея Николаевича задавал Артем, Недавно он собрал ребят, переписал на бумажку прозвища: здесь были и Хрипун и Рамзес и даже… Мясокомбинат - и, крикнув "Кличкам конец!", - сжег бумажку.
Каменюка достал где-то офицерские, общевойсковые погоны и постоянно носил их в кармане брюк. То, что погоны общевойсковые - не было случайностью; сначала Артем увлекался разведкой, дальней, тайной, но после одного разговора с Ковалевым решил идти в пехоту. Это стало преобладающей мечтой ребят после ряда бесед офицеров.
* * *
Рано утром Алексей Николаевич повел своих "воинов" в поход.
У каждого из них компас, карта местности с подготовленными данными для движения по азимуту. Беседа заранее, с вечера, спрятал под камнями, в дуплах, записки, их должны разыскать разведчики.
В вещевом мешке Артема: два кремня, где-то добытый узкий термос, сухари и цветные карандаши - для выпуска в походе "Боевого листка". На боку ловко прилажен котелок.
Часа через полтора разведчики достигли пригорка, и Алексей Николаевич, подождав, пока соберутся все, усадил ребят отдыхать под старой сосной. Делились впечатлениями возбужденно и так подробно, словно Беседа сам ничего не видел, рассказывали ему, как нашли самую хитро запрятанную записку.
- Самсонов догадался…
- Из дупла камень вытащил…
- А под камнем ма-а-люсенькая бумажка…
Алексей Николаевич, дав выговориться, спросил, обращаясь ко всем:
- Вот сказали бы вам - нарисуйте картину природы. Поглядите - что бы выбрали вы самое красивое?
Они стали внимательно присматриваться: кора сосны, под которой сидели, казалась медно-красной наверху у пышной и зеленой хвои, а внизу - серой, потрескавшейся. Кое-где, на земле виднелись головки грибов, будто выглядывали с любопытством: матовые, бархатистые, сургучно-красные, бурые. Табуны коней паслись по ту сторону железнодорожного полотна у пламенеющего по-осеннему леса. Высоко в небе висели кружевные, неподвижные облака. Вдоль полотна тянулись телеграфные провода, похожие на четкие нотные строчки. И очень в лад этой картине капитан начал декламировать приятным рокотком:
Я люблю свои березы,
Свои леса, свои луга,
И ночи летние, и грозы…
До чего хорошо!.. Вот так сидеть, притихнув, и слушать, слушать. Потом заговорили все разом, каждый предлагал свое…
Алексей Николаевич внимательно слушал, одобрив некоторые сюжеты, сказал, вставая:
- А я все же нарисовал бы другое: осень на советских полях. Поглядите, вон плывет степной корабль-комбайн, вон высятся мощные металлические опоры высоковольтной линии… Это новая деревня, созданная нами… Значит, нужны и новые картины. Будут в них и березы, и луга, и все, что вы предлагаете, и все-таки это будет новый пейзаж.
Он любовным взглядом окинул степь.
- А теперь, - весело предложил Беседа, - найдите среди молодых сосен своих ровесниц! - И рассказал, как это делать по мутовкам - Кольцовым расположениям веток вокруг ствола.
Мгновенно все разбежались, словно вспуганная воробьиная стая. Послышались возгласы:
- Нашел! Ей, как и мне, четырнадцать лет!
- А вот тринадцать!
- Товарищ капитан, а сколько сосна живет?
- До трехсот лет.
- Ого!
Потом разводили костер, кипятили воду в котелке Каменюки, это был его триумф. И, восторженно поблескивая синими глазами, сдвинув на макушку фуражку в белом чехле, Артем перевернулся несколько раз на полусогнутой ноге и воскликнул:
- И-эх, ты…ы жизнь походная! - и даже пронзительно свистнул от избытка чувств.
Алексей Николаевич укоризненно посмотрел на Каменюку, но тот сделал вид, что не заметил этого взгляда.