Одно и то же чувство имеет бесконечное множество оттенков. Неприятно ночью, в глухом переулке, слышать за спиной чьи-то шаги, неприятно перед умыванием снимать с куска туалетного мыла чужие волосы. Но в первом случае к чувству неприятности примешивается опаска, во втором - брезгливость.
Чувства, которые вызвал дневник Пашкова, можно было назвать непримиримым возмущением. Не вражда, не ненависть, а именно непримиримое возмущение оскорбленных людей.
Когда Боканов молча закончил просмотр дневника, все опять возбужденно заговорили:
- Мы, мы на него плевали!
- Дать ему как следует!
- Бойкот!
- Судить по-нашему… чтоб на всю жизнь запомнил.
- Я вам давно говорил, что он такой и есть…
Офицер напряженно смотрел на комсорга Гербова. Тот, словно прочитав его настойчивый взгляд, догадавшись, чего именно ждет от него воспитатель, нахмурился, преодолевая внутреннее сопротивление, решительно сказал:
- Разберем на комсомольском собрании.
- Правильно, - поддержал Семена Сергей Павлович, - это и будет наш суд.
Согласились неохотно, скрепя сердце, и с условием разбирать немедленно. Но пожар в Яблоневке и трагическая гибель Василия Лыкова отодвинули на время комсомольское собрание.
* * *
Пожар возник на рассвете и первым увидел дым Савва Братушкин, стоявший в этот час на посту у реки. Он поднял тревогу, и ребята, во главе с Бокановым, бросились по мосту на ту сторону реки.
Павлик Снопков и Геннадий кинулись к берегу, прыгнули в резиновую лодку и, бешено гребя, стали пересекать реку. Они первыми достигли противоположного берега и стремглав пустились бежать к горящему сараю. Но Семен опередил их. С ломом, где-то добытым, он полез на крышу.
Горел сарай с инвентарем. Как позже выяснилось, произошло замыкание электропроводки. Тотчас прибыла и сельская пожарная команда, но Семен уже успел выбить ломом одно из горящих бревен, а Владимир и Андрей, взломав замок, выкатывали во двор веялку. Колхозники яростно сбивали огонь огнетушителями и водой из шлангов.
Ребята притащили откуда-то ведра и, наполняя их в реке, цепочкой передавали из рук в руки на крышу Семену.
Когда пожар был потушен, колхозники обступили суворовцев, стали благодарить за помощь.
Взмокшие, взъерошенные, возбужденные борьбой, ребята неловко переминались.
Мужчина средних лет, в гимнастерке с двумя рядами орденских колодок, пожал руку Боканову и просто сказал, обращаясь ко всем:
- Колхозное спасибо!
… Второе событие произошло в день выезда из лагерей на зимние квартиры.
Умер Вася Лыков - признанный силач училища.
Он запустил аппендицит. Уже на каникулах начался гнойный процесс, но Василий никому не жаловался.
За день до этого пожара. Лыкова отправили в санчасть. Однако было поздно - началось воспаление брюшины. Меры медицинского вмешательства не помогли. Труп Василия перевезли на машине в училище. Вызванные телеграммой, приехали отец и мать Лыкова, он был у них единственным сыном. Когда они вошли в класс Боканова, все встали и с опущенными головами, боясь взглянуть в глаза родителям товарища, застыли. Мать Васи - полная брюнетка с седой прядью волос - потерянно остановилась у стола. Слезы безудержно текли по ее щекам. Отец, худенький и тихий, не плакал, окаменел, и на него особенно страшно было смотреть. Временами казалось, что он теряет рассудок.
- Где Васенька сидел? - спросил он глухо.
- Рядом со мной, - тихо ответил Андрей Сурков.
Отец подошел к парте Василия, открыл ее крышку, достал какой-то учебник сына и, пошатываясь, пошел из класса. Худые лопатки его резко выделялись под вылинявшей армейской гимнастеркой.
… Полковник Зорин вызвал к себе офицеров первой роты.
- Тяжело… Но и это должно сплотить, - сказал он кратко и отдал распоряжения..
У гроба Васи, сменяя друг друга, несли караул суворовцы, и офицеры.
Гроб понесли к грузовику, покрытому коврами. Первая рота, с оружием, - молчаливая и суровая - сопровождала тело товарища на кладбище.
Когда отдавали прощальный салют, Боканов, стоя у могилы, вспомнил, как на фронте, в их части, свято соблюдалась традиция похорон товарищей, погибших в бою, - даже в тяжелые месяцы отступления, даже на виду у наседавшего противника. И это придавало силы, укрепляло гордость, стало одной из важных воинских традиций… "Эх, жаль, как жаль Василька - честного, исполнительного, сердечного!" - Сергей Павлович опустил голову, чтобы не выдать себя.
ГЛАВА VII
НА ОСОБОМ ПОЛОЖЕНИИ
Учебный год начался необычно. Шутка сказать, - впервые в пятилетней истории училища появились выпускники! Выпускник - это звучит внушительно… К нему по-особому относятся офицеры, малыши, товарищи из других рот. Ему предстоит сдавать экзамен на аттестат зрелости, утвердить "марку училища". Ему разрешено носить прическу, он получил право водить автомобиль, проходит стажировку в командовании взводом (так теперь называется отделение), в парадах участвует с оружием, а уходя в город в отпуск, подвешивает к поясу штык в чехле и может возвращаться к двенадцати часам ночи.
Гербова генерал назначил старшиной роты и присвоил ему звание "вице-старшины", вице-сержанты Ковалев и Сурков стали командирами отделений. Командиры получили права, предусмотренные дисциплинарным уставом Советской Армии. Круглосуточный наряд по роте несли теперь выпускники.
Обязанность дежурившего отвечать после суточного наряда пропущенный урок, словно и не пропускал его, усиленная тренировка в стрельбе, дополнительные занятия по физкультуре и многое другое - все эти дополнительные трудности воспринимались выпускниками не как обременительная выдумка начальства, а как необходимость. В их отношении к новым и серьезным обязанностям чувствовался даже эдакий задор: давай, давай - чем труднее и суровее служба, тем лучше; не неженками растем, - сталинскими солдатами.
И по десяткам примет - по тому, что за каждым закрепили карабин, по тому, что за малейшую провинность строго взыскивают, что утром на подъеме дают считанные минуты, и в любую погоду делай зарядку на плацу, по тому, что научились "по-курсантски" временно прикреплять спичкой оторванную пуговицу мундира, - по десяткам примет чувствовалось: приближается офицерское училище. Скоро, скоро вместо алых погон лягут на плечи курсантские, а они потяжелей.
Выпускник! Особая пора, когда ты еще здесь, в Суворовском - и уже не здесь. И сразу повзрослел, как в семье старший брат, что собирается в отлет.
А в сущности - ребятня! Только успел генерал в лагерях разрешить отращивать волосы, как мгновенно у всех появились расчески - заранее запаслись. Несчастные, многострадальные "ежики" потеряли покой. Их прилизывали, завязывали на ночь, смачивали водой, прижимали ладонями. Их заставляли лечь, а они непокорно торчали кустиками в разные стороны.
По нескольку раз на день выпускники бегали в мастерскую на примерку нового курсантского обмундирования и сшитых по ноге сапог. Думая о будущих походах, просили:
- Сапоги, пожалуйста, покрепче сделайте, как у нашего командира роты…
По-мальчишески радовались синему галифе, зеленой суконной, ладно сидящей гимнастерке, с большими карманами и особенно - сдвинутой набекрень пилотке, которая делала похожим на летчика.
Подполковник Русанов устроил смотр выпускников, одетых в курсантскую форму. Потом эту форму спрятал - до лета, до тех пор, когда будут сданы все экзамены. А их одиннадцать. И сдашь ли? Ведь закон такой: на первом же экзамене по литературе напишешь на двойку - и не допустят к испытаниям по другим предметам, отчислят рядовым в линейную часть. Через год держи экзамены снова. Нет, уж лучше теперь сидеть до часа, до двух ночи. И они сидели.
На собрании сами решили проводить товарищеские диктанты, помогать друг другу составлять "личные планы" на каждую неделю; по вторникам - весь день, а в остальные дни в обеденный час - изъясняться только по-английски. Все отделение Боканова довольно свободно говорило по-английски. Сказались: и хорошая постановка преподавания, и то, что Сергей Павлович знал этот язык, и устройство вечеров иностранного языка, выпуск специальных газет.
Чтобы заинтересовать ребят, учительница Нина Осиповна привезла даже с собой в лагерь пишущую машинку с латинским шрифтом, обучала печатать на ней: "В жизни все может пригодиться", - многозначительно улыбалась она. Очередь желающих выстраивалась вокруг счастливца, отстукивающего одним пальцем по клавишам.
Ковалев взялся помогать Гербову и Братушкину по алгебре, Сурков составлял "минированные" диктанты для Снопкова.
В редкие свободные минуты, чаще всего поздно ночью, перед сном, вспыхивали споры: в какой род войск идти?
Владимир горячо отстаивал пехоту:
- Общевойсковой командир должен быть всесторонне развитым, чтобы овладеть сталинским искусством побеждать…
Семен рассудительно доказывает:
- Без артиллерии мы не выиграли бы войну…
Савва мечтал попасть в автомобильное училище. Многие предприняли уже "дальнюю разведку": послали запросы в офицерские училища, получили оттуда письма. Думали не о том, что выгоднее, а о том, где смогут принести больше пользы. Спорам не было конца… и они как-то приподнимали, волновали ожиданием желанного завтра.
Все вокруг напоминает о приближении решающих дней: заголовки в ротной газете, выступление по радио Гербова "Как мы готовимся к экзаменам", "Доска почета" в читальном зале с фотографиями отличников.
Очень важно было взять как следует старт. И офицеры старались поддержать это стремительное движение к выпуску: рассказывали о том, как сами когда-то готовились к экзаменам, устраивали встречи с выпускниками школ и студентами вузов, подбадривали робких и неуверенных: "Напряги силы, все будет хорошо".
В небольшой комнате офицерского отдыха комсомольское бюро по совету полковника Белова созвало "слет передовиков учебы". Было уютно, весело и просто. Пили чай, ели торт с надписью "Отличникам первой роты", слушали патефон. Потом начали делиться опытом подготовки к экзаменам.
Андрей Сурков, немного похудевший в последние месяцы, возмужавший, страстно мечтающий о поступлении в художественный институт, говорил баском:
- Думаю: половина успеха - в правильной организации труда… Я, например, сначала готовлю легкие предметы, стараюсь перемежать науки точные с гуманитарными. После напряженной умственной работы физкультурой сбрасываю усталость…
Присутствие Пашкова несколько нарушает общий дружеский тон беседы. Вопрос о том, приглашать ли его на слет, вызвал ожесточенные споры. На днях предстоял разбор его "персонального дела" на комсомольском собрании, и самые непримиримые члены бюро категорически возражали против его присутствия на слете. "Мы с ним встретимся в другой обстановке" - многозначительно обещали они. Другие же считали, что раз у Геннадия только четверки и пятерки - значит, он вправе быть здесь. И так как Боканов тоже поддержал это мнение, Геннадия пригласили.
Он пришел хмурый, замкнутый, весь вечер нервно постукивал чайной ложечкой о стол, не поднимал глаз от скатерти. Соседи отодвинулись от него, и создалось впечатление, что он сидит отдельно, на отшибе, исполняя какую-то мучительную, но необходимую ему самому обязанность.
Боканову очень хотелось хоть словом поддержать и приблизить его, но он знал, что сейчас это неуместно и может только повредить. Историк майор Веденкин сделал было такую попытку и сразу раскаялся в ней. Обращаясь к Геннадию, он спросил:
- А почему у вас, при ваших способностях, так мало пятерок?
Гербов, опередив Геннадия, резко, словно нанося удар, сказал:
- Боится подорвать драгоценное здоровье! Регулярно спит после обеда. Видите - у него уже второй подбородок намечается.
Пашков, еще более помрачнев, ответил казенно-невыразительно:
- Я точно выполняю распорядок дня, и у меня не хватает времени на овладение материалом-максимум. Полагаю, я отметка четыре - не плохая…
Гербов непримиримо перебил его:
- Первая рота должна быть ведущей, как направляющий в строю! - Он посмотрел в упор на Пашкова, явно задирая его, - а у тебя хвостистские настроения… И здесь тоже ты о себе только думаешь!..
Потом о Пашкове словно забыли, - перестали его замечать, обращаться к нему, - и дружное веселье заплескалось остротами, смехом, песнями. В ту минуту, когда Виктор Николаевич запел:
Легко на сердце от песни веселой…
а хор подхватил напев, в комнату вошел, слегка прихрамывая, генерал Полуэктов.
Все радостно вскочили, задвигали стульями, каждому хотелось, чтобы генерал сел рядом с ним.
- Это хорошо, что на сердце легко, - приветливо произнес Полуэктов, усаживаясь рядом с Ковалевым и слегка притрагиваясь к коротко подстриженным темным усам, - а вы все же почаще "Винтовочку" пойте - так-то вернее будет. А? В газетах-то читаете о новых претендентах на мировое господство? Нам с вами про винтовочку пуще всего следует помнить.
Он обвел всех пытливыми, зоркими глазами и, оставшись доволен тем, что увидел, усаживаясь, сказал негромко, подчеркивая окончания фраз:
- Вы первые выпускники в истории суворовских училищ. От вас, будущих офицеров нашей армии мировой славы, любимой всеми народами, разгромившей "непобедимые" гитлеровские полчища - очень многого ждут и многое потребуют. Вы вступили в решающий год учебы, и сила воли каждого определится тем, как он закончит училище…
Генерал посидел еще немного и ушел, - видно, не желая стеснять своим присутствием собравшихся. Снова поднялся веселый шум. Разговор завязался о силе воли, - может быть, потому, что о ней сейчас упомянул начальник училища, а, возможно, вспомнили: на днях, получив учебник психологии, в конце его, опережая курс, прочитали о воспитании воли.
- У вас большая сила воли? - невинным голосом спросил Семен у Боканова, с которым сидел рядом.
Сергей Павлович помедлил с ответом, потер ладонью щеку:
- Да как сказать?.. На такой вопрос ответить трудно…
- Ну, а вообще-то, у вас есть сила воли? - не унимался Гербов.
- Конечно… - даже немного обиделся капитан.
- А Вы курить могли бы бросить? - озадачил Семен воспитателя неожиданным вопросом.
Шум умолк. Все с любопытством стали прислушиваться к разговору.
"Вот ведь привязался!" - подумал Сергей Павлович, но твердо ответил:
- Конечно, мог бы, а вы могли бы? - желая переключить внимание слушающих на Семена, спросил воспитатель.
- Мог бы, - качнул тяжелым подбородком Гербов.
- Ну, так бросьте, если есть сила воли! - уличающе воскликнул капитан и довольно потер свою щеку - все же отбил атаку.
- И брошу… если вы бросите, - неожиданно для самого себя выпалил Гербов.
Возникший было шумок восхищения тотчас стих - боялись упустить слово из этого поединка.
Боканов почувствовал, что отступать ему некуда и решил: если уж продавать свои права курильщика, так подороже, а, может быть, и по такой несходной цене, на которую не согласятся.
- Согласен, брошу курить вот с этой минуты, - медленно произнес он, обводя воспитанников таким взглядом, словно призывал в свидетели, - но при одном условии, - вы все тоже бросаете!
Он особенно подчеркнул слово "все".
Загалдели разом. Некурящие с готовностью подхватили предложение воспитателя, курящие стали искать обычные в таких случаях лазейки:
- Сразу трудно…
- Привычка…
- Стимула нет - бросить.
А Боканов, распалясь, подлил масла в огонь (больно заманчивой оказалась перспектива одним ударом покончить с тем, с чем боролся в классе годы).
- Если есть сила воли, - бросим!
- Да-а, вы дома можете курить, - не соглашаясь, протянул кто-то, - а у нас здесь попробуй - пятьдесят глаз!..
- А мы дадим слово чести, - и Боканов протянул руку Семену, этим выбирая его полномочным представителем.
Однако приняли решение, не закрывающее полностью пути отхода: курить бросают все до… выпускного вечера. А там видно будет.
ГЛАВА VIII
СТАРШИЕ И МЛАДШИЕ
В небольшой канцелярии первой роты народа собралось столько, что сидели на диване, креслах, табуретках, принесенных из каптерки старшины, тесно прижавшись друг к другу.
- В тесноте, да не в обиде! - пошутил Боканов, смеющимися глазами оглядывая собравшихся. Здесь были офицеры-коммунисты первой и пятой рот, комсомольцы, утвержденные бюро выпускной роты как шефы малышей, беспартийные преподаватели.
На диване уютно устроился между Ковалевым и Беседой, стиснутый ими, Виктор Николаевич Веденкин.
- Это вы прекрасно придумали, - братски заботиться о малышах! - одобрительно говорит он Ковалеву.
- Нас Сергей Павлович надоумил, - объяснил Ковалев, радуясь и тому, что вот он как равный сидит здесь с коммунистами, и тому, что они вместе будут решать, как лучше воспитывать младших. На душе было празднично. Теперь он сам - немного воспитатель… Это ко многому обязывало и как-то очень поднимало в собственных глазах.
- Товарищи, - раздался голос Боканова, стоявшего у стола, рядом с двумя командирами, рот, - начальник политотдела поручил мне собрать вас, чтобы обсудить план совместных действий…
Тутукин и Русанов сели по обе стороны Боканова. Он продолжал:
- В кадетских корпусах процветало издевательство великовозрастных детин над новичками, насаждалось холуйство. Старшие заставляли малышей чистить себе обувь, состоять на побегушках, трепетать перед кулаком старшего. Суворовские училища строят коммунистические отношения дружбы и взаимного уважения между старшими и младшими воспитанниками. Если мы отнесемся к делу не формально, а с живой, страстной заинтересованностью, оно даст прекрасные всходы. Похвально иметь детальный и обширный план работы, но если мы сведем все лишь к "выполнению пунктов" этого плана, "проведению мероприятий" - мы лишим прекрасное дело тепла и сердца, погубим его. Будьте почаще вместе со своими меньшими братишками, - обратился офицер к комсомольцам, - в перемену, в свободный час, всюду и везде пусть они вьются около вас, ждут вас. Между делом, гуляя вместе в городе, поинтересуйтесь, как учатся, что пишут им из дома? Расскажите им, что значит быть комсомольцем, каким должен быть молодой большевик. Партийная организация рассматривает ваше шефство как, важную политическую работу… Мы уверены - вы оправитесь с заданием…
… Через несколько дней произошла торжественная встреча комсомольцев первой роты со своими новыми товарищами.
Рота Тутукина выстроилась в актовом зале. Подполковник Русанов, в парадном кителе, при орденах, привел сюда же своих. Играл оркестр. Комсомольцы - их было двадцать - высоких, подтянутых, с безупречной выправкой - остановились посреди зала. Русанов, обращаясь к малышам, сказал: