В то утро у курсанта был самый обычный полет. Взлет, набор высоты, выход в зону, сложный пилотаж с перегрузками, возвращение на аэродром. И курсант взлетел, набрал высоту, занял зону, до упоения пикировал, делал горки, крутил бочки, петли, спирали, а потом пошел на аэродром, не подозревая, что опасность со скоростью реактивного истребителя уже несется навстречу.
- Пятьсот пятидесятый - на третьем, - сказал курсант, подходя к третьему развороту. - Шасси…
"Шасси выпустил!" - должен был сказать курсант, но на сигнальном табло почему-то не вспыхнули зеленые лампочки, а из крыльев не высунулись механические указатели - тонкие полосатые трубочки. И он сказал:
- Шасси… Не выходят шасси!
На земле наступило молчание.
- Попробуйте потрясти машину, пятьсот пятидесятый, - в наушниках послышался спокойный голос руководителя полетов. - Горючее у вас есть?
- Да, минут на двадцать, - ответил курсант, уходя на второй круг, и до судороги тряс истребитель, пытаясь сорвать стойки шасси с замков. Но замки наглухо заклинило.
- Сажусь без шасси! - Сергеев-первый принял решение и почувствовал себя тоскливо.
- Будьте внимательны, пятьсот пятидесятый!
Белые самолеты его товарищей кружили над аэродромом, точно аисты над гнездом, освобождая раненому птенцу полосу и воздушное пространство для маневрирования.
Птенец сделал четвертый разворот и пошел на посадку.
Полоса, прямая и строгая, понеслась на остекление фонаря и до нее оставалось совсем немного, когда в кабине, во всем мире наступила тишина. Мощный реактивный двигатель - его обратный билет на землю - заглох. Заглох в полном соответствии с законом "мерзавности", когда один отказ "тащит" за собой другой, но все начинается с какой-то гайки, которую не проверил, не докрутил техник. Эта недокрученная гайка обернулась трагедией - двигатель заглох. И как только он заглох, скис, спина первого Сергеева стала холодной и мокрой. Но это продолжалось совсем недолго, какую-то долю секунды. Уже в следующее мгновение второй Сергеев, вырвавшись из тени, швырнул самолет вниз, хотя радиовысотомер показывал триста метров и Сергеев-первый отчетливо видел под собой поле, трактор, жирные пласты чернозема. Все в нем противилось этому стремительному снижению, ибо всякое приближение к земле неизбежно вело к столкновению с планетой. Он не хотел умирать, ничего не совершив, ничего не оставив; инстинкт жизни проснулся в нем, ослепил, и, повинуясь его горячему зову, он попытался рвануть ручку управления на себя, взмыть в небо, но второй Сергеев мертвой хваткой остановил это безрассудное движение.
"Мальчишка! - сурово бросил второй Сергеев. - Ты не имеешь права терять скорости - этой охранной грамоты военного летчика! Ты должен пожертвовать высотой. Это единственный шанс!" И тотчас будто перевоплотился в настоящего Сергеева. Расчетливо, хладнокровно вогнал безмолвную машину в бешеное пикирование, у самой пашни, не замечая перегрузок, выровнял и, как только скорость начала падать, посадил самолет на фюзеляж, на брюхо. Он все просчитал, все сделал красиво и точно, этот второй Сергеев. Только не знал, не мог знать, что на поле их вынужденной посадки забыли выкорчевать огромный камень. Машина врезалась в этот камень, поползла боком, курсант Сергеев услышал раздирающий душу металлический скрежет, приборная доска надвинулась, увеличилась в размерах, он почувствовал что-то теплое и липкое на лице и, теряя сознание, понял, что все-таки использовал свой единственный шанс и приземлился.
С того дня второй Сергеев надолго поселился в Саньке рядом со своим двойником, Сергеевым-первым. Затаившись в самом дальнем уголке души, он с добродушной усмешкой наблюдал, как Санька мучается от безделья в госпитале, как тоскливо перебирает струны гитары и поет совершенно никчемные песни, которые и петь то не стоит, потому что для девятнадцатилетнего человека в этих песнях нет ни капли здравого смысла. Но его двойнику, надевшему личину настоящего Сергеева, песни почему-то нравились.
Пилоты мы, пилоты мы, пилоты,
Веселая и дружная семья.
Полжизни подарил я самолетам,
Еще полжизни - только для тебя, -
надрывно тянул двойник Санькиным голосом.
Последние строчки ясно посвящались Наташе. Вслушиваясь в них, Сергеев-второй терялся: каких полжизни Санька подарил самолетам? Что за полжизни обещал оставить Наташке? Летает-то курсант всего второй год. И если его девятнадцать лет разделить пополам, налицо явное завышение своих возможностей и нахальный обман. Сопливый мальчишка работает под старого летчика, все повидавшего, все испытавшего, прошедшего через десятки аварий и катастроф, наделенного мудростью опыта. Отсутствие здравого смысла в поведении курсанта, работа на публику очень обижали второго Сергеева - это был принципиальный субъект. И однажды, устав от аллогизмов и беспричинных всплесков души того, в ком он поселился, Сергеев-второй исчез.
Как прежде, надолго, но теперь, быть может, навсегда.
Обиженный и оскорбленный, он, вероятно, никогда бы уже не появился, если бы сам Саня не вызвал его к жизни. Саня умолял, просил, требовал. Саня запутался в противоречиях и сомнениях, и первому Сергееву, с которым курсант остался, решить эти сомнения оказалось не под силу - тут требовалась умная, властная рука. Началось с того, что после госпиталя в Саньке стала происходить переоценка ценностей. Прежде авиация была для него только удовольствием, только средством познания мира. Он любил перегрузки, зверскую усталость после полета, ибо, преодолевая перегрузки и усталость, чувствовал себя сильным. И казался самому себе самым мужественным человеком на свете. Он любил смотреть на землю с высоты птичьего полета, любил острый вкус опасности, риска, любил истинное братство, связывающее авиаторов, любил настоящую мужскую дружбу - все это давала авиация. Но вот однажды техник подкатил к его самолету две тележки с бомбами - предстоял полет на боевое применение.
- Настоящие? - Саня потрогал холодный металл.
- Да, - почему-то строго, без обычной отеческой улыбки, ответил пожилой старшина, обслуживающий Санькин самолет. - Самые настоящие, товарищ Сергеев. - И осторожно освободил вертушки взрывателей от предохранителя.
И Санька вдруг каждой клеточкой, каждым нервом почувствовал, что его самолет взлетает с настоящими бомбами, и пушки заряжены настоящими снарядами. И как только Саня это осознал, он весь находился точно под высоким напряжением. Стоит после бомбового удара ошибиться, неверно вывести машину, думал летчик, и попадешь под свои осколки. Зазевайся на полигоне, потеряй лишь на секунду осмотрительность - и столкновение с другими самолетами неизбежно. Огромная ответственность легла на плечи юного летчика. Он словно повзрослел сразу на несколько лет - небо быстро превращает мальчишек в мужчин.
- Выхожу на цель! - чужим, охрипшим голосом сказал Сергеев, пройдя контрольный ориентир.
- Начинайте работу, пятьсот пятидесятый! - жестко, коротко приказал Руководитель полетов.
Все бомбы и снаряды легли тогда точно в цель. И потом они ложились точно в цель: не мог себе позволить Александр Сергеев роскоши промазать, не поразить, не уничтожить. Осознание того, что этими учебно-боевыми полетами, этими бомбами и снарядами страна еще вынуждена оплачивать на нашей неспокойной планете мир, подняло его сразу как профессионала на качественно новую человеческую ступень. Авиация с ее грохотом реактивных двигателей, стремительностью скоростей, опасностью, риском, авиация, которую он любил, которая доставляла ему удовольствие и служила средством познания, - эта авиация вдруг стала для него другой.
Понять эту, другую авиацию Сергеев-первый, отличный мальчишка, но все-таки мальчишка, не мог.
И тогда в муках, в поисках истины, Саня потребовал возвращения к жизни Сергеева-второго.
Этот второй пришел: серьезный и строгий. Он сказал: "То, чем ты сейчас занимаешься и будешь заниматься потом - это работа. Тяжелая, адская, напряженная работа. Работа для настоящих мужчин. Своими могучими крыльями ты закрываешь Россию. Ее поля, сады, заводы, улицы и проспекты. Ошибки в твоей работе, как показывает весь опыт авиации, оплачиваются ценой жизни - и собственной, и тех, кого ты призван защитить от любого противника. У тебя такая работа - защита Родины". "А как же удовольствие, ошалелость, счастье от соприкосновения с небом?" - спросил Санька. "Не нужно расставаться со счастьем. Но пусть этим занимается мой двойник. Он, в сущности, хороший малый, только твоя работа ему не по плечу - слишком много эмоций. Вспомни, как он потерял самообладание в том полете, когда по вине техника заглох двигатель! Вспомни, как, лишившись расчета и разума, хотел у самой земли вогнать машину, потерявшую скорость, в штопор! Он хороший малый, но не для работы. Твоя работа - это высшая ответственность, долг, холодный ум, холодный расчет, холодное самообладание". - "Значит, я больше не смогу быть тем Сергеевым, каким был всегда?" - "Не сможешь. Ответственность и долг - твое право, твоя обязанность, часть твоей работы. Они потеснят в тебе мальчишку. С этого дня во всем, что касается работы, ты станешь мужчиной. Из тебя может получиться настоящий мужчина".
Острота первых впечатлений, романтические порывы, мечты о дальних странствиях - все это осталось в Саньке после разговора со вторым Сергеевым. Но еще к этому прибавилось тернистые пути-дороги совершенствования мастерства, характер, преодоление естественного сопротивления своей трудной работы. Второй Сергеев навсегда поселился в нем. И Саня с годами стал мастером. Научился делать все, что обязаны делать настоящие мастера, воздушные асы. В двадцать три года он стал военным летчиком второго класса, в двадцать пять - получил первый. Самый высокий.
И вот профессионал, прекрасно знающий свое дело, его особенности и тонкости, прекрасно освоивший новую машину, - этот профессионал вдруг заключает абсолютно безнадежное пари с капитаном Ропаевым! Кто заключает пари? Конечно, бесшабашный Сергеев-первый! Именно он выступил инициатором безнадежного предприятия, он спровоцировал Саньку на дурацкий поступок. Но странно: Сергеев-второй не ушел, как обычно, в тень, а впервые поддержал своего двойника. "Не дрейфь, старлей, - неожиданно хмыкнул вечно суровый гибрид. - Не дрейфь. Бросайся, не раздумывая, в эту авантюру. Ты познаешь самого себя!" И в ту же минуту старлей доблестных ВВС, закончив партию в шахматы, склонил к доске побежденного короля и упрямо сжал губы.
- Я раздолбаю их, - сказал он. - Я разнесу мишени-пирамиды, которые нельзя разрушить, в щепки!
Глава 3
Запуск - через минуту
Контролеры - безусые мальчишки в военной форме - знали Саню Сергеева в лицо.
Часто, возвращаясь с полетов, старший лейтенант останавливался у КПП, угощал ребят хорошими сигаретами, расспрашивал про житье-бытье, про вести из дома, про любимых, оставшихся на "гражданке". Сигареты Сергеев покупал специально - сам не курил и потребности к курению не испытывал. Только на КПП, чтобы не стеснять ребят, "портил" полсигареты и уходил с терпкой горечью во рту. Солдаты называли его Александром Андреевичем, часто советовались по каким-нибудь делам и рассказывали смешные истории.
Они хорошо знали военного летчика Александра Сергеева в лицо.
Но все равно, подходя в это осеннее утро к проходной, старший лейтенант дисциплинированно предъявил удостоверение, как дисциплинированно предъявлял всегда, и знакомый солдат сначала внимательно посмотрел на фотографию в удостоверении, а потом на самого хозяина пропуска. И хотя через пару часов Саня улетал не только за пределы этого поста, но и вообще за сотни километров от аэродрома, строгости режима не были для него простой формальностью, обычной данью армейской дисциплине. Это была железная необходимость, необходимый Порядок.
Все и каждый за пределами проходной подчинялись Порядку. Ибо, если не будет этого самого Порядка, водитель "чистильщика" может не заметить на взлетной полосе маленький камешек; он попадет в сопло бешено несущейся машины и не хуже снаряда разрушит двигатель. А Руководитель полетов без Порядка может запросто перепутать позывные. Техник - не докрутить какую-нибудь гайку. Оружейник - оставить в стволах пушек кусочек ветоши. Радист - переключить передатчик на другой канал. И тогда современное, четко отлаженное производство гигантских реактивных скоростей мгновенно "скиснет", взорвется эхом сталкивающихся самолетов, визгом тормозов, хлопками раздувающихся пушек; по своей разрушительной силе непорядок в авиации страшнее любых бомбовых ударов противника.
Проделав неизбежные процедуры с удостоверением, Саня спрятал его в карман, улыбнулся и пожал руку контролеру.
- Ну как, Миша, - спросил он. - Пишет твоя девушка?
- Спасибо, товарищ старший лейтенант, все в порядке.
- Рад за тебя.
- А вы сегодня какой-то не такой, Александр Андреевич, - заметил контролер. - Наверное, интересная работа намечается?
- Как тебе сказать, Миша. Понимаешь, я заключил безнадежное пари, но мне очень хочется его выиграть.
- Выиграете, Александр Андреевич! Обязательно выиграете. Тут до вас Командир проходил с каким-то генералом. Про вас говорили. Командир сказал: "Толковый мужик этот Сергеев. Определенно толковый".
- А ты подслушивал, да? Нехорошо подслушивать!
- Никак нет, товарищ старший лейтенант, - обиделся Миша. - Они проходили мимо и говорили. Вот я и услышал.
- Ну ладно, Миша. Желаю тебе спокойного дежурства.
- А вам, Александр Андреевич, - выиграть пари.
В хорошем расположении духа Саня вошел в столовую для летного состава, повесил фуражку на вешалку, остановился на пороге большого светлого зала. Тут тоже царствовал Порядок: стерильно белые скатерти на столиках, цветы, отличная сервировка, которой мог позавидовать любой работник общепита на "гражданке", неслышно и грациозно ступающие официантки в красивых передниках и белоснежных наколках - все до мелочей продумано и целесообразно. Все призвано создавать праздничное настроение воздушным асам. Вот только сами асы как-то не вписывались в интерьер. Ропаев, повесив китель на спинку стула, ковырял вилкой великолепный салат из крабов, два других летчика громко спорили о каких-то проблемах мироздания; за соседним столиком недавно прибывшая молодежь хохотала над новым анекдотом.
- Доброе утро. - Саня сел на свое место, обернулся к неслышно подплывшей официантке. - Пожалуйста, Майя, мясо по-деревенски и двойной кофе.
- Хорошо, Александр Андреевич, - улыбнулась девушка. - Вы сегодня необычно выглядите. Будто выиграли по лотерее "Волгу".
- Только собираюсь, Майя. Вот у этого типа, - Саня кивнул на мрачного Ропаева.
- Я принесу самое вкусное мясо по-деревенски и двойной кофе.
- Спасибо, Майя.
- Заигрываешь, да, - поднял глаза Ропаев, когда официантка отошла. - Надоело.
- Что надоело?
- Жрать шоколад каждый день надоело. У меня к сладкому аллергия.
- Что у тебя?
- Аллергия.
- А, - сказал Саня. - Тогда давай разыграем шоколад на "морского".
Ропаев оживился.
- Ты, Саня, настоящий товарищ. Всегда выручаешь в трудную минуту. Все готовы? Внимание! Раз… Два… Три!
Лейтенанты выбросили по три пальца: Ропаев - один, Саня - два. Считать начали с Ропаева, при счете "девять" Саня засмеялся:
- Вам придется лопать весь шоколад, капитан. Все четыре плитки!
Ропаева передернуло.
- Но у меня идея, - сказал Саня. - У моего техника - отличный сын. В свои два года и три месяца он имеет железные убеждения.
- Какие еще убеждения в два года!
- Он считает, что самое прекрасное на свете - это шоколад. По его мнению, всякий, кто хочет хоть мало-мальски прилично летать, обязан ежедневно потреблять сей продукт в несметном количестве. Для справки: того же мнения придерживается и Главком наших доблестных ВВС. В этом нетрудно убедиться, оглядев наш скромный стол.
Санька дурачился. Ну а почему, собственно, он не мог немного подурачиться? Первый Сергеев уже вышел на сцену и, получив полную свободу действий, с хитрой улыбкой смотрел на печального капитана.
- Знаешь, - нерешительно предложил Ропаев, брезгливо отодвигая от себя четыре плитки "Улыбки", - передай шоколад своему технику. Пусть хорошенько подготовит твой аэроплан. Сегодня мне предстоит пренеприятнейшее занятие - распечатывать мешок трюфелей.
- Дудки! Сегодня тебе предстоит тащить этот мешок к клубу!
- Вы, товарищ старший лейтенант, - отделавшись от шоколада, добродушно сказал Ропаев, - голословный болтун. Видите, орлы, - он повернулся к лейтенантам, внимательно слушающим их перепалку. - Этот ас утверждает, что разнесет сегодня в щепки новые мишени. Из пушки. Я поспорил на мешок трюфелей. Не хотите сделать выгодные ставки?
- Мишени? Особопрочные? Это невозможно! - Лейтенанты впились глазами в Сергеева.
- Я затыкаю уши, - сказал он. - Сейчас пойдет высшая математика. Дважды два - четыре.
- Нет, - дружно рявкнули лейтенанты. - Без всякой математики ставим два мешка против одного!
- Отлично! Итак, пять мешков великолепных конфет уже обеспечено, - дурачился Санька. - Кто больше?
- О чем спорите? - понеслось от соседних столиков.
Ропаев объяснил. Еще семь молодых летчиков, считая Санькино предприятие абсолютно безнадежным, заключили пари. Лишь один майор Громов, вечный комэск, задумчиво потягивая какао, рассудительно произнес:
- Ну особопрочные, и чего? А ничего! Ежели постараться…
- Вы боитесь спорить? - набросились на комэска лейтенанты.
- Не мальчики, - лениво сказал майор. - Я с войны ничего не боюсь. Чего спорить? И так все ясно.
- Конечно, ясно, - согласились лейтенанты.
- Ясно, - сказал майор. - Санька эти мишени как пить дать раздолбает. - И, по-крестьянски обтерев губы салфеткой, лениво, ни на кого не обращая внимания, пошел к выходу.
В лагере Санькиных противников началось легкое брожение: майор Никодим Громов пользовался у молодых летчиков большим авторитетом. По-медвежьи неуклюжий, молчаливый, он долго летал на Крайнем Севере, получил в мирное время два ордена Боевого Красного Знамени, медаль "За боевые заслуги", освоил двадцать типов самолетов, первым пришел на их дальний аэродром, затерявшийся среди леса, начинал тут с нуля, все делал своими руками. Молодые называли его за глаза "дедом", сам Командующий округом, встречаясь на аэродроме, на учениях, в военном городке, крепко тряс "деду" руку и всегда интересовался его мнением по вопросам боевой подготовки. "Дед" мог все. Даже обнаружить с высоты птичьего полета иголку в стоге сена. Не хватало ему лишь высшего образования - ни в какие училища и академии старый летчик идти не желал и навечно застрял в комэсках. Путь наверх по служебной лестнице майору Никодиму Громову был заказан. Да и не хотел он идти наверх - вполне довольствовался своей должностью, своей работой, не испытывая ни обделенности, ни ущербности.