- Это почему же? Ведь есть же такие заводы, на которых все стахановцы? Есть. А отчего же и вся школа не может быть успевающей? Вы комсомолец?
- Пионер, - смущенно сказал Толя. - Но мы уже подготавливаемся.
По дороге Аня рассказывала о том, что ее папа работает механиком на "Шарикоподшипнике"; потом, что она очень любит цветы и у нее в аквариуме плавает тритон, которого надо кормить мясом. А летом она была в "Артеке" и там упала со скалы, но ничего себе не сломала.
С Аней было легко и просто. Толя даже немного огорчился, когда она, вдруг остановившись около высокого нового дома с красивой башенкой на крыше, сказала:
- Ну, я здесь живу. А вон мои окна, на четвертом этаже. Видите? Ближе к углу.
- Вижу, - сказал Толя.
- До свиданья! - Аня внезапно сняла перчатку, сильно пожала Толину руку и вошла в дом.
Хлопнула дверь парадного, но Толя не тронулся с места. Сквозь стекла двери он увидел освещенную поднимающуюся кабину лифта.
"Умная девчонка! - подумал он. - Только зачем она показала мне свои окна?"
Толя, как бы между прочим, взглянул на освещенный номер дома, чем-то похожий на скворечник, и запомнил его.
Домой он шел в приподнятом настроении. Гнал ногами перед собой снежные комья; разбежавшись, скользил по ледяным накатанным дорожкам, как тире расчерченным по тротуару. Было очень радостно. И, конечно, Аня совсем не случайно показала ему свои окна и была такой разговорчивой.
Толя перебирал в памяти всю сегодняшнюю встречу и об одном сожалел - мало играл на рояле. И зря сначала отпирался. И почему на него иногда находит упрямство? Ему говорят одно, а хочется, чтобы было все наоборот, по-своему. Ведь понимаешь, что потом будешь жалеть, а все-таки делаешь по-другому…
Толя почему-то решил, что об этой прогулке лучше никому не рассказывать. И оттого, что в душе появилась маленькая тайна, которой, видно, не было еще ни у Димки, ни у Парамонова, одним словом - ни у кого из приятелей, он даже почувствовал, что немного повзрослел и стал больше понимать в жизни.
Придя домой, он быстро снял пальто и, не поужинав, подсел к радиоле и стал рыться в пластинках, лежавших в ящике. Тут были старинные русские романсы Варламова и Гурилева, любимые мамой, были и Шуберт - цикл лирических песен, и Мендельсон, и самый дорогой - Чайковский!
Но сегодня Толе нужно было не то. Он нашел пластинку со второй рапсодией Листа, которую сам еще не мог играть, и положил ее на диск радиолы. В комнате зазвучали тромбоны, скрипки, трензеля, барабаны. Потом медленная, торжественная и даже мрачноватая музыка начала сменяться короткими лирическими картинками. А затем, убыстряя ритм, музыка вдруг стала необыкновенно солнечной, в ней появились танцевальные переходы. Но вот она незаметно перешла на спокойные, напевные мелодии, и сердце от них наполнилось необыкновенным восторгом…
Из кабинета вышел отец - широкоплечий, чуть сутуловатый человек в сиреневой рубашке с отстегнутым воротничком. Он присел на диван и подпер ладонью щеку.
Толин отец, Борис Ефимович, преподавал в Медицинском институте анатомию и сотрудничал в одном из медицинских журналов. Он не бывал дома с утра до вечера. Но когда он работал над какой-нибудь статьей, он не выходил из квартиры по два-три дня.
Во время войны Борис Ефимович был на передовой в медсанбате, делал операции, собирал материал для научной работы, читал лекции на курсах по усовершенствованию военных врачей. За активную работу командование Первым Белорусским фронтом наградило его орденом Красной Звезды и подарило трофейную легковую машину "Вандерер" с открывающимся верхом. Объездив на автомобиле почти всю Германию и Чехословакию, Борис Ефимович приехал на нем в Москву, запер его, видавшего виды, в маленький металлический гараж и больше никогда о нем не вспоминал. Сам он машину не водил, а нанимать шофера считал неудобным.
Задумчивый, сосредоточенный, Борис Ефимович казался необщительным и строгим. Его фразы были короткими, резкими, и тот, кто впервые с ним встречался, делал вывод, что он человек нерадушный, холодный. Но это, конечно, было не совсем так. Иногда его было просто не узнать: веселый, песни мурлычет себе под нос, сыплет латинскими изречениями. Но главное - ему не надо докучать. Толя хорошо знал характер отца. Молчит - значит, думает, а если что потребуется ему - сам спросит.
Целыми днями за дверью кабинета слышно, как отец ходит по комнате, покашливает, стучит на машинке. А иной раз по скрипучей раскладной лестнице взбирается под потолок, к книжным полкам, и часами сидит на лестнице, листая книги.
Толя знал, что отец открыл недавно в кровеносных сосудах человека какие-то новые органы чувств - нервные ответвления, которые беспрестанно анализируют протекающую кровь и посылают сигналы в головной мозг. Теперь отец подготавливал к печати работу по этой теме. Открытие, по отзывам, было важным, но Толя все как-то не удосуживался получше расспросить отца об этом. И, кстати, он никогда не бывал в Медицинском институте. А, вероятно, там было интересно. Отец в разговорах дома упоминал о каких-то распилах человеческого тела, о вскрытиях и медицинской экспертизе. На кафедре анатомии - Толя видел это на фотографиях - в стеклянных банках лежали заспиртованные желудки, сердца, печени. А однажды Толя в одном из медицинских учебников прочел, что "анатомичка" в средние века называлась театром не случайно. Для привлечения публики во время вскрытия трупов на лекциях играла музыка. И это было, собственно, все, что Толя знал об отцовской профессии. Да и сам отец ни о чем не рассказывал ему, не пытался заинтересовать своим делом и вообще все заботы о семье предоставил своей жене.
А мама у Толи была боевая. Она была занята строительством дачи и поэтому знала, сколько стоит килограмм гвоздей и мешок алебастра. Днем она ездила по складам за асфальтом, креозотом и дранкой, а вечерами - это было почти ежедневно - уходила в гости. В гостях она говорила об успехах своего мужа, которого похвалил сам министр, о том, какой у нее чудесный участок под Москвой и какой у нее способный мальчик - Толя.
И сейчас, несмотря на позднее время, мамы дома еще не было.
Толя был голоден. Он нашел на кухне две холодные котлеты и, подцепив их вилкой со сковороды, съел. Потом взял из своего книжного шкафа рассказы Чехова и, ни слова не сказав отцу, лег в постель.
III
Димка был человеком дела. Едва он попрощался с девочками, как сразу же стал обдумывать проект оборудования трансляционного узла. Радио - это была его стихия. В том, что в школе найдется помещение для аппаратуры, он был совершенно уверен. Следовательно, "дикторская" уже есть. А это самое главное.
Когда Димка уходил из женской школы, он заметил, что на этажах были установлены трансляционные точки - репродукторы. И, значит, около этих точек вместо слабых репродукторов можно будет установить мощные динамики. Любые волны со всего света будут гулять по женской школе. Здорово! Девочки, наверно, как услышат: "Говорит школьный радиоузел!" или какой-нибудь вальс, с ума все сойдут…
Димка уже отчетливо представлял себе тот день, когда он впервые включит приемник. Все девчонки прибегут к нему в дикторскую и начнут поздравлять. И Аня тут же будет. А на дикторской горит красная лампочка и висит объявление: "Внимание! Идет передача. Посторонним вход воспрещен!"
Значит, для сборки приемника нужны радиолампы, силовой трансформатор, контурные катушки, ламповые панельки. А где все это достать? Часть деталей есть дома, часть можно сделать в мастерской Дома пионеров. А как, например, быть с динамиками? Это уже придется самим девочкам купить. Сложатся всей школой копеек по пятьдесят, и тут хватит не только на динамик, а еще и на микрофон и на адаптер с моторчиком.
Димка так размечтался, что даже не слыхал, как его окликнул Юра Парамонов, который шел вместе с Горшковым по другой стороне улицы. Юра перебежал улицу и хлопнул Димку по затылку:
- Эй, делегат, не слышишь, что ли? Ты что, только от девчонок идешь? Ну как, пригодился пиджак? Зачем звали?
Широкий курносый нос и глубоко посаженные глаза придавали его скуластому лицу добродушно-плутоватое выражение.
- Ничего особенного, - равнодушно сказал Димка, снимая с себя пиджак. - Им, оказывается, шахтер нужен для какой-то постановки, вот они и написали.
Он заметил, что у Горшкова из кармана торчат две пустые бутылки, а в руках он держит маленький чемоданчик Парамонова, в котором тот всегда носил свою спортивную форму: высокие борцовские ботинки на тонкой каучуковой подошве, черную трикотажную борцовку с буквой "Д" на груди и махровое полотенце. Наверно, Парамонов возвращался со стадиона "Динамо".
- А кто шахтером будет? - спросил Парамонов.
У него в карманах Димка тоже заметил пустые бутылки.
- Я.
Парамонов захохотал:
- Ох, и дурак же ты, что связался! А трубочистом не хочешь быть? Зря ты ему, Федька, часы и самописку давал!
- Сам ты, Парамоша, дурак, - спокойно сказал Димка. - Я ни с кем не связывался, а пошел по собственной охоте. А вы что по улицам шатаетесь?
- Бутылки несем в магазин сдавать. Деньги нужны - в кино идем. Там хроника интересная. Говорят, моего отца показывают.
- Вас-то на вечерний сеанс пустят?
- Пропустят. У меня-то уж видишь… - И Парамонов, как гусар, мизинцем туда-сюда погладил пробивающиеся усики. - А Пипин Короткий уж как-нибудь на цыпочках пройдет.
- А твоя бабушка на кино денег не дает?
- Много будешь знать - скоро состаришься, - сказал Парамонов. - А с девчонками ты зря связался - ненадежный народ. Ну, бывай!
И Парамонов, вынув из кармана папиросы "Ракета", не спеша закурил и вразвалку пошел по улице. Горшков сказал ему: "Дай затянуться", и прильнул к парамоновской папироске. А потом, помахав над головой спортивным чемоданчиком - дескать, прощай, - деловито зашагал за Юрой.
Димка посмотрел им вслед. Шел он от девочек - и было такое хорошее настроение, а встретил Парамонова - все пропало. И что он за человек?
Димка и любил Парамонова и ненавидел иногда. Любил он его за силу. Тот был сильнее всех в классе.
Два раза в неделю Парамонов занимался классической борьбой на стадионе "Динамо" в детской секции, которой руководил заслуженный мастер спорта Иван Антонович Гордеев, в прошлом не раз защищавший честь Советской страны на коврах Европы.
Как-то раз после футбольного матча Димка задержался на стадионе и пошел искать под трибунами парамоновскую секцию.
В борцовском светлом зале с белоснежными матрацами на полу, со штангами, похожими на вагонные колеса, и мягкими мешками, напоминавшими диванные валики, Парамонова уже не было - там занимались взрослые. Но зато Димка увидел тренера Гордеева, которого сразу узнал по широкому шраму на лице. Иван Антонович вызывал по очереди на ковер сидевших перед ним борцов и показывал на них новые приемы.
Видно, подражая тренеру, Парамонов после очередной тренировки тоже проделывал над ребятами в классе разные штуки. Он лез со всеми бороться. То одного брал за шею и валил через себя на пол, то хватал другого за руку и, мгновенно повернувшись к нему спиной, так резко бросал его через плечо, что у того только ноги мелькали в воздухе.
Иногда, подложив под голову пальто, Парамонов становился на "мост" - на голову и ноги - и предлагал ребятам садиться к нему на живот. На него верхом влезали три человека, но он не падал. Он даже слегка покачивал всех троих.
А еще Парамонов вызывал бороться против себя весь класс. На переменах он становился к стенке, и к нему было не подступиться. Кто ни подходил, тот мигом отлетал в сторону. Но вскоре ребята выработали свою тактику. Они специально посылали к Парамонову "жертву" - его друга, маленького Федю Горшкова. Пипин Короткий осторожно подходил к Парамонову. В тот момент, когда Парамонов собирался его отбросить, он вдруг руками и ногами вцеплялся в силача. Пока Парамонов отрывал от себя Пипина Короткого, его окружали ребята и валили на пол. Тут начиналась куча мала. Это было очень смешно.
Но Димка не любил Парамонова за какую-то бесшабашность. Юра мог любого ученика оскорбить ни за что, шутя ударить, а рука у него была каменная. В последней четверти он получал то пятерку, то вдруг через день по этому же предмету двойку. К двойкам он относился спокойно и всем своим видом показывал: "Пускай другие гоняются за отметками, а мне наплевать!"
Да, с тех пор как отец с матерью уехали на "Куйбышев-гидрострой", Юра совсем разболтался. Ребят в классе не слушает, бабушку не слушает и ходит себе гоголем. И почему он сказал, что нечего связываться с девчонками?
Дома на Димку накинулась мама:
- Ты почему так поздно? Я уж и директору звонила и с Ириной Николаевной говорила - никто не знает, куда ты делся! Господи, чего я только не передумала! Уж в больницы собиралась звонить…
- Ты всегда такая! Человек занят, а она про больницы думает! - сказал Димка, садясь за стол и пододвигая к себе тарелку с борщом.
- А где ты был?
- В одном месте.
- Секрет?
- Мы с Толей в женскую школу ходили. - Димка опустил голову и быстро заработал ложкой.
- Не торопись, не торопись, ешь мама.
Положив перед собой руки на стол, она смотрела в лицо сыну и улыбалась. Она была совсем молодой. У нее были черные густые волосы, черные глаза, живые и улыбающиеся.
- Ну, и что там? - спросила она.
- Ничего. Обещали радиоузел сделать.
- Знаешь, сегодня принесли счет за электричество, так ты разложи его на всех. И обязательно сходи завтра в домоуправление. На улице всего минус два градуса, а они топят, будто сорокаградусный мороз. Я прямо дышать не могу…
Димка был в своей квартире вроде ответственного съемщика. Он раскладывал счета за электричество на всех жильцов, вызывал водопроводчика, если портился в кухне кран, составлял списки дежурных по уборке квартиры.
Мама у него работала швеей в одном из дамских ателье, отец погиб в 1942 году в боях на Харьковском направлении. Когда он погиб, Димке было всего-навсего четыре года и он его не помнил, но до мельчайших подробностей знал отцовскую биографию, потому что не было дня, чтобы он не расспрашивал у матери о нем и особенно о его боевых подвигах. До войны отец работал мастером в электромеханическом техникуме, а призвали в армию - попал в артиллерию. На его счету было два подбитых "тигра". Как-то раз на отца несся немецкий танк. Отец не растерялся - во-время нырнул под танк и, попав между гусеницами, остался жив. Но через три месяца после этого случая в Москву все равно пришло извещение:
"Командование артиллерийского полка с прискорбием сообщает Вам о том, что Ваш муж Леонид Петрович Бестужев пал смертью храбрых в боях на Харьковском направлении и похоронен в братской могиле недалеко от поселка Боровое. Высылаем Вам его орден Отечественной войны 1-й степени, которым Бестужев награжден посмертно".
Получив это извещение, мать два дня плакала. Потом прикрепила орден на отцовский пиджак в шкафу и пошла на работу. Трудно было маме во время войны. Она продавала понемногу вещи. Но папин пиджак, совсем новый, сшитый как раз за месяц до войны, она ни за что не хотела продавать. Так он и висит все время с орденом в шкафу.
Жили Димка с матерью дружно. Вечерами мама брала на дом дополнительную работу из артели - шила для кукол платьица, и Димка ей помогал - гладил их утюгом…
А техникой Димка увлекся с тех пор, как в сундуке на кухне нашел отцовские инструменты: отвертки, буравчики, микрометры, сверла, личные и бархатные напильники, фуганок, коловорот, пассатижи, ножовки. Для мальчика это было великим открытием и приобретением.
Димка сам себе сделал электробудильник. Потом провел из кухни в комнату электрический звонок и мог соединять его с любой кастрюлей, стоящей на газовой плите. Как в кастрюле или в чайнике закипает вода - в комнате звонок.
Однажды Димка "изобрел" ракетный двигатель. Он поставил медную трубку толщиной в палец на маленькую тележку из конструктора и набил в нее головки от спичек. Серы туда вошло немного, и эта затея была безопасной. Но, к Димкиному огорчению, не все получилось как следует. В тот момент, когда Димка в последний раз перед испытанием проверял свое изобретение, в пустую кухню прикурить от газового венчика зашел старый ворчун, кочегар из женской школы Савелий Яковлевич. Закурив, он с папиросой склонился над ракетным двигателем:
- Это что у тебя за гроб с музыкой?
И вдруг в кухне раздался оглушительный выстрел, и ракетный двигатель, разбив стекло, вылетел в окно.
Савелий Яковлевич часа два после этого никак не мог отдышаться.
- Вы смотрите, - говорил он потом соседям по квартире, - этот Димка еще какую-нибудь атомную бомбу изобретет - тогда все мы на кусочки распадемся.
За ракетный двигатель Димке крепко влетело от матери - ей пришлось вставлять в кухне новые стекла, - и с тех пор Димка перешел на более тихое изобретательство: взялся за радио.
Димка думал о сегодняшней встрече и, откровенно говоря, был очень доволен, что его выбрали на роль шахтера. Но вместе с тем ему было неудобно перед Толей, словно тот оказался хуже. Ему даже казалось, что Толя хмуро смотрел на него в пионерской комнате. А в общем, все это чепуха. Когда будет готов приемник, тогда не только один человек, но и весь класс сможет ходить в гости к девчонкам.
Из коридора квартиры Димка позвонил Толе:
- Толь, это я говорю. Ну как, проводил?
- Проводил.
Димка ждал, что Толя еще что-нибудь скажет, но тот молчал. А ему очень хотелось знать, о чем они говорили с Аней и условились ли о следующей встрече в школе.
- Да, Толька, - сказал Димка, - я уже думал насчет радиоузла. Его можно очень хорошо оборудовать.
- Я тоже думаю, что можно.
- Когда начнем?
- А ты себя об этом спроси.
- Почему себя? Мы ведь обещали вместе. Вместе-то вместе… А они кого выбрали на роль - тебя? Ну, вот и делай.
- Ты что, обиделся?
- Это за что?
- За то, что меня выбрали, а тебя нет…
- Я? Из-за шахтера?! - Толя засмеялся. - За кого ты меня принимаешь? А если хочешь знать по существу - нам не только радиоузел не надо делать, но и вообще в драмкружке не стоит участвовать.
- Не стоит? - опешил Димка. - Но мы же ведь им обещали! У нас уже дружба завязалась.
- Да мало ли что обещали! Чудной ты, Димка, какой-то! И вообще вся эта дружба ерунда! Будь здоров, шахтер!
Толя явно язвил. Димка хотел ему тут же ответить: "Ты трепач, Толька! Я уж давно это замечаю", но не успел: в трубке раздались тоненькие частые гудки.
"Обиделся, что его не выбрали! Везде выбирали, а тут нет. И кто его тянул за язык с этим радиоузлом? Свалил все на меня, а сам в кусты!" - рассердился Димка.
Он вздохнул и подумал, что все-таки ему трудно будет одному устраивать радиоузел, и тут же твердо решил: после этого разговора ссориться с Толей он не будет, но о радиоузле больше ни разу не заикнется. Сделает все сам.