После таких неприятностей Юрка на некоторое время присмирел. Он спокойно шагал рядом с дедом, а тот посматривал на своего легкомысленного внука и думал тяжкую стариковскую думу. В прятки играть нечего, срок жизни подходит к концу. Решил довериться внуку, а сомнение-то вот оно, рядом: удержат ли ребячьи руки такое дело? Сумеет ли внучонок, когда вырастет, попользоваться и распорядиться? Не пустит ли все по ветру? Ох, ох, не ошибся ли ты, старый Роман?
А что делать? - отвечал другой голос. Кому еще можно доверить заветное, полжизни береженое? Сыну? По закону все сыновьям должно завещаться, они настоящие наследники, да тут особая статья...
Люди говорят: хороший у него сын, работящий, компанейский. Может, оно и так, но для тайного дела он неподходящий: сильно казне привержен. Только что не молится на нее. Сразу все выложит, дня не обождет. Нет, не годится сын, нельзя ему довериться!
Сноха? Так муж и жена - одна сатана. Скажи Антонине - тот же час своему Володюше доложит. Нет, тоже не годится!
Как ни крути, как ни верти, а коли передавать свое сокровенное, так уж молодому. Вот ему - внуку своему, Юрке. Ему еще жить да поживать. Со временем подрастет, поумнеет. Придет на заветное дедушкино местечко, помянет добрым словом да и наберет себе гостинчик - на свадьбу ли, на крестины или просто для черного дня. Мало ли в жизни бывает... Не поле перейти...
- Деда, а мы скоро дойдем? - осведомился Юрка, которому уже прискучило примерное поведение.
- Стало быть, так: сегодня к вечеру выйдем мы к озеру Тургоныш. Там пещерка есть, в ней и заночуем. А завтра дойдем до Семиковских разрезов, в охотничьем балаганчике ночевать будем. А уж от Семиковского и до места назначения недалеко - хребтишко один перевалим и там будем...
Дед ждал, что внук начнет расспросы: что за место назначения, зачем они туда идут. Вот тогда он все и расскажет. Самому выкладывать свою тайну у него не поворачивался язык.
Но беседе помешала целая стая слепней - паутов, как их зовут на Урале и в Сибири. Они с гулом закружили вокруг путников.
Стало не до разговоров, пошла беспощадная война с паутами. Так и осталась дедова тайна опять нераскрытой.
7
Юрка изнемогал. Хотел уже повалиться на землю и крикнуть упорно шагающему деду: "Стой! Не пойду дальше!" Но в это время подъем кончился, они вышли на скалистую вершину перевала.
Росла на перевале одинокая ель причудливой формы: толстая и выгнутая крутой дугой. Беспощадные северные ветры наклонили ее макушку почти до самой земли, и лапистые ветки образовали подобие шалаша, под которыми можно было отлично укрыться от полуденного зноя. Туда, в тень, и сложил тяжкие торбы Роман Егорыч. Освободившись от ноши, Юрка почувствовал себя легко, его словно потянуло вверх, в воздух.
Он перевел дух, вытер застилавший глаза соленый пот и оглянулся. Только теперь он увидел, как высоко, под самое небо, они забрались. Казалось, они на самолете неподвижно замерли в вышине, чтобы вдоволь налюбоваться окрестностями.
Внизу все стало очень маленьким, прямо-таки крошечным: дороги - разбросанными небрежной рукой ниточками; озера - стекляшками, которыми играют в классы приисковые девчонки на полянках подле домов; леса были нисколько не выше травы на некошеной елани. А небо, наоборот, раздвинулось и распахнулось, стало высоким и просторным, каким его никогда не увидишь, если живешь среди гор, внизу.
- Смотри-ка, деда! - закричал изумленный Юрка. - Гор-то сколько тут! И не сосчитать. Красота!
Роман Егорыч тоже разглядывал бесчисленные сплетения горных хребтов. Словно окаменевшие неподвижные волны, они простирались до горизонта, и не было им конца.
- Расчухал, стало быть. То-то! - ворчливо ответил дед. - Вон он какой у нас - батюшка Урал. Где еще сыщешь такую благодать?
Он подошел к горбатой ели и потрогал забитые рядом с нею у угольно-черного кострища рогульки для чайника.
Прошлогодние, они оказались еще крепкими. Нацепив котелок и чайник на клюку - воды они набрали по дороге в горном ключе, - Роман Егорыч начал раскладывать костер.
Юрка бесстрашно стоял над крутейшим обрывом, гудел, что есть мочи и крутил руками невидимую не то баранку, не то штурвал - изображал из себя летчика.
Дед поглядывал на разыгравшегося внука и вспоминал, как он стоял на этом становище прошлые годы. Куда как тоскливо было тогда одному! А теперь хоть и хлопотно с внуком, хоть и досадить он мастер, и догляд за ним нужен беспрестанный, а все-таки хорошо - родная душа рядом. Теперь бы еще втемяшить ему в голову свое дело, да так, чтобы до конца жизни не забыл то, что ему будет сказано!
- Слышь-ка, Юрок! Я тебе вот что скажу: ты дорогу хорошенько запоминай. На долгие годы запоминай, чтобы не заблуживаться, когда придется одному, без меня, сюда идти. До Бирюзовой ты запросто доберешься - знай вали себе прямиком на полдень через горы. А далее приметы будут, без них не дойдешь. Я тебе сказывать стану, а ты запоминай...
- Мне есть охота, - объявил Юрка. - Ты погляди похлебку. Может, поспела давно.
"На-кось тебе, Роман Егорыч, выкуси! - Дед мысленно показал себе кукиш. - Ты ему душу открыть собрался, а он - брюху закладку давай. Выбрал ты себе компанию, ничего не скажешь. Разве с таким юлой поговоришь?"
Юрка накинулся на еду таким голодным волчонком, что дед только головой покачал. Полагал, что провизии хватит на оба конца пути, а тут, считай, на один еле достанет. Придется сделать крюк и завернуть на Темниковский прииск пополнить запасы. Ладно, что деньжат догадался прихватить...
Насытившись, Юрка перебрался в тень под горбатой елью и лег навзничь. Осоловелыми глазами он разглядывал густое сплетение веток над собой. Одна из них покачивалась совсем низко и колючей лапкой щекотала ему кончик носа. Юрка толкнул ее. Веточка вернулась и снова мазнула его по носу. Но Юрка уже ничего не почувствовал: он успел за эту долю секунды крепко уснуть. Дед, очистив посуду и повесив торбы повыше, чтобы не достали лесные звери-хулиганы, примостился рядом.
Проснулись, когда солнце уже порядочно склонилось к закату. Косые его лучи разом отражались во всех озерах, и те жарко горели. Казалось, земля тоже только что проснулась, открыла сразу две дюжины пылающих глаз и уставила их на выцветшее за день белесое небо.
- Озер-то, озер сколь повылазило! - изумился Юрка. - Смотри, дед, - словно кто воды в блюдца налил да по лесу расставил. Которое наше - Тургоныш?
- Нашего не видать, оно вон за той, за Лысой горой. Поспешать надобно. Впотьмах по лесу не сильно расшагаешься, того и гляди глаз выколешь.
Часа через два они обогнули Лысую гору и увидели Тургоныш - маленькое озерко, налитое в горную чашу. Берега обтянуты камышовой каймой, и только в одном месте просвет - выбегавший из междугорья ручей намыл на берегу толстый слой песка, приглушил камышовые ростки, и получился отличный пляжик.
Дед оглянуться не успел, а внук уже плескался в воде и радостно кричал:
- Деда, смотри! Плаваю!
Конечно, это был чистейший обман: Юрка не умел плавать... Он нещадно булькал ногами, перебирал руками по дну и, передвигаясь таким способом, был убежден, что плавает, и верил, что так именно и надо плавать.
- Айда сюда! - звал он деда.
Его голос и всплески воды разносились по воде до самых дальних берегов и отдавались там гулким эхом.
Дед, неизвестно почему стыдливо спрятавшись за выступ скалы, стал раздеваться, а потом побежал к берегу, закрываясь ладонями и скорчившись в три погибели. Вопреки Юркиным ожиданиям, он не показал внуку чудес плавания, а забрел в озеро чуть повыше колен, окунулся несколько раз быстренько, зажав четырьмя пальцами нос и уши, и тут же выскочил обратно.
- А говорил, что плавать умеешь... - разочарованно упрекнул Юрка.
- Холодна больно водица-то. Ну ее к шутам! - проговорил дед, поспешно одеваясь. - Да и как плавать-то? Водоросли полно - запутаешься еще, утонешь...
- Да ты боишься! - скорее для себя, чем для деда, провозгласил Юрка, изумленный до крайности.
У него даже сердце екнуло: дед, похвалявшийся перед стариками и молодыми приисковыми парнями своими лесными походами, казавшийся таким старым и опытным, - и вдруг трусит! Юрка молча разглядывал сухого, сморщенного человека, попрыгивающего на одной ноге и тщетно пытающегося продеть ногу в штанину. Если б дно было более пологим и его всюду можно было бы достать руками, сам Юрка обязательно сплавал бы на середину озера или даже дальше. А дед умеет плавать, не касаясь дна, и не плывет!
Отвлекло его от таких размышлений одно обстоятельство: на плоской груди деда, обросшей редкими седыми волосами, болталась какая-то зеленоватая штука, привязанная к шее за шнурок. Когда сели ужинать, внук не замедлил приступить к допросу.
- Деда, а ты зачем бляху привязал на шею?
- Не бляху, а православный крест. Дурень!
- Крест? Где ты его взял?
- Ешь, знай! Где взял, там уж нету, - попробовал уклониться дед.
- Сам знаю, что нету. Ты мне скажи: где взял? Кто дал?
- Поп дал. Были такие, одним словом, священники. Возьмут ребеночка за руки-ноги, окунут в воду, крест на шею повесят - и носи не потеряй...
Дед говорил вяло и неохотно. Отношения с религией у него были самые отдаленные - попов он не любил, считал дармоедами. В существование бога верилось плохо, а крест снять все не хватает решимости: а вдруг бог все-таки существует?
- Получше облизывай ложку, а то мыть неспособно, облипшая вся, - отводя глаза в сторону, сказал дед.
- А под рубаху почему запрятал? Стыдно тебе, да?
- Это только попы поверх одежи кресты носят.
- А ты хуже попа, да?
Умел-таки Юрка задавать раздражающие вопросы! Дед почувствовал, что, если не оборвать сейчас парня, он таких вопросов накидает, до утра не разберешься.
- Отстань ты от меня! - нетерпеливо ответил дед. - Попу - одна цена, мне - другая. Каждый человек свою цену имеет.
- И мне тоже цена есть? - поинтересовался Юрками тут его упрямую, лобастую голову осенил неожиданный вопрос: - А почему мне креста не дали?
- Тебе не положено, - равнодушно сказал дед. - Ты некрещеный.
Ответ озадачил Юрку. Как же ему теперь быть? Обидеться? Но на кого обижаться? Да и стоит ли? Ничего занятного в этой медяшке нет. Скорее наоборот: такой веревкой только мозоли на шее натрешь.
Дед стал заливать кострище. Угли злобно зашипели, зафыркали горячим серым паром. Потом он поднялся на каменный лоб Лысой горы. Там, повыше, в почти отвесной гранитной стене, имелась небольшая пещерка, выстланная полуистлевшим слоем мха и сена.
Юрка остался на берегу один. Наверху покряхтывал дед, укладываясь спать. Над кострищем все еще колыхались серые клубы пара. Запоздало пощелкивали головешки. Тургоныш отражал в себе черные, как вороновое крыло, лесистые берега и красно-золотые затухающие отблески вечерней зари. Сочетание черни и червонного золота было таким зловещим, тишина стояла такая глубокая, что Юрке стало страшно. Казалось, что-то необыкновенное и непонятное непрерывно и бесшумно свершается вокруг...
Проворно действуя руками и ногами, Юрка ящерицей взобрался по круче и остановился только тогда, когда ткнулся лбом в костлявый бок деда.
- Ты чего? Или испугался?
- Чего выдумываешь? - сурово ответил Юрка. - Чего мне бояться? Мне к стенке ложиться или тут, с краю?
- К стенке ложись. Я рано вставать буду.
Это устраивало Юрку. Он перебрался через деда, и скоро тот услышал ровное посапывание внука.
8
Какой у старика сон? Так себе, дремота. Роман Егорыч ворочался с боку на бок, шурша сухой подстилкой. От пыли свербило в носу. В темноте пыль была невидима, но запах ее ощущался явственно.
Пылит подстилка... Да и как не пылить, когда не менял ее лет десять. Надо бы повыбросать эту сухоту, надергать свежего моху... Роман Егорыч чихнул несколько раз подряд и посмотрел в ту сторону, где спал внук: нет, не проснулся. Ну да ладно, одну ночь как-нибудь отмаются. А ежели дело будет закончено, то, кто знает, придется ли когда-нибудь ночевать тут еще раз. Ноги-то с каждым годом слабнут...
Да, как там ни верти, а приходит он, закатный час. Так и прошла она, жизнь, день за днем, год за годом. И будто ни один прожитый день не отличался от другого, вроде перемен никаких и не было, а оглянешься назад - даже не верится, как все переиначилось.
А Юрка-то! Креста не знает. Оно и понятно: теперь ни на ком не сыщешь православного креста. А коли носишь его, то смотрят на тебя как на чучело.
Ну и пускай чучело! Как хотите судите-рядите, а жил он, Роман, по-старому и будет жить по-старому, никого не слушая, сам по себе! И нечего к нему приставать, нечего его переиначивать. Старик раздражился. Припомнились сын Владимир, директор прииска Пудового Торбин, бригадиры старательских артелей. Как коты вокруг горячей каши, они ходили вокруг него, пытались узнать его тайность. Никому ничего он не сказал и не скажет! Плевал он на всех! Вот и все!
Расстроенный раздумьем, Роман Егорыч выбрался из пещерки. Видимо, давно уже перевалило за полночь. Окрестности стали проясняться. Вода в Тургоныше шевелилась. Округлые, совсем неприметные валы накатывались на гранитное подножие Лысой горы и облизывали его ласково и нежно. "Чудно! - подумал дед, позевывая. - Озерцо словно зеркало, не шелохнет, а поди ж ты - волна. С чего бы это? Надо будет Юрка спросить - небось знает..." И покачал головой: вот ведь как - десятый годок внуку идет, а приходится спрашивать мальца. Что дальше будет, если в эдакие годы внук набирается в школе столько премудрости?
Роман Егорыч спустился вниз, собрал сушняк, уложил пирамидкой на кострище, но поджигать не стал: рано еще, торопиться некуда, пускай поспит внучонок. Природа, ее мирное дыхание успокоило его, он положил голову на колени и задремал.
Очнулся, когда весь восток сверкал, словно позолоченный. Солнце еще скрывалось за дальними хребтами, но макушки гор на западе были уже освещены. На одной из них, безлесой и каменистой, сверкал ослепительно яркий белый огонь. Роман Егорыч долго приглядывался к нему, соображая, что бы это могло так сильно блестеть. "Видно, пласт слюды выпятило на склон, вот он и блещет", - решил он, наконец. Край солнца всплыл в глубине дальнего ущелья, осветив его скалистые щербатые стены. Мертвая зыбь на озере стала еще сильнее, как будто Тургоныш приветствовал появление дневного светила.
Роман Егорыч поджег костер, и скоро желтое пламя с траурной дымной каймой заколыхалось вокруг закопченного котелка. Изгибаясь, оно поднялось до его верхней кромки и стало заглядывать внутрь, точно любопытствуя: что же такое варит старый дед?
Роман Егорыч поднялся в пещерку проведать внука. Выкатившись из-под полушубка, полуголый Юрка свернулся в клубок и спал, то и дело подрагивая и ежась от утренней прохлады. Накрывая его, Роман Егорыч увидел на лбу комара.
- Злодей этакий! - проворчал дед. - На наследника моего покусился, ишь ты!
Твердыми, словно бы деревянными пальцами он снял комара и раздавил так крепко, что крошечные капельки крови разлетелись во все стороны. Юрка открыл глаза и долго смотрел то на присевшего на корточки деда, то на нависший над ним гранитный свод, подернутый светлой рябью отраженных озером солнечных лучей.
- Деда, где я? - спросил он, наконец.
- Стало быть, в пути мы с тобой. Вставать будешь или поваляешься еще?
- Чего ради я буду валяться?
- Вот и ладно. Зорюшка-то давно прошла.
Солнце еще не успело прогреть похолодевший за ночь воздух, было не жарко, но Юрке захотелось искупаться, и он побежал на пляжик. Дед собрал пожитки и отнес их к костру. В котелке бурлила каша. На ее поверхности вспухали пузыри, шипуче лопались, и из крохотных кратеров выпархивали серые облачка пара.
Отодвинув котелок на край перекладины и задумчиво разглядывая пыхтящую, словно живую, кашу, Роман Егорыч решил: пора кончать дело. Хватит ему маяться, душу томить! Раз решено довериться внучонку - надо сказать ему все, нечего больше медлить. Как говорится, будь что будет!
- Слышь-ка, Юрок, чего я тебе скажу, - решительно начал дед, когда посиневший Юрка, стуча зубами, уселся против котелка с кашей. - Да смотри у меня, хорошенько слушай! Теперь ты у меня вроде как поп, а я перед тобой исповедаюсь...
- А что такое - исповедуюсь?
- Самое свое заветное тебе объявлю - вот это что, внучек ты мой дорогой...
- А-а! Объявляй, объявляй! Только мне есть больно охота. Я похлебаю каши, а?
- Похлебай, что с тобой сделаешь, - вздохнул дед: минута-то какая наступила, сердце переворачивается, а ему, видишь ты, кашу хлебать понадобилось! Эх, внучек, легкая твоя голова! - Так вот какое дело, Юрок. Годов тридцать тому назад, когда я был помоложе... Чего зубы скалишь? Думаешь, так и родился стариком? И молодым был, и пригожим был, и ухарства во мне было - хоть отбавляй. Ну, да ладно! Работал я в ту пору в артельке одной. Держали мы шахту-невеличку, брали золото немудрящее, однако на пропитание хватало, голодом не сидели. Ну, а я балованный был, мне сытой жизни мало, мне фунтами золото подавай. Пороблю в артельке, наберу золотишка так, чтоб прожить недели две-три, - и айда в тайгу. На разведку, значит...
Юрка, глотая слюни, старательно со всех сторон обдувал огненно-горячую кашу. Казалось, ему не было никакого дела до рассказа.
- И что ты думаешь? - продолжал дед. - Натакался я на местечко. Как сегодня, тот день помню, даром что тридцать годов прошло: солнечно было кругом, душа у меня такая веселая да радостная, словно чуяла, какой фарт ко мне придет. Заложил я с вечера шурфок, не больно глыбкий, так себе - разве на сажень будет. Думал дальше глубиться, да темно стало, ушел я спать. Утром встал, прибрался, поснедал, как вот мы теперь с тобой, и полез в шурф. Что-то, думаю, пласт попался больно подходящий, надо бы испробовать. Набрал в ведерко песку и пошел к речке. Ковшик с собой взял. Смыл пустую породу, гляжу - батюшки-светы! - дно у ковшика сплошь золотниками выстлано, так и переливается! Подкосились мои ноги, сел я тут же на бережок и встать не могу - сердце зашлось. Кричать с радости охота, а я не могу - в груди дыхание сперло. А потом сообразил : нельзя мне кричать, услышат и отберут мое золото.
Зачерпнув ложкой кашу, дед приподнял ее над котелком и рассматривал так пристально, как будто видел в первый раз.
- Сижу, а самому все страшней и страшней становится: вдруг кто приметил, сколько золота на дно ковшика осело? Оглянулся во все стороны - нет, вроде бы никого нигде нет. Стал сам себя успокаивать: "Не будь дураком, Роман, сам знаешь, место глухое, годами сюда никто не заходит". А сам все больше трясусь: а вдруг, на мою беду, занесло кого в глухомань, увидел он, какое я золото открыл? Насилу очухался я, стряхнул пробу в тряпицу, засунул за пазуху и бегом к шурфу.