Сева Котлов за полярным кругом - Анатолий Алексин

Продолжение приключений знаменитого и неугомонного Севы Котлова.

Содержание:

• Все довольны, кроме Димы 1

• Я буду корреспондентом! 2

• Нытик не хочет расставаться 2

• Я "убиваю любовь" 3

• Я - в воздухе! 4

• А меня не тошнило! 6

• Рыжик меня презирает… 7

• "Чехов оказался прав!" 8

• Моя речь с балкона 9

• Разговор в директорской ложе 10

• "Идея номер один!" 10

• Фантазия становится былью 11

• Рыжик будет томом 12

• Я - "заведующий почтовым ящиком" 13

• "С пионерским приветом!" 13

• "Искусство требует жертв", но… 14

• Подслушанный разговор 15

• Я выигрываю пари! 16

• Я снова забегаю вперед 17

• "Нам песня строить и жить помогает!" 18

• Ночной стук 18

• То, чего никто не ожидал 19

Анатолий Георгиевич Алексин
Сева Котлов за полярным кругом

Все довольны, кроме Димы

Учителя литературы очень любят задавать домашние сочинения на тему "О чем я мечтаю". Эти сочинения мне всегда трудно писать, потому - что я мечтаю об очень многом и никак не могу решить, о какой же именно мечте написать. Помучившись немного за письменным столом, узнав на всякий случай, о чем мечтают мама, папа и старший брат Дима, и убедившись, что их мечты мне совсем не подходят, я сажусь и пишу то, что, я уверен, с удовольствием прочтет наша учительница. Я пишу, что очень хочу уехать за тысячи километров от Москвы, чтобы открыть залежи каких-нибудь полезных ископаемых, или скелеты древних животных, или даже новые земли…

На самом же деле, когда мне приходилось летом уезжать из Москвы не за тысячи, а всего-навсего за двадцать пять километров, в пионерский лагерь, я очень скучал по своему двору, и по своей улице, и по своим школьным товарищам. Но вот наступил день, когда мне со всем этим пришлось распрощаться.

Расскажу по порядку. Впервые я услышал о своем дальнем путешествии от соседки Генриетты Петровны. Наша соседка все новости узнавала первой. Она нигде не работала и поэтому успевала раньше других выскакивать на телефонные звонки, слушать и смотреть все передачи и даже объявления по радио и телевизору. Но только потом Генриетта Петровна передавала эти новости так, будто играла в "испорченный телефон".

Вот, например, если по радио обещали ясную, солнечную погоду, Генриетта Петровна обязательно говорила, что "возможны осадки в виде дождя и снега", - все наши соседи захватывали с собой плащи, зонтики и таскались с ними по жаре до самого вечера. Если моему старшему брату Диме звонил кто-нибудь из его товарищей-десятиклассников, Генриетта Петровна с улыбочкой сообщала, что его звал какой-то приятный женский голос. Дима сразу начинал звонить своей Кире Самошкиной, а она в ответ только плечами пожимала (хотя этого по телефону, конечно, не было видно). Тогда Генриетта Петровна как ни в чем не бывало говорила: "Я не виновата, что у ваших приятелей женские голоса, а у приятельниц - мужские имена: ведь Кира - это же просто-напросто Кирилл. Не так ли?" Ну, тут я даже соглашался с Генриеттой Петровной: Кира - действительно ужасное имя. Но об этом после…

А сейчас расскажу, как все получилось в тот самый памятный день. Я пришел из школы, и Генриетта Петровна сразу сообщила, что нам всем, то есть маме, папе, Диме и мне, как всегда, очень повезло и что мы уезжаем из Москвы куда-то далеко, на юг. Я тут же сообразил, что мы, наверно, поедем далеко на север. Так оно и было на самом деле.

Вечером папа экстренно собрал семейный совет, который он называл "семейным квартетом", потому что нас было четверо. Ну, сперва все шло как в знаменитой басне Крылова: каждый "играл" по-своему. Папа сказал, что он очень счастлив, потому что наконец-то будет изучать вечную мерзлоту не в московских холодильниках и не по бумажкам, а, как папа сказал, "весомо, грубо, зримо". Это, оказывается (я уж потом узнал!), он употребил слова Маяковского.

Мама стала быстро-быстро расставлять на столе посуду, хотя ужинать было еще рано: она была не так сильно счастлива, как папа. Одна тарелка даже упала на пол, но не разбилась. Мама как-то очень громко, не своим голосом расхохоталась (представляю себе, какой был бы "хохот", если бы это случилось со мной! Но ведь маме все можно: и ронять и даже разбивать).

- Ничего-о, - сказал ей папа, - не волнуйся: ты скоро привыкнешь к этой мысли…

И уже через полчаса мама действительно привыкла. Она стала так деловито вытаскивать чемоданы и собирать вещи, будто уже давным-давно знала, что мы поедем в Заполярье, только никому об этом не говорила. Я заметил, что мама вообще очень быстро привыкала к папиным мыслям. Она часто не соглашалась с папой, но потом (я уж это точно заметил) поступала именно так, как он советовал. Хотя никогда в этом не признавалась…

Папа был невысокого роста, и мама, по ее словам, именно из-за этого всю жизнь проходила на низких каблуках. Папа брил голову наголо, потому что ему кто-то сказал, что от этого будут лучше расти волосы. Волосы лучше не росли, но зато папу называли не лысым, а бритым. Про маму же нашу во дворе говорили, что она "красивая, как артистка". Хотя мама работала всего-навсего бухгалтером.

Мама при других всегда защищала и нахваливала папу, а дома поступала совсем наоборот. Однажды я слышал, как мама сказала папе: "Никогда не хвали ребят в их присутствии: это непедагогично!" Тогда я понял, что папу она, наверно, ругала в его присутствии, как это говорится, "в воспитательных целях".

Собирая вещи, мама сказала, например, что никто из папиного отдела, конечно, никогда в жизни не согласился бы ехать так далеко и что одного только папу могли уговорить на это. А через несколько минут на кухне она уверяла соседей, что все папины сотрудники очень хотели, прямо-таки мечтали поехать в Заполярье, чтобы изучать там вечную мерзлоту, но что доверили это важное дело одному только папе. Короче говоря, мама собиралась в дорогу.

Я был еще счастливее папы! Еще бы: я поеду не куда-нибудь на дачу и не в пионерский лагерь, а в город Заполярск, который так называется потому, что находится за самым Полярным кругом. На радостях я даже стал напевать известную песенку, которую чуть ли не каждый день передавали по радио:

Едем мы, друзья,
в дальние края!..

Дима поморщился, словно у него зубы заныли.

- Какой у тебя ужасный слух!..

- Я ведь не в театре выступаю.

- Да… Но мы вынуждены тебя слушать!

Папа сбоку внимательно посмотрел на Диму и сказал:

- Не ссорьтесь перед дорогой: это плохая примета.

Дима передвинул свои роговые очки с переносицы на кончик носа и опять отправил их на переносицу. Потом он принялся так усиленно чесать свой затылок, что мне, как всегда в подобных случаях, казалось, что он вот-вот доскребется до самой коры головного мозга.

- Дело в том… Дело в том, - медленно, но твердо проговорил Дима, - что я никуда не поеду.

Папа даже привстал со стула.

- Как не поедешь?

- Так… очень просто. Не смогу поехать, - подтвердил Дима и вышел в коридор.

Папа с мамой удивленно переглянулись. И только один я во всей нашей семье, да, пожалуй, и во всем мире, знал, почему Дима не хочет ехать в Заполярск: он был влюблен в Киру Самошкину.

Я узнал об этом совершенно случайно. Если вы помните, как раз из-за Димы я перестал вести свой дневник: Дима заглядывал в него, узнавал все мои мысли и самым коварным образом срывал мои самые лучшие, самые смелые планы, которые почему-то считал баловством. Ну, а другие, которые ему нравились, тайно поддерживал… В общем мне это надоело, и я забросил свой дневник. Я вообще перестал доверять свои мысли и планы бумаге: пусть о них никто не знает заранее! И даже вот этот рассказ о нашей поездке в Заполярск я пишу через полтора года, когда уже начал учиться в седьмом классе. А в те дни, когда мы стали собираться в путь, я еще всего-навсего был пятиклассником…

Так вот однажды я заметил, что Дима что-то записывает по ночам в толстую "общую" тетрадку. Да, да, представьте себе: вскочит в одних трусиках - и сразу за стол! Берет ручку, раскрывает тетрадь, так задумчиво-задумчиво закинет голову вверх, повздыхает немножко и что-то там запишет. Потом пошепчет немного себе под нос и снова пишет…

Я решил заглянуть в эту тетрадку, раз уж Дима в мой дневник заглядывал. На самой первой странице было написано: "Посвящается К. С.".

Я даже вздрогнул: неужели Дима решил что-то посвятить лично мне? А что ж такого особенного? Ведь я как-никак его единственный брат! И, конечно, эта строчка, если ее расшифровать, обозначает: "Посвящается Котлову Севе". Целую минуту я был просто счастлив… А потом у меня на глазах даже слезы выступили, потому что на следующей странице я прочитал:

Мы с тобою всегда будем вместе!
Ты - мой самый надежный друг.
Я клянусь своим сердцем и честью:
Нет дороже людей вокруг!

"Ну, конечно, это про меня! - решил я. - Все абсолютно точно: "самый надежный друг" и "нет дороже людей вокруг!". Сердце у меня сильно-сильно забилось. Я побежал в ванную комнату, где Дима в это время мылся, попросил открыть мне дверь и дрожащим, взволнованным голосом произнес:

- Димочка, мы обязательно всегда будем вместе! Ты тоже самый надежный друг! И я самый надежный… Так что ты не волнуйся, пожалуйста. Я тебя никогда не покину!

Дима, завернувшись в мохнатое полотенце, посмотрел на меня, как на сумасшедшего. И это показалось мне странным. Я поскорей вернулся в комнату и прочитал следующее стихотворение, которое начиналось такой строчкой: "Я скучаю по тебе всегда…"

И тут я слегка засомневался: может, я все-таки не совсем верно расшифровал эти буквы - "К. С."? Ну в самом деле, зачем же Диме обо мне скучать, если я у него всегда под боком? И даже иногда мешаю ему готовить уроки и решать шахматные задачи, о чем Дима прямо так и говорит, и не стихами, а в довольно-таки грубой форме.

Я перевернул еще одну страницу, и вдруг мне все стало ясно. Там я прочел:

С тобой, родная Кира,
Прошел бы до Памира!

Так. Все понятно: Кира Самошкина! Вот кому была посвящена "общая" тетрадка в красном клеенчатом переплете. Дима собирался шагать до Памира, а ему предлагали ехать совсем в другую сторону. Да еще без Киры! Дима ехать не хотел… Прямо наотрез отказывался. Надо было что-то срочно предпринять!

Я буду корреспондентом!

В тот вечер, когда папа сообщил на "семейном квартете", что мы едем в Заполярск, я запел известную песенку, которая так не понравилась нашему влюбленному Диме. Я бы, пожалуй, и заплясал, если бы не постеснялся…

Но на следующий день, по дороге в школу, мне вдруг стало грустно. Я подумал, что скоро переулок, по которому я уже пять с половиной лет бегал по утрам, размахивая портфелем, будет от меня далеко-далеко. И никто мне не будет кричать по утрам: "Здорово, Котелок!" Никто даже и знать не будет, что меня зовут Котелком. Может быть, мне придумают другое прозвище, к которому я все равно уже никогда не привыкну (ну, например, станут называть меня "паровым котлом" или как-нибудь вроде этого). А может, и вообще не дадут никакого прозвища…

От всех этих мыслей у меня был такой вид, что председатель совета отряда Толя Буланчиков своим обычным неторопливым и солидным голосом произнес:

- Я вижу, Сева, что ты находишься в глубокой задумчивости. И это очень хорошо. Нам сейчас как раз нужна твоя смекалка и твоя… так сказать, богатая творческая фантазия!

- У вас скоро уже не будет моей богатой фантазии… - загробным голосом произнес я.

- Нет, почему же? Ты ошибаешься… Ведь скоро лето наступит, и у нас, во дворе школы, будет городской пионерский лагерь. Вот мы и хотим, чтобы ты придумал какие-нибудь увлекательные летние дела…

Толя в последнее время стал говорить как бы от имени всего совета отряда: "мы хотим", "мы ждем от тебя"…

- Меня с вами летом уже не будет, - тихо и грустно проговорил я.

- Мы понимаем. Ты, наверно, уедешь в загородный лагерь, да? Но ведь потом ты вернешься. И тогда…

- Я уже никогда не вернусь к вам, - еще печальнее сообщил я.

Толя Буланчиков взглянул на меня с удивлением и даже с испугом.

- Можно подумать, что ты умирать собрался.

- Нет, я не умру… Но я уеду очень-очень далеко. В город Заполярск…

Через несколько минут уже весь наш класс знал об этой новости. И тут мне стало еще больше не по себе: я понял, что всем ребятам не хочется расставаться со мной. И даже тем, которым я, кажется, причинял одни только неприятности и которые, как я думал, очень хотели бы от меня избавиться. Нет, никто от меня избавляться не желал…

- Ты всегда будешь с нами, дорогой Сева! Мы тебя не забудем! - торжественно произнес Толя Буланчиков.

- Вот еще, надгробную речь завел! - воскликнула ехидная Галя Калинкина, которую мы недавно выбрали редактором стенгазеты за это самое ее ехидство, которое Толя Буланчиков назвал "умением критически мыслить". - Давайте лучше сделаем так, чтобы он с нами не расставался.

- Это невозможно, - сказал я. - Мама уже вещи собрала…

- Нет, ты меня не понял, - стала пояснять Галя. - Я хочу, чтобы ты с нами не расставался в переносном смысле слова…

- Как это "в переносном"?

- А очень просто… Ты будешь нашим специальным корреспондентом за Полярным кругом! Будешь в каждый номер стенгазеты присылать всякие интересные заметки. Мы будем их читать и как бы беседовать с тобой, будем слышать твой голос… Вот мы и не расстанемся!

- Это здорово! Молодец, Галка!.. Это же замечательно! - загалдели со всех сторон. - У нас теперь будет свой корреспондент!

- Вот хорошо, если бы мы вообще все разъехались в разные стороны, и тогда бы у нас всюду были корреспонденты! - увлекся наш отрядный поэт Тимка Лапин.

- Нет, зачем же нам всем разъезжаться и тем самым разрушать коллектив? - возразил Толя Буланчиков. - Тогда и стенгазету читать будет некому. Все будут только писать!.. А вообще предложение Гали очень разумное. Толковое, я бы сказал, предложение.

- Еще бы! - воскликнул Тимка Лапин. - Пусть он нам рассказывает обо всех своих делах за Полярным кругом, обо всей тамошней жизни. А мы потом, сразу после школы, всем классом приедем в Заполярск работать. А? Здорово? Я читал, что некоторые выпускники так и делают… Прямо всем классом отправляются на разные ударные объекты. Давайте и мы! А?

- Давайте! Поедем на ударные объекты! - закричали все и стали так радостно хлопать Тиму по плечу, что он даже присел на корточки.

- Хорошо, - согласился я. - Буду вашим корреспондентом. Прямо с осени… К первому сентября пришлю первую статью!

- Нет, мы все просто умрем от нетерпения! - не согласилась со мной Галя Калинкина. - Ты, как приедешь, сразу пиши. А еще лучше - с дороги присылай свою первую корреспонденцию. Знаешь, такие бывают "путевые заметки". Вот и ты пришли…

- Но ведь уже лето наступает… И наша стенгазета "закроется" до сентября.

- Газета будет выходить без перерыва! - заявила Галя. Слово "стенгазета" она всегда сокращала и говорила просто "газета", это звучало солиднее. - Ведь летом здесь, во дворе, будет городской пионерский лагерь, и он без газеты тоже никак не обойдется!

- Хорошо, я напишу вам с дороги!

В этот момент ко мне протиснулась добрая, жалостливая Лелька Мухина, та самая, которой я сажал в парту живого ежа, и тихо прошептала в самое ухо:

- Ой, Сева… выйди, пожалуйста, на "удиральную лестницу". Там Витик-Нытик плачет…

Нытик не хочет расставаться

Я сразу пошел на "удиральную лестницу". Это был черный ход, через который кое-кто из ребят иногда удирал с уроков, поэтому ее так и прозвали. Мой товарищ Витик, по прозвищу "Нытик", стоял, повернувшись к окну, и, казалось, очень пристально разглядывал, как на соседнем дворе хозяйки развешивали белье.

- Ты что? - спросил я, подходя сзади.

Витик-Нытик от неожиданности вздрогнул, обернулся, и я увидел, что у него глаза мокрые и даже на щеке пролегла такая узенькая, извилистая тропинка от слезы.

- Ты чего ревешь? То есть плачешь! - спросил я.

Витик-Нытик сперва хотел сделать вид, что вовсе не плачет, а потом махнул рукой (чего уж там скрывать!) и глубоко всхлипнул.

- Уезжа-аешь? Да-а?.. - спросил он своим обычным занудным тоном, растягивая гласные буквы.

Мне стало жалко грустного Нытика, и я даже замялся:

- Да нет… Как тебе сказать? Еще не все ясно. Вот Дима, например, не хочет ехать… Возможны еще всякие неожиданности.

- Обма-анываешь, да? Утеша-аешь?..

У Витика по лицу побежала еще одна слеза. Она бежала быстро, будто ей было стыдно и она хотела поскорее скатиться на пол.

- Ну что ты? Что ты?

Я стал искать носовой платок, но его, как всегда, на месте не оказалось. И тогда я проехался по щекам Нытика рукавом своей курточки.

- А ты не уезжа-ай… - стал просить Витик. - Вот у нас в квартире тоже один сосед уехал, а семья его осталась: сидят, квартиру сторожат… Вот бы и вы так! А?

- Нет, нам так нельзя! Мы папу одного отпустить не можем!

- А я ка-ак же?..

- Ты будешь обо мне все знать! Меня, понимаешь ли, назначили специальным корреспондентом вашей стенгазеты по всему Заполярью. Я буду каждые десять дней присылать заметки о себе, о своих делах. И ты все будешь про меня знать!

- А ви-идеть не бу-уду, да-а?..

- Потом увидишь! Ты вместе со всем классом приедешь к нам туда, в Заполярск. После окончания школы… Так некоторые выпускники делают. Ну и наши ребята тоже решили так поступить! Всем классом - на ударный объект! И ты, если бы здесь не ревел… то есть не плакал, тоже об этом знал бы! Ну, чего ты вдруг?..

- Ну да-да, вдруг… Как же я без тебя останусь?