Тут Витик-Нытик стал вспоминать, как мы по Диминому паспорту в кино ходили, и как разгадывали таинственную подпись "ТСБ", и как за спутником через бабушкин театральный бинокль наблюдали, и как ссорились, и как дрались… Да, мы ведь раньше очень часто ссорились с Витиком и даже по целым неделям с ним не разговаривали, а теперь вот и у меня в носу вдруг что-то защекотало. Но я решил не распускаться, быть мужчиной и приободрить слабого Нытика.
- Вот видишь, - сказал я, - мы с тобой часто ссорились, ругались… Я тебя даже треснул однажды! Помнишь?
Я хотел этими воспоминаниями утешить Витика, но он никак не утешался.
- А кто тебя Нытиком прозвал? Помнишь? Я прозвал!..
- Ну и пусть…
- Чудак человек, ты подумай, сколько у нас в классе хороших, даже прекрасных, можно сказать, ребят. Толя Буланчиков, и Тимка Лапин, и Галя Калинкина… И еще целых тридцать пять человек! Они тебя никогда не били и Нытиком не обзывали!
- Не ну-ужно мне других товарищей!..
Я раньше не подозревал даже, что Витик-Нытик такой верный и преданный друг. Мне стало стыдно за то, что я частенько подсмеивался над ним. Но я не показал виду, чтобы еще больше не расстраивать Нытика.
- Чем без толку хныкать, - сказал я, - помог бы мне лучше в одном деле!
- В како-ом?.. Зубы загова-ариваешь, да-а?..
- В каком? В любовном! Вот в каком!..
У Витика-Нытика сразу высохли слезы.
- Ты влюбился? Да?!
- Да нет… Это я про Диму хотел тебе рассказать. Он, понимаешь, влюбился и не хочет с нами ехать в Заполярск. Не знаю прямо, что делать!
Витик-Нытик был очень любопытным. Шмыгнув носом, он торопливо поинтересовался:
- Ваш Дима? Влюблен?! А в кого, а?..
Я "убиваю любовь"
Витик-Нытик сказал мне, что в старых журналах, которые еще до революции выходили и которые очень любит перечитывать его бабушка, даются разные советы насчет того, как нужно "убивать любовь". Там так прямо и написано: "убивать".
- Там сказано, - говорил мне на следующий день Витик, - что для этого самого… ну, для убийства любви нужно вызвать у того, кто пострадал, то есть влюбился, "отвращение к любимому предмету".
- Ты что-то перепутал, - сказал я. - Это же совсем про другое говорят: "любимый предмет". Вот история - это мой любимый предмет. И еще литература. А тут при чем?..
- Не ве-еришь? - заныл Нытик. - Ты ведь еще никогда не влюблялся?
- Нет…
- Вот ви-идишь! Откуда же тебе знать? А те, которые эти советы сочинили, они-то уж знают! Я своими собственными глазами читал! Там так и написано: "вызвать отвращение к любимому предмету"! То есть, прости, я немного перепутал: "к предмету любви"!
…Нашу поездку в Заполярск пришлось отложить на месяц, потому что Дима должен был сдать экзамены на аттестат зрелости, - и я решил за этот месяц, как говорится, скоростным методом вызвать у Димы "отвращение" к Кире Самошкиной.
На следующий день (предпоследний, накануне моих каникул), на большой перемене, я стал внимательно разглядывать Киру.
- Смотри! Смотри!.. Маленький Димин братишка! - захихикали Кирины подружки, с которыми она ходила по коридору, прямо-таки обнявшись. Они так и сказали: "маленький братишка"! Не знаю, как у Димы, а у меня сразу возникло это самое "отвращение". И Кира тоже стала подхихикивать и тоже внимательно разглядывать меня.
Я, помню, полез за платком, но так как его опять не оказалось на месте, я просто рукавом вытер вспотевшее от волнения лицо, пригладил волосы и продолжал свои наблюдения. А Кира вдруг мне подмигнула и, проходя мимо, стала что-то напевать. Да, да, прямо на переменке в коридоре стала напевать! "Отвращение" мое возрастало с каждой минутой…
Я все это старательно запомнил и вечером, дома, приступил к делу.
- А Кира-то Самошкина, - сказал я Диме, - какая-то странная. На перемене все время ходит, обнявшись со своими подружками. И они ее тоже обнимают, прямо смотреть…
Я не договорил слова "противно", потому что Дима мечтательно возвел свои глаза к потолку и перебил меня:
- Да, ты прав. Подруги очень любят ее! И даже обнимают… Я это сам тоже заметил. Она ведь прекрасный товарищ и друг!
Я с жалостью посмотрел на Диму: нашел кем восхищаться!
- А ты заметил, как она все время улыбается? Ничего нет смешного, а она улыбается… - продолжал я. - И еще подхихикивает…
- Не подхихикивает, а просто смеется! - возразил Дима все с тем же глупым, мечтательным выражением на лице. - Да, я заметил это! У нее очень веселый и добрый нрав. Она любит улыбаться! И это прекрасно! Это замечательно!.. Ты прав, Севочка!
Он так расчувствовался, что даже назвал меня ласкательным именем, чего раньше с ним никогда не случалось. Но я все же не сдавался.
- А ты слышал, как она прямо на перемене… Ну, представляешь, прямо на самой большой перемене в коридоре распевает себе во все горло?! Это же…
- Это чудесно! - снова воскликнул Дима. - У нее превосходный голос и слух. Она же староста хорового кружка. И кончает музыкальное училище.
- Как? И в школе и в училище сразу? Выдвинуться, значит, хочет, да? Отличиться? Все нормальные люди в одном месте учатся. А она сразу в двух. Скажите пожалуйста!
Нет, на Димином лице не было "отвращения". От всех моих разговоров он, кажется, начал еще больше восторгаться своей Кирой. А вечером опять заявил, что никуда с нами не поедет. Мама сразу прошептала папе (ее шепот я разбираю даже на расстоянии!): "Это плоды твоего воспитания!"
Папа погладил свою круглую бритую голову и с улыбкой сказал:
- Ничего-о. Он привыкнет к этой мысли!.. Юношеское упрямство! Я сам был таким.
Но я знал, что Дима иногда привыкает к папиным мыслям не так быстро, как мама. И потом ведь папа даже не догадывался о причине его "юношеского упрямства".
Что было делать?
Я собрал всю свою волю и пошел на самый последний и отважный шаг: решил поговорить с Кирой Самошкиной.
Как-то однажды после уроков я пошел за Кирой. Она свернула из переулка на улицу, и я свернул. Кира встретила какого-то высокого парня, который показался мне красивее нашего Димы. И потом он хорошо видел и был без очков… А Кира стала смеяться тем самым смехом, который почему-то не вызывал у Димы никакого отвращения. У меня неприятно заныло под ложечкой, и мне вдруг (сам не знаю отчего) захотелось избить этого высокого парня со спортивной походочкой. Но он был, наверно, на целых полторы головы выше меня, и я решил его не избивать.
Потом Кира пошла дальше, и я за ней. Она зашла в ювелирный магазин, и я тоже зашел… Под стеклом лежали тоненькие золотые кольца, - я как их увидел, так прямо за голову схватился (конечно, мысленно!): уж не собирается ли мой старший братец тайком жениться?! Кира, наконец, заметила меня. Тогда я стал внимательно разглядывать разные браслеты и серьги, которые тоже лежали под стеклом и почему-то очень дорого стоили (мне таких и задаром не надо!).
- Тебе чего? - спросил продавец.
- Так… ничего… Разглядываю…
- Нечего тебе здесь делать. Вот рядом магазин ученических принадлежностей, там и разглядывай!
Кира вдруг подошла, гордо и даже презрительно взглянула на продавца и сказала:
- Он со мной!
- Тогда простите, пожалуйста, гражданочка! Я смотрю, парнишка… кольца ему покупать вроде еще рановато… И серьги вроде ни к чему!
Мне было неприятно, что Кира за меня заступилась: я ведь должен был и в себе тоже все время вызывать это самое "отвращение".
- Ты что за мной идешь? - спросила Кира. Она внимательно оглядела меня и вдруг даже как-то нежно сказала: - А у тебя нос точь-в-точь как у Димы…
Нос мой сразу зачесался, и на лбу, как тогда, на переменке, выступил пот. Но тут я почему-то не решился вытереть его рукавом курточки. Я уставился в тротуар и сказал:
- Мне нужно с вами поговорить…
- С Димой что-нибудь случилось? Что-то я не видела его после уроков…
- Пока еще ничего не случилось! - таинственно произнес я, нажимая на слово "пока". - Просто у них сегодня практика на заводе.
- Ах да! Я совсем забыла!
Дима учился не в том десятом классе, в каком училась Кира, и заводская практика у них бывала в разные дни.
- Пока еще не случилось… - повторил я.
- Как это "пока еще"? А что может случиться?
- Мы уезжаем…
- Уезжаете?! Куда?
- Нас командируют!..
- Кого это "нас"?
- Ну, всю нашу семью!..
- И куда же? Куда?
Кира очень заволновалась, поэтому я еще немного помучил ее неизвестностью, всякими таинственными фразами и намеками. Я загадочно опускал глаза и даже сказал, что это "секретная командировка" и что я не имею права о ней подробно рассказывать. Ну, а потом… потом я, конечно, выложил все что мог о нашей поездке в Заполярск. Кира об этом ничего не знала, - Дима почему-то не рассказал ей. Видно, он и в самом деле не собирался уезжать.
- Заполярск?.. - задумчиво произнесла Кира. - Это очень заманчиво…
- Для всех заманчиво! И для меня заманчиво, и даже для мамы заманчиво, а для Димы, видите ли, не заманчиво!
- Почему?
- Потому что… ну, потому что…
- Ну почему? Почему?
- В общем он из-за вас не едет…
- Дима? Из-за меня?! - Кира отчего-то страшно обрадовалась и потащила меня за угол, в переулок.
- Он тебе говорил, да? - стала она допытываться. - Говорил? Именно такими словами: "Я не поеду из-за Киры!"? Да? Прямо так и сказал? А больше он ничего не говорил? Он с тобой делился как с братом, да?
- Ну, вообще-то он со мной, конечно, делится, - важно ответил я. - И даже советуется по всем… наиболее важным вопросам. Но это… это я и сам вижу. И сам понимаю, что он именно из-за вас…
Кира чуть не закричала и не запрыгала от радости:
- Из-за меня не хочет ехать? Это же очень хорошо! За-ме-ча-тель-но!
Я лично ничего замечательного в этом не видел.
"Вот странные люди! - подумал я. - Он восторгается, что она поет на переменке в коридоре, где никто, кроме нее, не поет, а она прыгает оттого, что он не едет туда, куда любой нормальный человек помчался бы не задумываясь. Прямо, как говорится, "с закрытыми глазами".
Кира взглянула на мою постную физиономию (а я еще вдобавок все время тяжело вздыхал), потихоньку пришла в себя и спросила:
- А ему обязательно надо ехать?
- Конечно, обязательно! - быстро и горячо заговорил я. - У нас из-за этого вся семья разваливается. Понимаете? Мама заболела: у нее с сердцем из-за этого очень плохо стало. Мы даже эту… ну, как ее… неотложку вызывали! И папа пьет разные капли…
- И к папе тоже вызывали неотложку?
- Пока еще не вызывали, но если дело так пойдет, карету "Скорой помощи" вызвать придется!
- Папа очень переживает?..
Видя, что мои слова подействовали на Киру, я стал сочинять еще горячее:
- Не то что "переживает", а прямо ужасно страдает! Он говорит: "Пусть там с вечной мерзлотой что угодно происходит, а я без своего любимого старшего сына никуда не поеду!"
- Дима, значит, у него любимый?
- И я тоже любимый… Но и Дима, конечно, тоже. Ведь он у папы самый первый родился! Понимаете? А оттуда-то, с севера, звонят по ночам, всю квартиру будят, требуют, чтобы мы приехали. А папа заявляет: "Если Дима не поедет, и я не поеду!" А к маме, значит, каждую ночь неотложку вызываем…
- Так они же, ваши родители, возненавидят меня!
- Еще как возненавидят! Прямо зверски!.. Пока они еще не возненавидели, но если так будет продолжаться…
- Хорошо. Я поговорю с Димой!
А вечером я из кухни услышал, как Дима, прикрыв трубку рукой, говорил:
- Я так и знал, что тебе безразлично!.. Что ты можешь спокойно разлучиться! Хорошо… Если ты настаиваешь, я поеду. Я знал, что ты совершенно не будешь скучать. Ну, конечно, разве тебя это трогает?.. Нет, я первый писать не буду. Если ты пришлешь письмо, я напишу. А если не пришлешь, я писать не стану. Буду знать, что ты нарочно выгнала меня за Полярный круг…
Весь вечер Дима ходил по квартире такой грустный, что мне его стало очень и очень жалко. "И чего он убивается? Да что бы я когда-нибудь из-за какой-то там Киры!.." Но все эти мои мысли никак Диме не передавались.
Тогда я побежал советоваться к Витику-Нытику. Все-таки у него были старые бабушкины журналы, в которых давались всякие полезные советы на этот счет.
Витик-Нытик сразу сообщил мне, что в одном из пожелтевших от старости журналов он вычитал очень важный совет: оказывается, для того чтобы влюбленный человек успокоился и перестал страдать, ему ничто не должно напоминать о "предмете любви". И тогда он его забудет!
Я понял, как мне нужно действовать: там, в Заполярске, ничто не должно напоминать Диме о Кире Самошкиной, и тогда он обязательно забудет свой "любимый предмет"!
Я - в воздухе!
Когда наша соседка Генриетта Петровна узнала, что мы полетим до Красноярска на самолете, она сразу же предсказала, что нас всех будет ужасно тошнить. Потом она сообщила, что в больших новых самолетах все пассажиры непременно привязываются к сиденьям ремнями, потому что если не привязаться, то можно пробить головой окно и вылететь прямо на улицу (она так и сказала: "прямо на улицу"). Генриетта Петровна даже где-то читала, что один американец так вот и вылетел через окошко…
Потом соседка сообщила, что самое опасное - это, оказывается, взлет и посадка. И что совсем недавно ("Ну, буквально на днях!") один самолет разбился при взлете где-то в Америке, а другой при посадке где-то в Австралии.
Оказалось также, что иногда аэродром не может принять самолет из-за плохой погоды, и тогда машина покружится, покружится в воздухе, полетает, полетает, пока не кончится горючее, а потом падает куда попало… Наша соседка слышала, что так именно случилось однажды не то в Канаде, не то в Мексике.
Когда же Генриетта Петровна узнала, что от Красноярска мы поплывем на пароходе, она заявила, что там уж нас всех "потошнит как следует! Еще в десять раз сильнее, чем в самолете!". Можно было подумать, что наша соседка всю свою жизнь провела на воде и в воздухе. Но я-то знал, что свои самые дальние путешествия она совершала на электричке только до станции Кратово, где обычно летом снимала дачу.
Однако и другие тоже пугали нас этой самой тошнотой. Жалостливая Лелька Мухина, например, сказала, что ее даже в зоологическом саду укачивало, когда она на маленьких осликах по кругу каталась. Это было очень давно, но Лелька до сих пор помнила. И еще она сообщила, что против тошноты изобрели какое-то замечательное лекарство. Мама тоже слышала про это лекарство и накупила его целый пакет. Тогда я поклялся себе в том, что если меня в дороге от тошноты будет не то что "укачивать", а прямо-таки переворачивать вверх тормашками, я и тогда не подам виду и не прикоснусь к маминому лекарству.
Итак, мы отправились в путь!
До самого Заполярска мы ехали на одних только экспрессах. Из Москвы выехали на автобусе-экспрессе, потом пересели на "ТУ-104", который тоже вполне можно назвать "воздушным экспрессом", а после нас помчал по Енисею речной экспресс. Но расскажу все по порядку…
Об автобусе, я думаю, много писать не стоит. Скажу только, что он не сделал в пути ни одной остановки. И еще он отличался от обыкновенных автобусов тем, что почти все пассажиры в нем были из разных концов страны - прямо не автобус, а какой-то "всесоюзный фестиваль". Одни собирались в тот же день очутиться у себя дома, на Кольском полуострове; другие - в Средней Азии; третьи - на Дальнем Востоке, а вот мы - на Енисее, в Красноярске.
В воздухе над аэродромом стоял непрерывный гул: самолеты взлетали, шли на посадку… И я просто поражался, как они не сталкивались или хотя бы слегка не задевали друг друга.
Внутри аэровокзала сидело очень много пассажиров. Мне было интересно наблюдать: сидят, сидят себе люди спокойно, даже дремлют, а как только что-то зашуршит в репродукторе на стене, так все, точно по команде, вытягивают шеи, а потом человек тридцать сразу вскакивают, молча хватают свои чемоданы и бегут на посадку… Так повторялось каждые пять или десять минут.
Пассажиры, как я уже сказал, сидели и даже дремали на стульях и в мягких креслах. А вот иностранцы не сидели, а все время расхаживали и разглядывали. Я то и дело обращался к папе: "А это кто? А это кто?.." Папа прислушивался к разговорам иностранцев и отвечал.
Мама сказала, что, если бы я имел в школе по иностранному языку не тройку с минусом, а хотя бы четверку, мне бы не приходилось все время беспокоить папу. Но мама была не права: если бы я даже имел по иностранному языку не пятерку, а десятку с плюсом, я бы все равно мог узнать одних только немцев: ведь я проходил в школе всего-навсего один "дейч". А папа с Димой по "самоучителям" еще и английский и даже французский.
Из-за мамы мы приехали на аэродром слишком рано: она всегда очень волнуется и всюду боится опоздать. Вот, например, в кино мама с папой являются тогда, когда, кроме билетеров, в фойе еще никого не бывает, да музыканты с певицей сидят в буфете. И тут, на аэродроме, хотя радио объявляло о посадке на самолет вполне своевременно, мама все же каждые пять минут вскакивала и бежала к справочной.
Один раз она вернулась в сопровождении какого-то высокого мужчины в очень красивом сером костюме. Я сразу отметил, что у папы костюм не такой красивый, не такой отглаженный, и почему-то рассердился на маму. У незнакомого мужчины было молодое лицо, а волосы совсем седые, с серебристым отливом. Глаза у него забрались глубоко-глубоко, под седые брови, и смотрели оттуда с доброй, грустной и усталой улыбкой.
- Вот Владимир Николаевич тоже едет в Заполярск! - радостно сообщила мама. - Значит, у нас будет попутчик! Он уже три года живет в Заполярске, а сейчас приезжал в отпуск…
Я тогда сразу перестал злиться на маму и тоже обрадовался: ведь не очень приятно ехать в город, где нет ни одного друга и даже просто знакомого человека.
Потом мама представила нас Владимиру Николаевичу:
- А это мои мужчины! - Нас, всех троих вместе, она всегда называла так: "мои мужчины".